Григорий Мирошниченко - Азов
В их простых и широких, как степи, песнях слышались бодрость счастья и радости, великая гордость за своего донского атамана Ермака Тимофеевича, и невыстраданное горе – постоянная тревога в душе и на сердце, военная гроза!
Шаловливые мальчишки – и беловолосые, и юркие черноволосые, прижитые казаками от ясырок, – горохом высыпали на все улицы. К майдану, не торопясь, пошли донские атаманы: угрюмый Епифан Иванович Радилов в длинном кафтане, шелком шитом, строгий Иван Дмитриевич Каторжный, в простой одежде, резкий на язык Михаил Иванович Татаринов, спокойный и рассудительный Наум Васильевич Васильев. За ними, не торопясь, прошли войсковые есаулы в коротких кафтанах и молодцеватый, подтянутый и быстроглазый крепыш – есаул и главный войсковой дьяк Федор Иванович Порошин, беглый холоп знатного вельможи Одоевского.
На просторный майдан сошлись все казаки Черкасска. В голубовато-синем небе кружились густыми стаями щебечущие птицы, плавно парили степные орлы и коршуны.
Майдан пестрел живым ковром, шумел и гудел.
Атаман Радилов грузно взошел на высокий помост, хмурый, как туча, злой, неприветливый. Важно, неохотно поклонившись казакам на все четыре стороны, выпрямившись, он сурово глянул на войско. Наступила такая тишина, что слышно было, как на столе войскового дьяка Федора Ивановича Порошина зашуршала толстая бумага и ткнулось о дно глубокой чернильницы гусиное перо.
Атаман Радилов высоко поднял руку.
– Пиши! – сказал он Порошину задумчиво. – Царю пойдет сия бумага!..
Федор Порошин, склонив голову набок, прислушался. Атаманы, есаулы и казаки насторожились.
«Царю всея Руси, государю, великому князю Михаилу…»
Порошин тихо сказал:
– Титло царское надобно писать в одну строку, по-старому! Суть дела важно знать.
Атаману не по нраву пришлась поправка дьяка, и он еще строже нахмурился.
– Пиши! – сказал он грозным и тяжелым голосом: – «Царю, государю, великому… всея».
– То титло писано уже не раз, – вставил Порошин. – Ты, Епифан Иванович, мысли складывай рядком да молви всем пояснее.
Атаман выкатил глаза. Глянул грозой и брякнул, словно в колокол ударил:
– Пиши! Иначе саблей сбрею голову и в чреве твоем распишусь за титло царское.
– Эге, атаман! Хватил через край! – крикнули задиристые казаки, стоявшие впереди.
На майдане заспорили, загалдели. Одни хотели стянуть Радилова с атаманского помоста, схватившись за полы кафтана, другие кинулись на защиту, а третьи, назвав атамана бабой, кричали:
– Потише! Потише! За великим шумом да за нескладным гамом рыба из Дону к султану уплывет! Потише!
Но попробуй установить тишину на майдане!
– А ты, атаман, сперва выложи нам думки свои, – сказал Иван Каторжный, – а мы и порешим, как быть: писать ли нам письмо царю аль не писать? Почто ты, как пес, облаял непутево Порошина Федора Ивановича? Этак Донское войско навсегда оставим без грамотеев. Аль ты сам шибко грамоту ведаешь? Царю письмо писать – не бабу ночью целовать!
Все войско дружно захохотало.
– Потише! Потише, честное войско. Дело стоит!
Не скоро на майдане стало тихо. А когда войско успокоилось и затихло, атаман Епифан Радилов, теребя шапку, заговорил иным – притворно мягким голосом.
– Нам, стало быть, казаки да атаманы, надобно ныне писать царю и великому князю Михаилу Федоровичу…
– Ну, дальше, дальше! – закричали нетерпеливо казаки.
– Стоим мы-де противу твоих неприятелей, противу татар и турок, и бьемся, не щадя голов своих, и служим мы тебе, царю, только с воды да с зеленых трав, а не с поместий и не с вотчин.
– А не тебе бы, атаман, писать и говорить о том, – сказал Татаринов, – ты больно сам тяжел в богатстве!
– Да он, – крикнул Наум Васильев, выйдя вперед, – давно не стал служить с травы, давно с татарами не бьется за дело всей земли! Коль многие другие раньше казачьему житью завидовали, так нынче что? Нужду несем!
– Скинуть пора Епифана! – крикнули одни.
– Не любо скидывать! – вопили другие.
– А скинуть надобно!
– Не любо нам! Не скидывать!
Атамана Радилова не скинули. Оставили – густо кричали многие: «Не скидывать!»
Радилов приободрился. Пройдясь на помосте, он заявил, чтобы всех беглых, с верхних городков и с нижних, выдать на Русь, боярам. Войско пригрозило Епифану смертью и сказало громовым, страшным и властным голосом:
– С Дона на Русь не будет от нас выдачи. И никогда того на Дону не бывало. В уме ли атаман Радилов?!!
Расправив бороду, Радилов стал говорить войску, что его добро, прижитое в походах, бабы порасхватали, перетаскали дорогие шали, персидские ковры, зерно разграбили.
Наум Васильев крикнул:
– А ты не воруй! Зерно то царское. От нас урвал! В дожди сидел в землянке, войско бросил!
– Заворуешься еще, – сказал Татаринов, – не только скинем с атаманства, а кинем в Дон!
Притих Радилов, но все-таки потребовал от войска выдачи ему холопа беглого с Калуги, который объявился в городке и неизвестно по какой причине понасмеялся с бабами, беспутными вдовицами, над ним, атаманом. Зерно атаманское, всю рыбу взял, другим раздал.
Войско стало переговариваться, переглядываться, допытываться, о каком человеке из Калуги речь шла?
– А ты, атаман, толком сказывай, кто человек тот беглый?
– Вор объявился! – проговорил Радилов. – Детина в косую сажень ростом.
– Постой! Не тот ли человек, – сказал Каторжный, – который в битве с татарами коня с одного маха колом убил?
– Да, видно, тот. Другому не убить, – проговорил Радилов. – Поди теперь сыщи! Кулак не меньше пуда весом.
Радилов не хотел добавить, что беглый человек кинул его в землянку, а дверь бревном подпер.
Войску захотелось повидать того человека богатырской стати.
– Где та диковина? – кричали казаки. – Где он?
Черноволосый, кудрявый и черноглазый мальчишка, забравшись на высокий плетень, поблескивая глазами, крикнул:
– Гей, атаманы, казаки! А дядька тот на Дону. Гляди-ка туда! Вон он! – и показал черной от загара рукой в ту сторону, где стоял окруженный бабами Осип Петров.
– Задержать, не то уйдет! – закричал Радилов. – Тяните его сюда на суд-расправу!
Все на майдане повернулись, затихли, глянув тысячью глаз на берег реки, а потом вдруг сорвались с места и широкой лавой двинулись к Дону.
Пришли казаки. Обступили Петрова. Глядят – удивляются, иные бабы схватили мокрое белье, коромысла, шесты и плетенки, метнулись в сторону.
– Эй, человек! – подбегая, крикнул Епифан Радилов. – Ты воровал у меня? Отвечай перед войском.
Осип Петров презрительно посмотрел на атамана, легонько усмехнулся.
– Которые на Руси у нас бывают воры, – сказал он, – тем ставят царское клеймо на щеку – вор! На мне нет царского клейма и не бывало.
– А ну, веди его к майдану! – крикнул Радилов. – Там разберем.
– Да он не вор, – закричали бабы издали. – Он добрый человек!
Осипа Петрова, окруженного войском, мальчишками и бабами, привели на войсковой круг.
– Пиши! – приказал атаман Порошину, когда войско остановилось и стихло.
– Беглый? – грозно спросил Радилов.
– Беглый, – ответил Петров.
– Пограбил атамана?
– Не только атамана грабил, – ответил Петров, – а и бояр пограбил многих: тульских, калужских, московских, каширских. Немало их разорил. А то, что грабил я, шло мужикам да вдовым бабам.
– Любо! – гаркнули все на майдане, посматривая на пудовые кулаки беглого.
– Пиши! – приказал атаман Порошину. – Беглый, который…
– Да постой ты, Епифан Иванович, не торопись, дай разглядеть человека! В жизнь не видывал такого, – сказал Порошин. – Мне бы такие гири вместо рук.
– Пиши! – настойчиво сказал Радилов.
– Да кой ты черт пристал? – крикнул с середины согнувшийся старик. – «Пиши, пиши! Записывай! Отписывай!» Поспеется!
– Диковина? – громко спросил Петров у войскового дьяка, стоявшего с открытым ртом.
– Диковина! – сказал Порошин.
– Ну, погляди! Вот невидаль-потеха!
– Зовут-то как?
– Все звали Осипом. – Порошин отбежал к столу, оглянулся и что-то записал в бумагу.
– Чей сын? – опять спросил.
– Петров.
– Как пишешься в бумагах?
– Пишусь Петров.
– Стало быть, ты Осип Петрович Петров?
– Стало быть, так!
Порошин записал.
– Как деда звали?
– Звали Петром.
– Стало быть, ты сын Петра Петровича Петрова?
– Да, так! Порошин записал.
– А прадеда как звали?
– Отец мне сказывал – звали Петром.
– Ну, стало быть, и дед твой Петров Петро Петрович?
– Ну, стало быть, и то все так!
Войско зашевелилось, оживилось, заулыбалось.
Порошин спросил:
– Один в роду?
– В роду всех четверо. Отец да матушка родимая в счет не идут. Три мои брата – все три Петры, сам есть четвертый, да поп спьяну перекрестил меня на Осипа.
– Гей! Казаки! – закричал горбатый дедок, оскалив гнилые зубы. – Да тут кругом башка пойдет. Все перепутал.
