Генрик Сенкевич - Крестоносцы. Том 1
— И какое это счастье уродиться хлопцем!
Но Збышко, который, слушая рассказ Мацька, тоже все приглядывался к Ягенке, думал, видно, о другом, потому что неожиданно сказал:
— Какая же вы красавица!
То ли с досадой, то ли с грустью Ягенка ответила:
— Уж будто вы краше не видывали.
Збышко, положа руку на сердце, мог сказать ей, что не много случалось ему видеть таких красавиц: она просто кипела здоровьем, силой и молодостью. Старый аббат не зря говорил, что Ягенка схожа и на сосенку, и на калину. Все в ней было красиво: и стройный стан, и широкие плечи, и точеная грудь, и алые губы, и быстрые голубые глаза. И оделась она в этот раз получше, чем в лесу на охоте. На шее у неё были красные бусы, шубка, крытая зеленым сукном, была раскрыта на груди, юбка домотканая в полоску, сапожки новые. Даже старый Мацько обратил внимание на красивый наряд девушки и, с минуту поглядев на неё, спросил:
— Что это ты разрядилась, как на престольный праздник?
Но она вместо ответа крикнула:
— Едут, едут!..
Когда телеги въехали во двор, она побежала навстречу, а за нею последовал Збышко. К большому удовольствию Мацька, телеги разгружали до самого заката; каждую вещь старик рассматривал по отдельности и при этом знай похваливал Ягенку. Уже совсем смерклось, когда девушка стала собираться домой. Когда она хотела сесть на коня, Збышко неожиданно подхватил её, и не успела она слово вымолвить, как он поднял её вверх и усадил в седло. Ягенка зарумянилась, как алая зорька, и, повернувшись к нему лицом, сказала вполголоса:
— Какой же вы богатырь!..
Не заметив в темноте ни румянца её, ни смущения, Збышко рассмеялся и спросил:
— А зверей вы не боитесь?.. Ведь уж ночь!
— На телеге лежит рогатина… подайте мне её.
Збышко пошел к телеге, достал рогатину и подал её Ягенке.
— Будьте здоровы! — попрощался он с девушкой.
— Будьте здоровы!
— Спасибо вам за все! Завтра, а нет, так послезавтра, я приеду спасибо сказать и вам, и вашему батюшке за ваше доброе сердце.
— Приезжайте! Мы будем вам рады. Ну, трогай!
И, тронув коня, она через минуту скрылась в придорожных кустах.
Збышко вернулся к дяде.
— Вам домой пора.
Но Мацько, не поднимаясь с бревна, сказал:
— Эх! Что за девушка! Все кругом от неё будто стало светлей!
— Это верно!
На минуту воцарилось молчание. Глядя, как в небе зажигаются звезды, Мацько, казалось, о чем-то раздумывал, затем снова сказал будто про себя:
— И ласкова-то, и хозяйка хорошая, а ведь ей всего пятнадцать лет…
— Да, — сказал Збышко, — старый Зых бережет её как зеницу ока.
— Он говорил, что даст за ней Мочидолы, а там на лугах пасется табунок кобылиц с жеребятами.
— Не в мочидольских ли лесах страшные болота?..
— Зато там бобровьи гоны.
И снова воцарилось молчание. Некоторое время Мацько искоса поглядывал на Збышка, а затем спросил:
— Что это ты так призадумался? Что пригорюнился?
— Да так… знаете… поглядел на Ягенку, и так мне Дануська вспомнилась, даже сердце защемило.
— Пойдем-ка домой, — сказал на это старик. — Поздно уж.
Он с трудом поднялся и, опершись на Збышка, прошел с ним в боковушу.
Мацько так торопил Збышка, что тот на другой же день поехал в Згожелицы. Старик настоял, чтобы племянник для пущей торжественности взял с собою двоих слуг и оделся понарядней, принеся тем самым дань уважения Зыху и выказав ему свою признательность. Збышко уступил старику и уехал, разрядившись, как на свадьбу, все в тот же добытый в бою полукафтан из белого атласа, расшитый золотыми грифами, с золотой оторочкой по низу. Зых принял его с распростертыми объятиями, песни пел и веселился, а Ягенка, переступив порог горницы и увидев молодого рыцаря, остановилась как вкопанная и чуть не уронила баклажку с вином, — ей почудилось, что это к ним явился сам королевич. Девушка так заробела, что за столом сидела в молчании, только то и дело глаза протирала, словно хотела очнуться ото сна. Неискушенный Збышко решил, что она, по неизвестной ему причине, не рада его приезду, и беседовал только с Зыхом, превознося щедрость соседа и расхваливая его владения, которые и в самом деле вовсе не были похожи на Богданец.
Во всем были видны достаток и богатство. Окна в горницах были из рога, остроганного и отшлифованного так тонко, что он был прозрачен почти как стекло. Вместо очага посреди горницы, по углам стояли большие печи с шатрами. Пол из лиственничных досок был чисто вымыт, на стенах — оружие и множество мисок, сверкавших, как солнце, да красивых резных ложечниц с рядами ложек, из которых две были серебряные. Кое-где висели парчовые узорчатые ковры, добытые на войне или приобретенные у коробейников. Под столами лежали огромные рыжие турьи шкуры да шкуры зубров и кабанов. Зых с удовольствием показывал Збышку свои богатства, то и дело приговаривая, что все это дело рук Ягенки. Он повел Збышка и в боковушу, где все пропахло живицей и мятой, а под потолком висели целые связки волчьих, лисьих, куньих и бобровых шкур. Он показал Збышку сушильню для сыра, кладовые с воском и медом, бочки с мукой, кладовые с сухарями, пенькой и сушеными грибами. 3атем он повел его в амбары, коровники, конюшни и хлева, в сараи, где стояли телеги и хранились охотничьи принадлежности и сети, и так ослепил его своим богатством, что Збышко, вернувшись к ужину, не мог скрыть своего изумления.
— Жить не нажиться в ваших Згожелицах, — сказал он хозяину.
— И в Мочидолах у нас почти что такие порядки, — заметил Зых. — Ты помнишь Мочидолы? Это по дороге на Богданец. В старину наши отцы о меже спорили и вызовы посылали друг дружке на поединок, ну, а я уж ссориться не стану.
Он поднял кубок меду и, чокнувшись со Збышком, спросил:
— А попеть тебе неохота?
— Нет, — ответил Збышко, — мне вас любопытно послушать.
— Згожелицы, слышь ты, медвежатам достанутся. Только бы они потом не передрались из-за них…
— Каким медвежатам?
— Да сынишкам моим, братишкам Ягенки.
— Да, им зимой лапу сосать не понадобится.
— Что правда, то правда. Ну, и Ягенке в Мочидолах найдется кусочек сальца.
— Да уж наверно!
— Что это ты не ешь, не пьешь? Налей-ка нам, Ягенка!
— Да нет, я и ем, и пью вволю.
— Тяжело станет, так ты распусти пояс. Хорош у тебя пояс! Вы на Литве, верно, тоже взяли богатую добычу?
— Грех жаловаться, — ответил Збышко, пользуясь случаем, чтобы показать, что шляхтичи из Богданца тоже не какая-нибудь мелкая сошка. — Часть добычи мы продали в Кракове и выручили сорок гривен серебром…
— Что ты говоришь! Да за такие деньги можно целую деревню купить!
— У нас была миланская броня, так дядя её продал, думал, смерть уж у него за плечами, а вы знаете, миланской броне…
— Знаю. Цены нет. Выходит, на Литву стоит идти. А я хотел когда-то, да побоялся.
— Кого? Крестоносцев?
— Э, чего бы я стал их бояться? Покуда тебя не убили, страшиться нечего, ну, а убили, так какие уж тут страхи. Я ихних божков боялся, нечисти всякой. Там в лесах они так и кишат.
— Куда же им деваться, коли капища их пожгли?.. Когда-то они жили богато, а теперь одними грибами да муравьями кормятся.
— А ты видал их?
— Я не видал, да слыхал, что другие видали… Высунет такой божок из-за дерева косматую лапищу и показывает тебе: дескать, подай…
— И Мацько про это рассказывал, — вмешалась Ягенка.
— Да! Он по дороге и мне про это говорил, — прибавил Зых. — Да и не диво! Взять хоть бы и нас, живем мы как будто в христианской стороне, а порой и у нас на болоте кто-то смеется, да и дома, хоть и бранятся ксендзы, а все лучше оставлять этой нечисти на ночь миску с едой, иначе так станет в стену скрестись, что глаз не сомкнешь… Ягенка, доченька… поставь-ка миску у порога!
Ягенка взяла глиняную миску, в которой было полно клецок с сыром, и поставила её у порога.
— Ксендзы бранятся, — заметил Зых, — поносят нас. Да ведь Христа от клецок не убудет, а нечисть, коли она сыта и довольна, убережет дом и от огня и от вора.
Тут он снова повторил Збышку:
— Ты бы распустил пояс да песенку спел.
— Уж лучше вы спойте, я вижу, вам давно хочется, а то, может, панна Ягенка что-нибудь споет?
— Давайте петь по очереди, — воскликнул обрадованный Зых. — Есть у меня тут слуга, он на дудке будет нам вторить. Позвать слугу!
Позвали слугу, тот уселся на скамеечке, сунул в рот свою «пищалку» и, расположив на ней пальцы, уставился на присутствующих в ожидании, кому же ему придется вторить.
Все стали спорить, никто не хотел быть первым. Наконец Зых велел начать Ягенке, и хотя девушка очень стеснялась Збышка, однако поднялась со скамьи, спрятала руки под фартук и затянула песню:
Ах, когда б я пташкойДа летать умела,Я бы в СилезиюК Ясю улетела!..
Широко раскрыв глаза, Збышко вскочил с места и крикнул громовым голосом:
