Михаил Казовский - Евпраксия

В обращении к германским епископам я прошу их о снисхождении, отпущении мне моих вынужденных грехов и молю покорно походатайствовать перед Папой Римским о немедленном расторжении данными ему полномочиями брака нашего с императором. Честно Вам признаюсь: я писала это послание по немалому настоянию маркграфини Матильды. Отказать ей нельзя, ибо сделала она для меня свыше всякой меры, но душа моя неспокойна. Надо ли действительно затевать развод? Ведь в его процессе неизбежно всплывут детали, напрямую порочащие репутацию самодержца. И хотя вина его в моей участи велика и неоспорима, не уверена, стоит ли ее предавать огласке. Честь и слава правящего дома Германии для меня священны.

Именно поэтому отдаюсь Вашей воле. Вы — сестра Генриха, лучше знаете ситуацию в королевстве, настроения и соотношения сил и ко мне всегда относились с добротой и участием. Как Вы пожелаете, так оно и будет. Можете уничтожить мое письмо и послание к германским епископам. Можете вручить его им — в этом случае я готова мужественно пройти через все разбирательства и дознания, лишь бы поскорее освободиться от поруганных императором брачных уз. Делайте как желаете.

Да хранит Вас Господь наш Иисус Христос!

С жаром целую руки Ваши.

Ваша несчастная духовная дщерь

Адельгейда.

Писано в замке Каносса, что в Эмилии-Романъе,

Месяца февраля 19 дня 1094 года от Р. X.».

Запечатав письмо и послание германским епископам, Ксюша вручила свитки герцогу Вельфу, лично направлявшемуся в Швабию, и потом даже успокоилась, вроде сбросила с души камень. Думала наивно: «Как Господь рассудит, как решит аббатиса, так затем и сделаю. Мучиться заранее глупо». Между тем спектакль под названием «Императрица обвиняет императора» был уже расписан не Господом, но людьми, как по нотам...

Две недели спустя,

Швабия, 1094 год, весна

Монастырь Святого Сервация находился в Кведлин-бурге на горе Шлоссберг. Был он основан около века до тех событий, о которых идет речь, и задумывался сразу как приют светских дам — воспитательное учреждение

для девочек, дочерей высшего дворянства. Распорядок дня отличался примерной суровостью — впрочем, не настолько, чтобы делать из будущих принцесс, маркграфинь и герцогинь настоящих монашек. Но образование по тем временам давал превосходное.

Мать Адельгейда возглавляла его более семнадцати лет и вела дела очень мудро, понимая психологию как преподавательниц, так и юных высокопоставленных особ — в меру строго и одновременно по-матерински. Никогда не имела никаких нареканий от родителей девочек. И от младшего брата, императора, отличалась уравновешенностью характера, терпеливостью и терпимостью. Впрочем, не была слишком аскетична — в праздники не брезговала жирной едой и достаточно крепкими напитками.

Прибывшего герцога Вельфа приняла с радушием, угостила знатно и внимательно ознакомилась с привезенными грамотами. Много раз восклицала по ходу чтения: «О, Святая Дева!» — а потом подняла глаза на супруга маркграфини Матильды: дескать, неужели всё это правда?

— Истинная правда, ваше высокопреподобие, — подтвердил Вельф. — Даже еще не вся. Потому что ее величество из смущения опустили некоторые, самые пикантные из подробностей.

— Господи, прости! — покачала головой аббатиса. — Братец мой — отпетый разбойник. До меня доходили слухи о его еретичестве, связях с этим мерзавцем Рупрехтом Бамбергским. Но такое... Маленькая русская — чистый ангел. Я всегда восхищалась ею — скромностью, природным умом, искренностью веры. И старалась не пользоваться ее доверчивостью, зачастую граничащую с наивом... А мой брат грубо надругался. Поломал ей судьбу. Нет ему прощения.

Герцог уточнил:

— Значит, вы согласны передать послание на церковный собор?

— Без каких-либо колебаний. И сама составлю ходатайство, где со всей теплотой опишу высокие нравственные качества государыни. Правда — на ее стороне.

— Не страшитесь ли гнева Генриха? — не без колкости спросил визитер.

Настоятельница вздохнула:

— Мне бояться поздно. Я уже у такой черты, за которой боятся только Бога.

Большего желать было нечего. Вельф собственноручно отвез обращение Евпраксии и письмо аббатисы в швабский город Констанцу, что находится на южной оконечности Боденского озера (ныне — на границе Швейцарии). Там в апреле состоялся всегерманский церковный собор. И епископы наряду с другими докладами зачитали пергамент императрицы. Дали слово Вельфу. Он, поднявшись, сказал:

— Уважаемые пастыри, уважаемые святые отцы! Я взываю не к разуму вашему, но к сердцам. Ибо что нам говорит разум? Генрих — еретик и христопродавец, вздорный человек и коварный политик; но, с другой стороны, он монарх, сражающийся за единство империи, и ниспровергать его не пристало. Так нам говорит разум. Но попробуем задаться простым вопросом: можно ли творить добрые дела грязными руками? Если император продал душу лукавому, отвергает Крест, не считается с христианскими ценностями, как ему доверить христианскую власть? Что построит он, кроме царства тьмы, насилия и разврата? Цель не может оправдывать средства, это всем известно. И теперь посмотрим на всё под иным углом. Брак с императрицей, освященный Богом. Искренность желаний государыни — быть супругу преданной, любящей женой. Чем ответил он? «Пиршеством Идиотов», поруганием беременной Адельгейды, совращением собственного сына. Есть ли этому объяснение? Есть одно — дьявольский искус и попрание нашей общей морали. Это же подтверждает и сестра императора, преподобная аббатиса. Мнение ее — не последнее,

между прочим. Призываю вас поступить по справедливости и призвать Папу Урбана отрешить Генриха Четвертого от престола, отлучить от церкви и расторгнуть брак с киевской княжной. Да свершится благое дело!

Большинство епископов поддержали герцога, лишь один из них усомнился в нужности призыва к Папе Римскому; ведь провозгласил Генриха императором «антипапа» Климент III, значит, провозглашение незаконно, Генрих не император, отрешать его нечего; а венчали императора с императрицей отлученные от церкви архиепископы Гартвиг и Герман, стало быть, и брак не действителен, значит, и не нуждается в расторжении. Но в такую казуистику углубляться не стали. Общее воззвание к Папе было сочинено и одобрено. Воодушевленный Вельф взялся доставить его в Италию и вручить Папе Урбану II.

В то же самое время,

Каносса, 1094 год, весна

До начала марта Берсвордт совершенно не проявляла злых намерений относительно государыни: обе они почти не общались, сухо раскланиваясь при встречах. Ксюша всегда ходила в окружении своих камеристок и каммерфрау, только изредка совершая конные прогулки с Конрадом. Подступиться к ней Лотта не могла.

Между тем время поджимало: на 15 марта был назначен отъезд посольства в Неаполь ко двору князя Ро-жера. (Поясним в скобках: Юг Италии много лет находился в руках норманнов, выходцев из стран Скандинавии, христиан, признающих Папу Римского. Много раз они воевали с предками Генриха IV и самим Генрихом, но ни те ни другие победить не смогли, так что Апеннинский полуостров — «сапог» — оставался разделенным на две части.) Немка понимала, что должна действовать стремительно, и не знала как. Выкрасть императрицу не представлялось возможным — это ясно.

Да посланница государя и не собиралась оставлять Адельгейду в живых. Смерть — одно решение. Но каким образом? К кухне доступа она не имела, так что отравление приходилось отбросить. Нападение в коридоре с кинжалом в руке тоже немыслимо — слишком много защитников и защитниц. В комнату к Евпраксии тайно не проникнуть — поместили беглянку в угловую башню, совершенно недоступную с внешней стороны... Положение шпионки было практически безнадежным.

Тем не менее выход она придумала.

Сделала вид, что увлечена конными прогулками, и в числе прочих составляла свиту Конраду на его верховых поездках с мачехой. И тем самым превратилась в своего человека на дворцовой конюшне. А 14 марта, накануне своего отъезда на юг, заглянула в стойло — якобы для того, чтобы осмотреть предназначенного ей рысака; незаметно завернув к лошади Адельгейды, выплеснула в торбу с овсом специально приготовленное снадобье медленного действия... И благополучно оставила место преступления.

Делегация отбыла из замка утром 15 марта. Лотта горячо распрощалась с Конрадом и Матильдой, и никто ничего дурного не заподозрил. «Может, я напрасно относилась к ней с подозрением? — думала маркграфиня. — Ну да ладно. Если миссия к князю Рожеру будет успешна и фон Берсвордт проявит себя с положительной стороны, можно будет взять ее в свое окружение. Женщина она неглупая и наверняка пригодится».

«Слава Богу, что она уезжает, — рассуждала при этом Ксюша. — Я ее боюсь. Не желаю видеть».

А сама дворянка внутренне посмеивалась: кто теперь подумает о ней плохо, если что случится?