Уилдер Пенфилд - Факел

Все следующие дни Гиппократ был очень занят. Уступив настойчивым просьбам Кефала, он ежедневно посещал его дом. И каждый раз во дворе Кефала его поджидала Фаргелия, как будто заранее зная, что он придет.

Сразу же после смерти раба Кефал, как они условились, привел в ятрейон жену и тещу. Гиппократ долго беседовал с молодой женщиной. Затем он осмотрел ее и уговорил согласиться на операцию — очень болезненную, хотя он сделал ее быстро и с большим искусством.

Затем Гиппократ поговорил с Кефалом.

— Когда твоя жена оправится после операции, супружеский акт не будет больше причинять ей боль, как раньше. Она ведь не притворялась, хотя и не могла понять, в чем дело, так же как и ее мать. Теперь я им все объяснил. Постарайся быть с ней поласковее. Я думаю, она станет теперь тебе хорошей женой и будет хорошей матерью, когда у вас родятся дети. Не давай ей поводов к ревности. Ее поведение, которое казалось тебе таким вздорным, порождалось тем, что вы не понимали друг друга, и глубокой потребностью быть любимой.

— Я впервые увидел ее только в день нашей свадьбы, — сказал Кефал. — Она принесла мне хорошее приданое, и я думал, что полюблю ее. Но с первой ночи она не подпускала меня к себе и не хотела объяснить почему. Поэтому я и привязался так к рабу. Теперь я твердо знаю одно: в доме есть место только для одной любви. Мы с женой о многом переговорили с тех пор, как ты побывал в моем доме, с тех пор, как мы начали понимать, в чем дело. Мне очень жаль, что я причинил ей столько страданий. Я хочу иметь сыновей, которые продолжили бы наш род. Мы очень тебе благодарны.

Гиппократ встал, надеясь, что его посетитель уйдет, но Кефал продолжал говорить:

— Да, чуть было не забыл: сегодня утром Фаргелия уехала в Книд. Уехала совершенно неожиданно, ничего не объяснив нам. Но с ней поехала Олимпия, и она намекнула мне, что Фаргелия уезжает по причине, связанной с ее здоровьем, по причине, которая тебе известна. Ведь я только по просьбе Олимпии позволил Фаргелии переехать в наш домик, где ты, навещая моего раба, мог видеться с ней так, чтобы об этом никто не догадывался.

— Клянусь Зевсом и всеми богами Олимпа! — воскликнул Гиппократ. — Мы с ней просто знакомы, и ничего больше. На что ты намекаешь?

— Ну, конечно, — ответил Кефал. — Само собой разумеется.

Когда в этот вечер настал час беседы с асклепиадами, Гиппократ и Подалирий вместе шли по саду, размышляя каждый о своем. Подалирий тяжело вздохнул. Нет, думал он, больше жена Кефала не будет присылать ему тайные весточки, не будет обращаться к нему с милыми просьбами. И очень хорошо, конечно. Однако ее нежные взгляды были ему приятны, — он наконец признался себе в этом.

Когда они приблизились к платану, Гиппократ обвел взглядом ожидавших его асклепиадов. Они против обыкновения молчали. Да и он сам предпочел бы в этот вечер не вести с ними беседы, но знал, что они будут разочарованы. Вопреки своему обыкновению, он даже не обдумал заранее, о чем будет говорить. Он посмотрел на Сосандра — не придет ли тот на помощь, — но брат стоял к нему спиной.

— У нас есть обычай, — сказал Гиппократ, садясь на свое место, — время от времени обсуждать с младшими асклепиадами правила, которым должен следовать врач, когда он посещает больных у них дома. — Он повернулся к Подалирию. — Ты много лет занимаешься врачеванием, Подалирий. Во многих здешних семьях тебя считают близким другом и советчиком. Ты и начни эту беседу.

Подалирий медленно поднялся со своего сиденья рядом с Гиппократом. Он знал, что тот имеет в виду семейную жизнь Кефала, но знал также, что упоминать о ней нельзя. О некоторых вещах не следует рассказывать даже в тесном кругу товарищей врачей, связанных обещанием хранить тайну этих бесед.

— Асклепиад, — начал он, — которого призывают лечить больного у него дома, ни в коем случае не должен рассказывать о том, что он там видел и слышал, если это может быть неприятно хозяину дома. Вот чего требует от нас древняя клятва асклепиадов. К тому же хозяин дома будет щедрее с врачом, умеющим молчать.

Тут Подалирия перебил Сосандр, сидевший по другую руку Гиппократа:

— Некоторые нарочно приглашают врача домой, хотя это стоит дороже, лишь бы обеспечить себе его молчание. Его-то, в отличие от здоровья, можно купить всегда.

Он засмеялся, а вслед за ним и все остальные, кроме Подалирия. А тот только выпрямился во весь рост, и закатное солнце превратило серебро его волос и бороды в золото.

— Самое лучшее, — продолжал он, — чтобы врач, приходящий в дом, был глух и слеп ко всему, что не касается его больного. И заплатят ему или нет, он должен забыть все, что случайно мог узнать.

Подалирий внезапно сел. Гиппократ улыбнулся.

— Это еще далеко не все, — сказал он. — В древней клятве асклепиадов не упомянуто очень многое. Я думаю, что настало время написать ее заново.

Он посмотрел на брата, который одобрительно кивнул, и продолжал:

— Врач должен хранить в тайне все, что должно оставаться тайной. Однако, входя в дом, он обязан навести тщательные справки обо всем, что может иметь отношение к болезни, которую он лечит. В конце концов врачу проще изменить то, что окружает больного внутри его дома, нежели погоду или движение звезд. Причиной болезни и причиной тоски часто оказываются не только климат, не только время года, воздух или местность, но и какие-то особенности домашней жизни больного.

Он умолк, и один из младших асклепиадов сказал:

— Я давно хотел спросить тебя, как ты определишь, что такое любовь.

— Это очень трудный вопрос! — воскликнул Гиппократ. — От него пришли бы в восторг софисты — им его хватило бы до конца самого длинного пира.

— И в конце ты все равно не услышал бы ясного ответа, — добавил Сосандр. — Но зато после ты крепко уснул бы, и тебя посетили бы очень приятные сны.

Гиппократ задумался, а потом сказал:

— Таинственное тяготение, которое испытывает мужчина к одной-единственной женщине, — вот это и есть любовь. Она — порождение не только тела, но и духа. И узы ее остаются крепкими, даже когда о теле забывают совсем. Можно сказать, что любовь — это взаимное влечение, которым Афродита одаряет мужчин и женщин, и цель его — брак и дети. Но, возможно, женщина определила бы любовь по-иному, чем я, мужчина.

— Но как же так? — не отступал молодой асклепиад. — Мне приходилось слышать о чувственных удовольствиях, которым женщины предаются между собой или даже в одиночестве. И мужчины тоже. Так что же это — любовь?

Гиппократ пожал плечами.

— Любовь — это нечто гораздо большее, чем простое удовлетворение плотских желаний. Эмпедокл сказал бы, что любовь — это сила, пронизывающая всю природу и соединяющая противоположности: мужчину и женщину, сухость и влагу, жар и холод. Вражда или ненависть, согласно ему, есть сила, обратная любви. Она сближает подобное и разъединяет противоположное. Кто-то из моих больных сказал мне недавно: «В семье есть место только для одной любви». Эти слова во многом справедливы. В семье есть место только для любви мужчины к женщине и женщины к мужчине. Такая любовь и создает семью. Любовь между родителями и ребенком, конечно, очень сильна и имеет большое значение. Но ее следовало бы называть как-нибудь иначе — нежностью или привязанностью. А чувство, соединяющее остальных ее членов, опять-таки следует называть по-другому: дружбой, товариществом. При естественных условиях ничего другого не бывает. Тайные способы удовлетворения своих страстей не свойственны обычному порядку вещей. Можно заметить проявления полового любопытства у молодых животных. Оно исчезает с наступлением зрелости. То же относится и к человеку — оно исчезает при наличии достаточных физических упражнений, занятости, естественного образа жизни.

Сосандр одобрительно хмыкнул. Потом, заметив, что все молчат, откашлялся и заговорил:

— Условия жизни в армии далеки от естественных. Условия жизни в некоторых семьях также бывают неестественными, особенно если хозяин дома находится в долгой отлучке или ищет развлечений на стороне. Тогда любовь уходит, и ее место занимает вражда. Да, Эмпедокл нашел очень удачное слово! Когда мужчина в армии или в семье обращается к мужчине, а женщина к женщине или же они обращаются сами к себе, это всегда следствие неестественных условий. Я согласен, что все это не подпадает под определение любви. И не могу определить ее лучше, чем это сделал Гиппократ. Правда, он определил ее с точки зрения мужчины и сказал, что взгляд женщины может быть иным. Но ни одна женщина, как бы хорошо она ни понимала, что такое любовь, не станет ломать голову над ее определением.

— Однако, — продолжал Сосандр, многозначительно глядя на брата, — у этого вопроса есть и еще одна сторона, о которой никто не упомянул. Когда врач входит в дом больного, он неизбежно подвергается серьезной опасности — опасности быть оклеветанным. Даже когда он держится безупречно, как, например, держался ты, Гиппократ, в доме македонского вельможи, он превращается в добычу злых языков. Тебе следует узнать, что о тебе и Фаргелии ходят разные сплетни. Рассказывают даже нелепую историю о драке между тобой и ее мужем.