Елена Колядина - Потешная ракета
Внезапная встреча с отцом Логгином в грецких Метеорах не удивила ее. Феодосия не держала обиды на бывшего своего духовника. Сколько раз вспоминала она события, случившиеся год назад в Тотьме, и все больше убеждалась, что действия отца Логгина, предавшего ее казни, были во благо, ибо сим Господь указывал ей путь к встрече с сыночком Агеюшкой. Ведь коли бы не тяжкое хожение в юродстве и сожжение по обвинению в колдовстве, не бывать бы Феодосии в московском ученом монастыре, где почти готова к полету на сферы небесные пороховая ракета. Хотя теперь, когда выяснилось, что сыночек Агеюшка жив, ступа для полета на сферу небесную уже не нужна.
Вернувшись из Метеор в ставший родным монастырь, Феодосия, как и уговаривались перед расставанием, отправила со случайным отроком короткую записку в Сокольничью слободу, к Олексею. Олексей же, вместо того чтоб ответным словом уговориться о встрече, той же ночью лихо перемахнул через каменную ограду монастыря и пробрался в келью Феодосии, ибо хотя задвижки на всех келейных притворах имелись, но запирать их уставом было заповедано.
Мерцала алым огоньком лампадка, Феодосия лежала на постном своем ложе, с умилением грезя о маках, оливах, полях и виноградниках Греции. И, словно в сладком сне, услыхала биение сердца Олексея, шептавшего любовные словеса, и дрочившего с нежностию ея белую шею, и ласкавшего стегна, и не сумела более сдерживать томления в подпупии. Не могла она в полной мере наслаждаться близостью с мужем, ибо в юродстве лишила себя женского естества, за что и носила среди добрых тотьмичей прозвище «дурка безпохотная», но в объятиях Олексея на несколько минут забыла об одиночестве и почувствовала себя желанной.
– Грешники мы, – шептала после Феодосия и гнала Олексея прочь, но ушел он лишь со вторыми петухами, когда набаял, как пробился к воротам на Красной площади и ловко бросил под ноги царю Алексею Михайловичу нарочно купленный дорогой кафтан, дабы ступил государь, спешиваясь, не в сырую лужу.
– Должон он теперь жаловать меня повышением в службе, воздвигнуть сокольником, а то и начальником! – уходя, баял Олексей. – А ежели не оценит верности моей, озлоблюсь! – И пригрозил напоследок: – А ты готовься посягнуть за меня в замужество! Соболей тебе под ноги брошу, не то что кафтан!
На коленях каялась Феодосия в грешном любострастии в святых стенах, ибо исповедаться не могла, и клялась не впускать более Олексея в келью свою. А спустя три недели вдруг услышала от отца Логгина невероятную весть: Агеюшка жив!
Долго Феодосия обливалась счастливыми слезами, низвергаясь ниц перед иконой Иверской Божьей Матери. А Она с печальной нежностию взирала на Феодосию, крепко прижимая к Себе своего младенца.
Вернувшись в келью, Феодосия не находила места – зело хотелось с кем-нибудь поделиться нежданной радостью. Но с кем?!
«Хоть бы Олексей пришел! – с виной и испугом думала Феодосия. – Господи, прости меня многогрешную! Только словечко Олексею скажу, далее притвора не впущу».
Олей! О! Явно в фаворе у Господа была сей год Феодосия! После первых петухов дверь кельи тихо скрипнула, и руки Олексея крепко охапили Феодосию.
– Олеша, как хорошо, что пришел! – тихо смеясь, прошептала Феодосия. – Но не трогай меня! Мечтаю рассказать тебе одну вещь…
Феодосия высвободилась из объятий разочарованного Олексея.
– Опять россказни! – рассердился Олексей. – Я к тебе, рискуя животом…
За дверями, в сводчатом переходе, устланном сеном, зашуршало, и явственно хрустнула под мягким кожаным калигом солома.
Феодосия испуганно прикрыла рот Олексея.
– Тихо!
Она осторожно выглянула из кельи. В мутном свете масляного светильника в каменной нише мелькнула тень, очертанием похожая на Веньку Травника. Впрочем, ничего особенного в сем событии не было – мало ли по какой нужде мог выйти ночью из кельи монах? Но сердце Феодосии заметалось пойманным мышонком – что, как застал бы Венька ее в объятиях стрельца? – и она почти силой изринула Олексея из кельи, так и не поделившись счастливой новостью.
– Прощай! Не сегодня завтра услышишь обо мне, – сердито пообещал напоследок Олексей, в обиде на молчание царя Алексея Михайловича и жестокосердие Феодосии. – Подниму сокольничьих! Какой месяц кормовые не платят!
После сего перемахнул через стену монастыря и с горя пошел на улицу лизанья, где и спустил последние деньги на блудищ и хмельное.
Венька же Травников тихо постучал в обитель игумена Феодора и, войдя с поклоном, промолвил, с трудом скрывая ликование:
– Феодосий – мужеложец. Из его кельи сей час украдом вышел стрелец.
«Неужели Феодосий действительно жена?» – удивленно подумал игумен, но изумления не выказал, а вопросил:
– Слышал, о чем они молвили?
– Не много, – признался Венька и передразнил бабьим голосом: – «Олеша, как хорошо, что ты пришел». – И затем, не удержавшись, прилгнул: – А после послышался любострастный смех и звуки скокотания. Прости меня, Господи!
– Как стрелец пробрался в келью?
– Явно не впервой, – бросил Венька, – судя по тому, как бойко перемахнул через стену на улицу. – И мстительно прибавил: – Впрочем, когда ночное бдение несет Варсонофий, такие события не в диковинку. Прежде сомневался и не хотел возводить на него наветы, но теперь уверен – он также хаживает в известную келью.
«Варсонофий… – задумался игумен. – Варсонофий с Феодосием действительно в дружбе, всюду вместе. Неужели он знал, что Феодосий – жена? Ей, хороша будет картина, если они еще и любовями занимались. Феодосия – внове на костер, Варсонофия – в ту же обитель, куда и Никона, а мне ссылка в сырую яму. Что ж, заслужил, пень трухлявый, коли бабу от мужика не отличил».
– Позволите идти? – услышал игумен голос Веньки.
– Брат Вениамин, проследи до утра, не случатся ли Варсонофий и Феодосий в одной келье? И сразу доложи, если сие так окажется.
Венька едва сдержал радостную ухмылку и, поклонившись, покинул виталище настоятеля.
Не сомкнув глаз, он до третьих петухов караулил в темном переходе.
К его удаче, многие монахи убыли в лещинную обитель на заготовку брусники и клюквы и к пятичасовой утренней молитве в церковь никто из ближних келий не вышел. Поэтому, заметив, наконец, как в келью Варсонофия проскользнула Феодосия, он, почти не таясь, подкрался к дверям. Через мгновенье Венька, ликуя, разобрал голос Феодосия.
«Каков блудодей! – с некоторым даже восхищением поразился Венька. – Едва выпроводил стрельца, уж любострастится со своим же монахом!»
Приложил ушеса к притвору и, охваченный сладострастием, приготовился услыхать премерзкие вздохи и стоны…
Но в келье лишь тихо беседовали.
Феодосия пыталась убедить верного своего товарища открыться игумену Феодору – узнав радостную весть о своем Агеюшке, хотела, чтобы такое же счастье обрели и настоятель с Варсонофием. Не могла она открыть товарищу истинную причину своей настойчивости и признаться, что завтра покинет монастырь и пойдет по свету искать табор, с коим странствует ее сыночек. Поэтому Варсонофию внезапные страстные уговоры открыться в сыновстве игумену показались непонятными.
– Когда-нибудь, не сейчас, – тряс главою Варсонофий. – Не время еще.
Феодосия с сочувствием обняла его за плечо.
И в сей двусмысленный миг дверь распахнулась, и в келью ворвался Венька.
Феодосия сжала ладонь Варсонофия.
– Ну что, голубки, попались? – ухмыльнулся Венька. – Мужеложцы похотливые!
Феодосия, с трудом понимавшая значение сего слова, недоуменно смотрела на монаха. Но Варсонофий вскочил в гневе и набросился на Веньку с кулаками.
Феодосия испуганно прижалась к стене, но скоро опамятовалась и ринулась разнять бьющихся. Она крепко схватила Варсонофия за локоть, и, к ее радости, он нехотя шагнул назад, удивленно глядя на Веньку. И вдруг, пошатнувшись, с тем же удивленным взглядом упал на пол, так что глава его оказалась под столом, а ноги нелепо подогнулись.
Феодосия перевела взгляд на Веньку – в руке того темнел нож. Зубы его стучали.
Наконец он перевел взгляд на Феодосию, и та в ужасе ринулась из кельи. Толкнулась в соседнюю дверь, но каморка была пуста. Пуста оказалась и галерея. Не зная, у кого искать помощи и спасения, Феодосия в страхе побежала к настоятелю.
Игумен словно ждал ее и молча отворил дверь.
Взглянув на нежные ланиты, яблоневого цвета шею, крошечные уши, игумен пришел в недоумение – как раньше не разглядел он прелепую юную жену? Несомненно сие жена! Но в то, что Феодосий, или как там ее, был ведьмой, поверить было невозможно. Уж игумен-то Феодор знал в ведьмах толк, не первый год пажить топтал! Сколько их, любострастных, прикопали добрые московиты в сырую землю, сбросили в поганые пруды и сожгли в срубах!
«У ведьмы зеницы черные, либо коварного зеленого цвету, власа вьются хмельными кудрями до самых лядвий, и весь облик погибельный для мужей, – размышлял настоятель. – А у Феодосия очеса, словно голубые проталины небесные, власы короткие, взгляд кроткий. Нет, даже если баба он, то на ведьму никоим видом не похож».
