Дмитрий Петровский - Повесть о полках Богунском и Таращанском
А Денис, въезжая в знакомый двор, с немного сомлевшим сердцем обернулся к маленькой сторожке, ставшей теперь ему дороже всего на свете, и увидел ту, кого хотел. Она стояла в той же позе, в которой он и оставил ее, уезжая. Как будто так и не сходила с места целые сутки.
Она стояла, распахнув настежь дверь и опершись о косяк высоко поднятой рукой. Денис улыбнулся ей и, соскочив с коня у ворот, подошел и взял ее за обе руки.
— Здравствуй! — сказал он ласково, еще боясь произнести ее имя.
Она же, закинув руки ему за голову, поцеловала в губы.
И хоть видел он ее и она его перед тем всего лишь пять минут, но что-то было для них обоих настолько надежное в этой встрече и верно узнанное друг в друге, что этот поцелуй за день разлуки был достаточно подготовлен и в нем не было ничего неожиданного для обоих.
Лишь партизаны Дениса удивленно переглянулись: откуда это у Кочубея так быстро все образовалось, что целуется с дивчиной при людях на зависть товарищам?
Но тут подошел к Денису Петро, и Денис представил ему Надийку как свою «дружину»[26]. Петро удивленно взглянул на Дениса, потом сощурил близорукие глаза и, близко подойдя к девушке, вгляделся в ее милое лицо,
— Ну, идите же, вас ждут, — толкала она обоих братьев, заглядевшихся на нее и забывших, что народ ждет их.
Она показала на трибуну, сооруженную посреди двора.
— Полезайте на «голубятню».
Братья улыбнулись и направились к трибуне.
КОНЕЦ АНАРХИИ
— Товарищи! — сказал Денис. — Почему вы не на фронте? Уже три месяца как Красная Армия в славных и победоносных боях теснит и гонит белого и желтого врага — иуду Петлюру, продающего Украину иностранным империалистам. За эти три месяца ваши земляки — славные черниговцы из всех других уездов — покрыли славой свои боевые партизанские знамена, ставшие знаменами регулярной Украинской Первой Красной Армии. Вы же бежали из этой армии и тем вывели себя из строя. В этом основное ваше преступление.
Но вы же знаете, что движение армии началось непосредственно вслед за вашим бегством с нейтральной зоны. По пятам за вами пошел в поход геройский командир Новгород-Северского полка Тимофей Черняк — ваш сосед, по чьему зову вы и явились туда, чтобы стать б ряды пролетарской армии. Черняк должен был покарать вас как дезертиров, но он пощадил вас, веря, что вы еще одумаетесь и примкнете к рядам революционной армии. Вы это должны понимать.
— Мы это понимаем, — был ответ из рядов. — Тимофей Черняк нас не тронул.
— Вы не пошли вслед за ним. А вы за его плечами да за плечами других товарищей, проливающих свою кровь за родину и за вас, начали заниматься авантюрой, бандитизмом — вы, которые являлись в восемнадцатом году в борьбе с немецкими оккупантами образцом героизма для всей Северной Украины! Но неужели вы думаете, что, отогнав врага от своей хаты, вы этим выпол-
нили свой долг перед родиной? Что ж, страна и ее судьба вас не касаются? Что же вы за дикий остров такой? Вы скажете, что в Глухове, мол, сидели контрреволюционеры? О них вам доложит председатель ревкома Петро Кочубей. Призываю вас к трезвости и правде. Если у вас будут вопросы и возражения — пожалуйста, трибуна открыта для всех. Но первое слово я даю председателю ревкома Кочубею. Твое слово, Петро.
Гром аплодисментов, провожая Дениса, встретил Петра.
— Товарищи! — сказал Петро. — Рад, что вижу вас здесь не обезоруженных советской властью, а стоящих с оружием в руках рядом с красноармейцами. Я рад потому, что это свидетельствует о настоящем вашем лице — лице революционном, о котором мы знали по подполью восемнадцатого года, когда держали с вами связь и контакт из Чернигова, и с Городнянщины, и с нейтральной зоны, и даже из Москвы. И вам самим надо исправить теперь вину, пока не поздно. Я не буду здесь сообщать подробностей о раскрытом нами сейчас на Глуховщине контрреволюционном клубке. Скажу только, что из четырнадцати уездных комиссаров нами арестовано восемь, остальные взяты под надзор и проверку. Вся работа уездного аппарата будет проверена до конца, и вы должны помочь нам в этом. Удовлетворены вы этой информацией? И есть у вас доверие к нам?
— Удовлетворены и довольны! Да здравствует советская власть! — неслись возгласы и аплодисменты из толпы.
— Я предлагаю дать следующее слово Тыдню.
— Согласны! Правильно! Пусть Тыдень скажет!
— Говори за всех, Тыдень! Говори чисто все!
Тыдень поднялся на трибуну. Петро остался с ним, а Денис спустился вниз, увидев стоящую в толпе без шапки, с развевающимися на ветру волосами, восторженную, всю какую-то весеннюю и радостную Надийку.
— Тут товарищ Кочубей говорил, что жалко тех убитых людей. Верно. Жалко нам тех, что забиты в «казацкой могиле», жалко отряда Кривущенко, и его самого жалко. Мстить будем за них! — крикнул Тыдень и судорожно развернулся левым плечом, как бы готовый к удару наотмашь. Он цапнул свой маузер и, убедившись, что он на месте, помолчал. — Но не жалко нам других — тех, которых перебили мы сами, и тех, что уничтожены сейчас кочубеевцами. Это не наши, это чужой элемент. То кулачество, товарищи, куркульство! Так или нет, я спрашиваю?
— Так, так, верно говоришь, Тыдень, то куркули!
— Верно говорю, — подтвердил Тыдень. — Дубовицкий полк здесь нерушимо весь, только малая часть ушла за Артамоновым, дербанщики ушли. Мы их найдем и не пощадим. Мы хоть и виноваты перед советской властью, но от всего партизанского круга я признаю это. Не надо было уходить нам с нейтральной зоны, погорячились. Это наше нетерпение, наша «анархия», которую правильно здесь опровергал Кочубей. Куркульский элемент еще покажет клыки, но мы их обобьем. Каждый бедняк понимает по своей жизни, за что он бьется, и куркуль свою партию понимает. Были они с нами — те «маруськинцы», «бусловцы» да «щекотюковцы». Разве то вожди бедноты? Разве беднота с ними шла, спрашиваю я вас? Откуда они взялись? Панской авантюры это сукины сыны и холопы мирового буржуя. Что ж касается остального, то Кочубей Петро, наш теперешний председатель, прав: дело в подробностях разберет настоящая советская власть, которой я с головою и сердцем помощник и товарищу Ленину покорною головою слуга. Важно основное наше общее понимание, оно заключается в том, что мы безоговорочно признаем советскую власть и сами ее создавать тут будем. Так что — ура, товарищи!
— Урра! — загремело кругом.
ПРИЕЗД АРТАМОНОВА
Пока Тыдень говорил, Денис слушал его, положив руку Надийки в широкий карман своей шинели и по рассеянности не выпуская ее. Надийка оглянулась назад и вдруг выдернула руку.
— Денис, да ты оглянись назад, там какой-то шум! Что-то случилось!.. Артамонов едет! — воскликнула она.
Денис оглянулся.
В ворота порывалась въехать тройка серых в яблоках коней, но ее не пускали, схватив под уздцы и что-то крича, партизаны. В тачанке стоял во вес рост бородач и тоже что-то кричал. От коней шел пар. Бородач, в шинели, с лихо заломленной серой папахой на затылке, кричал и ругался. Бородача обступили партизаны и пытались схватить его. Но вдруг, подойдя к тачанке, мигом отпрянули все, как будто наткнулись на что-то страшное, Артамонов гикнул, тряхнул вожжами и подъехал прямо к трибуне.
Денис выхватил маузер.
— А ну, стой, черт!
Бородач, увидевши Дениса и, видно, догадавшись, кто он, сказал:
— Я Артамонов, приехал сдаваться!
Он бросил вожжи и слез с тачанки. Тыдень, увидевши, эту сцену, прекратил речь и, спрыгнув сверху, выхватил маузер. Кто-то из стоявших позади Артамонова партизан попытался схватить его за руки. Несколько конников бросились из рядов, шашки сверкнули над головой Артамонова.
Денис поднял руку и крикнул:
— Не сметь стрелять! Не трогать!
Петро, с трибуны заметив сдвинувшиеся ряды тысячной толпы партизан, метнувшихся к коням, тоже поднял руку и прокричал:
— А ну, смирно, товарищи! Стоять на местах!
Эскадронцы и партизаны стали вновь занимать места.
— Подымайся на трибуну, — сказал Денис, беря Артамонова за руку, в то время как Тыдень снимал с него портупею и пояс с оружием.
— Напрасно трудишься, Оса, я сам сниму, — двинулся к Тыдню Артамонов. («Оса» было партизанское прозвище Тыдня.)
— Молчи, босяк! — крикнул Тыдень.
Когда Артамонов появился на трибуне рядом с Тыднем и Денисом, все во дворе разом успокоились.
— Товарищи! — поднял руку Денис. — Артамонов явился сам. Пусть он нам сейчас скажет, с чем явился.
Артамонов тяжело дышал. Он волновался. Наконец он начал говорить:
— Я явился сюда, чтобы доказать и Тыдню, и червоным комиссарам Кочубеям, и всем вам свою невиновность. Ни в чем я перед вами не виноват. Тыдень обвинил меня в бандитизме и дербанке, в измене общепартизанскому делу, объявил меня и мой отряд вне закона. Я не имел возможности даже с ним объясниться, так как всем известно, что он сразу бы в сердце пулей ужалил, — Оса! Он преследовал меня и моих людей всюду и вынудил уйти на русскую территорию, где мы искали от него спасения.
