Юзеф Крашевский - Из семилетней войны
— А мы против этих трех корпусов едва ли можем выстоять.
— Тридцать тысяч солдат! Лучших солдат! — прервал его Брюль, схватив бумагу со стола. — Вот перечень. Тридцать тысяч…
Рутовский быстро вынул из мундира другую бумагу.
— Граф, вы ошибаетесь и заблуждаетесь! — воскликнул он. — Мы не имеем и половины этого. Всего-навсего пятнадцать тысяч, вместе с мужиками, и ни одного больше!
— Этого быть не может! — возразил Брюль.
— Я не ошибаюсь! На бумаге было тридцать тысяч, но я знаю, что в полках и половины нет.
— А Австрия? — воскликнул Брюль.
— Это второе заблуждение, — смело возразил Рутовский, — с нами будет то же самое, что случилось с князем Карлом Лотарингским под Кессельдорфом… Австрия так же нами пожертвует, как и им.
— Это невозможно! Этого не может быть! — запротестовал Брюль. — Я знаю из самого верного источника, что уже посланы значительные части к чехам… Одним корпусом командует Броун, который и станет под Колином, — а другим — Пикколомини; этот станет под Кенигштрассом. Генерал Вед будет командирован в Петерсвальде, чтобы с нами соединиться. А мы, в свою очередь, должны соединить все наши силы на той стороне.
— А Дрезден? — спросил Рутовский. — А король, королева?
— Дрезден! — улыбаясь повторил Брюль. — Вы, кажется, боитесь за Дрезден?.. Дрездена никто но тронет, никто даже подойти к нему не посмеет, если б в нем не было даже ни одного человека. На этот счет я совершенно спокоен.
— Ну, а я — нет, — ответил Рутовский.
— Граф, — воскликнул министр, — вспомните, как при жизни вашего отца Карл XII занимал всю Саксонию! А тогда ему не стоило никакого труда овладеть столицей, однако же он не решался сделать это и приезжал только в качестве гостя; а приехав, относился с должным уважением. Неужели вы думаете, что Фридрих будет нахальнее Карла XII?
— Ваше сиятельство не знает Фридриха, а я служил в прусском войске, — возразил Рутовский. — В Карле XII, несмотря на его свирепость, заметно было что-то рыцарское; он понимал и уважал известные права и приличия. Между тем Фридрих не стесняется насмехаться ни над Богом, ни над религией; он не верующий ни в ад, ни в небо, а теперь тоже не верит и в своего друга Вольтера, не постесняется явиться везде, где только будет можно войти.
— Не думаю! — ответил Брюль неуверенно.
— Примером этому может служить вступление его в Саксонию, — ответил Рутовский.
— Его величество король уже подписал письмо, которое мы немедленно отошлем.
— Письмо, — пожимая плечами, ввернул фон Шперкен. — Лучше вышлите пушки, а письмо?.. Письмо пользы не принесет.
— Посмотрим, — ответил Брюль. — Фридрих II знает, что против него не одна только Саксония, а еще Франция, Австрия и Россия. Кроме того, я знаю его планы; он хочет угрозами заставить нас пойти вместе с ним против Австрии.
Рутовский покачал только головой.
— Но король ни за что на свете не пойдет вместе с Фридрихом, — прибавил Брюль, — ни за что на это не согласится.
— А в это время Саксония сделается жертвой Фридриха, — возразил граф.
— Это только временный кризис! — с горечью отстаивал министр. — Фридрих, видя свою гибель, в отчаянии мечется как гиена в клетке. Но напрасно. Пруссия будет вычеркнута из списка европейских государств.
Рутовский снова пожал плечами, продолжая молчать.
— Советуйте, генерал, — прибавил Брюль после некоторого молчания. — По моему мнению и по мнению генерала Ностица все наши силы нужно соединить под Пирной. Там мы будем ждать дальнейшего развития событий, под защитой Кенигштейна. Фридрих не осмелится. Генерал Вед придет к нам на помощь, а при его содействии мы будем иметь возможность удержать сообщение с Броуном и Пикколомини.
Брюль оглянулся: никто не противоречил. Рутовский стоял задумавшись.
— Какое же ваше мнение, граф? — спросил министр.
— Я не хочу подавать своего голоса, так как не желаю брать на себя ответственность, — ответил Рутовский. — Я только хочу и буду служить его королевскому величеству; но, находясь в таком положении с пятнадцатью тысячами против сорока, не приготовившись заблаговременно и захваченные врасплох, мы можем только защищать свою честь, но не Саксонию.
— Послушайте, граф, вам все видится в черном свете! За нашими пятнадцатью тысячами стоят еще несколько сот тысяч союзников
— Позвольте, — прервал его Рутовский, — договор подписан?
Брюль смутился.
— В этом и состояла вся сила моей политики и сообразительности: я не подписывал его, чтобы не дать таким образом повода к войне. Договор заключен, и это все равно что подписан. Но если б я его сегодня подписал, то завтра уже Фридрих имел бы с него копию…
— Все равно он знает все, что вы писали в Вену, и этого ему достаточно, — окончил граф, — лучше не говорите об этом. Теперь уже не время попусту терять слова: нужно действовать, приказывать, распоряжаться…
— Да, это верно, — подтвердил барон Шперкен.
— Обоз под Пирной, — ответил Брюль, — местоположение — самое благоприятное! Лучшего положения для защиты невозможно найти. Все наши силы под Пирной… Не угодно ли вам обдумать это, генерал?..
Рутовский, ни слова не говоря, взял шляпу со стола.
— Иду отдать приказание.
Брюль с тревогой на лице проводил его до порога. Между тем Шперкен начал ходить по кабинету; граф Лосе, Штамер и Глобич разговаривали между собой; Брюль вернулся, вытирая платком лоб, и бессильно опустился в кресло.
— Положим, — начал он, — бесспорно, что мы находимся в критическом положении, но по крайней мере мы раз навсегда избавимся от того врага, который вечно надоедал бы нам. Надо с ним покончить. Невозможно придумать плана счастливее этого, как и более верной победы. Пусть он вступит в Саксонию; прекрасно, мы его здесь скрутим и возьмем.
При этих словах лицо его все больше прояснялось; граф Лосе стоял перед ним задумавшись.
— А как вы думаете: не лучше ли перевезти секретный архив в Кенигштейн? — отозвался он.
— Зачем? — спросил Брюль.
— А если войдут?
— Куда?
— В Дрезден?..
Брюль расхохотался.
— Говорите, господа, что хотите, но по-моему это вещь до такой степени невозможная, что…
Все замолчали.
— Король тоже желает находиться в лагере под Пирной, — сказал Брюль, обращаясь к Шперкену, — и напрасно я старался отговорить его от этого… О, Боже! Как это подействует на его спокойствие и здоровье! Он сказал, что если пруссаки станут сильно напирать, то он сам будет стрелять в них, но мы не увидим пруссаков.
Брюль рассмеялся.
В это время вошел маршал и объявил, что обед уже давно подан.
— Надо поесть, — отозвался Брюль, вставая, — прошу вас, господа, к столу.
И, подав руку гр. Лосе, он вышел, принимая салонный вид. В зале дожидались гр. Мошинская, графиня Штернберг и весь Двор.
В то же время во дворце короля была увеличена стража. Лакеи переоделись и в коридорах, в укромных уголках, стояли часовые; в передней шныряли какие-то темные личности, которые следили не только за всеми проходящими через комнаты, но даже за появлявшимися на дворе. Король Август III сидел задумавшись к своем кресле и, убаюканный всевозможными обещаниями Брюл" относительно союзников и планом его действий против Пруссии, основанным на отличном положении саксонской тридцатитысячной армии, не думал о войне; все его мысли были заняты каноником Креспи и покупкой Альгаротти, картинной галереей, охотой и разными тайными удовольствиями жизни, которые ему разрешал отец Гуарини, под условием глубокой тайны.
В душе он был убежден, что Фридрих не может быть для него опасным, что его можно будет унять, уговорить, а после отослать в Бранденбург. Август III считал себя настолько сильным, что это временное беспокойство нисколько не затрудняло его; в крайнем случае у него оставались еще Краков и Варшава, знаменитая охота в польских лесах, медведи, волки, зубры, стоило только ему захотеть… Правда, польская шляхта была не по вкусу ему, потому что это народ бурный, крикливый, слишком бойкий и невежливый; но между ними были и такие люди, которых можно было прикладывать к ранам для облегчения. Саксонский дворец был даже слишком неудобен… А там сейчас же за Виляновом и Прагой — леса, а в них пропасть разного зверя…
Покуривая трубку и время от времени вздыхая, он думал о невежливости Фридриха II.
Между тем на Дворцовой улице, у королевских ворот, собирались кучки народа, который перешептывался между собой и поглядывал на окна дворца.
Против дворца, в лавочке под белым орлом, хозяин Вейс, жирный и лоснящийся немец, держал руки на животе и разговаривал с соседкой, госпожой Краузе.
— Я вам говорю, герр Вейс, что слышала во дворце… Пруссаки идут; король Фридрих наш единоверец…
— Что вы говорите: он единоверец!.. — улыбался Вейс. — Он просто язычник. Мне это хорошо известно; у них есть своя церковь в Берлине, куда они собираются по ночам для служения по своим обрядам. Они поклоняются козлу с золоченными рогами, который стоит на алтаре.
