Борис Тумасов - Иван Молодой. "Власть полынная"
Но Ивана Третьего заботы тяготят, покоя не дают дела государственные. Вот и в Дмитрове побывал, спор с братьями унимал. Борису дал Вышгород, Андрею Меньшому - Тарусу, а Андрею Большому мать, старая великая княгиня, от себя городок Романов на Волге выделила. На этом братья крест целовали…
Тяжкое бремя власти. Едва унялись удельные князья, как хан Ахмат грамоты одну за другой шлёт, дани требует. Не мирится, не хочет признать, что Русь не та, что сто лет назад. Не будет хану от Руси ныне никакой дани…
И Иван Третий, как и великий князь Московский Иван Молодой, думает, что хан есть хан, а ежели сами русичи с недругами союза противу Москвы ищут? Эвон из Новгорода знак подают посадник новгородский, а особливо старая Марфа-посадница - всё-то ей неймётся. У Борецкой одна мысль - с Казимиром, королём польским и великим князем литовским, урядиться.
Вредная старуха, на Москву злостью исходит, ядом брызжет. А как её изобличить? Вот и сын Иван в Новгороде побывал, а на неё явных улик не подобрал, никто на неё не показал…
Едва государь из Дмитрова воротился, как Иван Молодой душу порадовал: Москва над Пермской землёй крылья распростёрла.
Такая весть ещё больше распалила бояр московских. На Думе решительные голоса раздавались, кричали: «Веди, государь, полки на Новгород!» Молодой князь Иван заодно с ними. Но им невдомёк, что Ахмат, хан Золотой Орды, кривой нож в спину Москве занёс!
Ночью не спалось. Мысли плутали. И не ожидание невесты будоражило его. Что какая-то женщина займёт место Марии - с этим он смирился. Вот и митрополит Филипп говорит: «Живой о живом думать должен…»
Нет, мысли великого князя Ивана Васильевича об Угрозе, какая постоянно нависает над Москвой. Думы одолевают, одна страшнее другой…
С той поры, как Менгли-Гирей стал ханом Крыма, татары из-за Перекопа меньше угрожают Московской Руси. Крымцы совершают набеги больше на малоразорённые Польшу и Литву.
А Ахмат? Золотая Орда? Издавна она привыкла грабить русские княжества и дань получать. Со времён Ивана Калиты сами русские князья обирали свои княжества, чтоб ублаготворить ордынских ханов…
Иван Васильевич позвал отрока, дремавшего у двери:
- Покличь молодого великого князя!
Государь сидел нахохлившись. Свет свечи отбрасывал причудливую тень. Вошёл Иван Молодой. Видно, он уже спал, был в наспех накинутом на плечи опашне. Сел рядышком, и чем-то добрым от него повеяло. Ровно мать его, Мария, здесь. Даже сердце защемило.
Однако Иван Васильевич отбросил нахлынувшие чувства.
- Вот, сыне, никак не уразумею, как угрозу Ахмата от Москвы отвести?
Молодой великий князь молчал недолго. Заговорил, будто ответ у него был давно заготовлен:
- Что дань не повезём в Сарай, так и Дума приговорила. И мыслится мне, отец, надобно к Ахмату слать посольство. И не боярина какого-нибудь захудалого или древнего, а дьяка умного, зоркого, чтоб всё высмотрел, речи красные вёл и Ахматке в душу влез. Да ко всему чтоб умел без толмача обходиться.
Теперь задумался Иван Третий.
- Такого дьяка сыскать мудрено. А уж из бояр такого не вижу… Вот разве дьяк Никифор Басенков? Отец его служил воеводой у отца моего, Василия Тёмного.
- Так его и пошли, государь.
- Добро, сыне. Ступай, а я ещё поразмыслю. Верно, совету твоему и последуем. - И улыбнулся :- Одна голова хорошо, а две ещё лучше.
Зимняя вьюга отодвинула рассвет. Снежные вихри клубились, поднимаясь над дворцовыми и митрополичьими палатами, взвивались выше боярских хором.
Когда молодой князь Иван оделся и вышел из дворца, пурга стихла. Только иногда рванёт полы княжьей шубы, сыпанёт в лицо колючей крупой.
Занесло Москву снегом. Сугробы под боярские оконца, а у простого люда и до стрехи достало.
Мальчишки бегают на лыжах, им весело. Те, кто попроворней, успели расчистить снег с горок, на санках забавляются либо, привязав к лаптям полозки - коньки, скользят.
Дровни по заснеженной дороге проедут - одни, другие, - глядишь, и дорогу прокладывают, накатывают, а к проруби и колодцам бабы тропки протаптывают.
Вышел великий князь Иван Молодой и стройкой Успенского храма залюбовался. Несмотря на непогоду, мастеровой народ суетился. Таскали по лесам кирпичи, тёс. Пять месяцев прошло, как всем миром святой собор закладывали, и вот уже кладку ведут.
Споро работают российские умельцы, будто играючи трудятся. К середине лета в рост человека возвели.
Смотрит молодой князь - мечутся мужики по подмосткам, кирпичи из рук в руки перебрасывают. Тут голос позади раздался. Оглянулся - митрополит Филипп говорит:
- Год минет, и возведут стены. Потом купол поставят, а литейные мастера колокола отольют. И верю я, потечёт святой звон этих колоколов по всей Руси и святое слово у каждого православного не токмо на Устах, но и в деле должно быть. Слово это: «Не хлебом единым будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих».
Митрополит взял молодого князя за руку, повёл Через Соборную площадь к Чудовому монастырю.
- Ждёшь, сыне, невесту государеву? Иван промолчал.
- Смирись, сыне, я тебе говорю. Станет византийка великой княгиней, и всей Руси от того польза великая. Возвысятся московские великие князья над всеми князьями. И ты, и отец твой, Иван Третий, вознесётесь превыше всех. Я тебе о том сказываю. И утверждаю, по мужскому роду вы не токмо Рюриковичами будете, но и в родство с Палеологами вступите, право на престол византийский обретёте. Я не о том ли сказывал отцу твоему?.. Это, сыне, для Московской Руси благо, но и папа римский это знает, и государи европейские давно смекнули…
Иван Молодой согласен с митрополитом. Правду говорит владыка. Примет Московская Русь и герб византийский, двуглавый, и объявит себя покровителем всех христиан от неверных…
На Думе, когда бояре о Новгороде речь повели и великий князь Иван их поддержал, Иван Третий голос возвысил:
- Чую, придёт час, и смирится Господин Великий Новгород, сломит гордыню свою. Но тот час ещё не наступил…
Чего только не нагляделся Санька дорогой, какой везли государеву невесту: разорённые и покинутые городки и деревни, опустевшие земли, бежавших жителей Южного края, рассказывавших о непобедимых и свирепых турках, которых надо ожидать с Балканских гор…
В пути Санька даже забывал позор в папском дворце, а когда вспоминал, дрожь пробирала: как бы не понести за него ответ перед государем…
Поезд невесты ехал владениями короля Франции и чем дальше удалялся на северо-запад, тем меньше было слухов о нашествии турок-сельджуков, тем спокойнее была жизнь народов.
К началу сентября добралась Софья до Любека, славного города торгового Ганзейского союза. В ту пору Любек процветал, городская казна богатела. При' крытый от азиатских кочевников город жил морской торговлей. Красота Любека поражала. Даже Рим не мог сравниться с Любеком своими постройками. Казённые дома отливали позолотой крыш, точёные камин кирх и храмов, стены и стрельницы удивляли кладкой.
По стенам домов цепко полз вечнозелёный плющ, а по улицам по трубам журчала питьевая вода. В порту покачивались торговые и военные корабли Ганзейского союза.
Ночные улицы нередко шумели до рассвета. Весёлые студенческие гулянки подчас оканчивались драками и бранью. Раздавались окрики бодрствующих стражей. В порту светились фонари и горели факелы. Жили своей жизнью питейные заведения, визжали неугомонные беспутные девки.
В Любеке византийская царевна передыхала. Утомила не только дорога, но и постоянные наставления кардинала. О чём бы ни заводил речь Антоний, непременно сводил к тому, в чём его напутствовал папа. А папа говорил кардиналу:
- Софья мной и унитами воспитана, и тебе, Антоний, семена, брошенные в душу невесты великого князя, каждодневно взращивать, дабы она склоняла митрополита и всё православное духовенство к унии.
Разминая затёкшие от сидения ноги, кардинал выбирался из повозки и шагал рядом с каретой невесты. Та иногда слушала, но чаще, закрыв глаза, делала вид, что спит.
В обозе в последней повозке ехали московские послы. Они не досаждали Софье, и казалось, их совсем нет в обозе. Иоанн Фрязин ни на что не обращал внимания, но Санька всё видел, замечал, как впереди кареты невесты латиняне несли свой латинский крест-крыж, как во встречных деревнях и городках народ встречал Софью, и тогда кардинал выходил к люду и читал какие-то проповеди.
Молва о том, что это поезд воспитанницы самого папы, которая едет в таинственную Московию к князю русичей, опережала Софью. Говорили удивлённо:
- Смотри ты, греческая царевна в такую варварскую страну отправилась!
Слыша такие слова, Антоний гордился собой. Папа послал его на Русь, потому как вверил ему судьбу унии.
