Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия
У Днепра преследователи разделились. Темир-Кутлуг пошел к северу, взявши откуп с Киева, Идигу — к устью Днепра. По легенде, Витовт задержал его на переправе, у крепости Тавань, и Идигу возвратился в Крым. По иной легенде, бегущий Витовт заблудился в лесах и был выведен татарином, потомком Мамая, которому подарил за спасение урочище Глину. (Откуда начался род Глинских, со временем перебравшихся на Русь и вступивших в родство с московским великокняжеским домом. Елена Глинская оказалась матерью Ивана Грозного.)
Так бесславно окончился этот поход, который, в случае победы литовского войска, мог бы привести к тому, что Русь попала под власть литовских великих князей и, быть может, стала бы со временем Великой Литвой или, скорее всего, погибла, утесненная католиками, утеряла свои духовные светочи, позабыла о прошлой славе своей и превратилась бы в разоряемое пограничье меж Западом и Востоком — участь, которая неоднократно грозила Руси, грозит и сейчас…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
В тот роковой день Васькина сотня была готова к бою с утра. Накормленные и вычищенные кони переминались, жевали удила, словно сами чуяли, что скоро в сечу. Воины истомились, сидя в седлах. В конце концов Васька разрешил спешиться, не снимая кольчатых рубах и тегилеев, и пожевать сухомятыо вяленого мяса. Притащили бурдюк с кумысом. Ратники доставали круглые татарские чарки, в очередь подставляли под льющуюся струю, пили, обтирали усы.
— Медку бы сейчас! Русского! — высказал, подмигивая, Керим, всегдашний озорник, Васькин возлюбленник: все прощалось ему за бесстрашие и лихую поваду в бою.
Легкую тревогу почуял Васька только тогда, когда военный стан начал пустеть ратною силой. Оглядывая суетившуюся обозную прислугу, он почти уже решил, что надобно две-три сотни бойцов, по крайности, с луками и запасом стрел спешить за телегами, на случай нежданного напуска с той стороны. Вновь посадив ратников в седла и велев не покидать строй, Васька отправился с этим к Бек-Ярыку. Но эмир поглядел на него мутно, не вслушиваясь, отмотнул головой.
— Сами! — начал было, не кончил, махнул плетью. — А!.. — Про себя Бек-Ярык давно уже опасался, что Тохтамыш, сметя силы, вновь не вступит в бой, убежит, как он делал почти всегда, но повестить о том рядовому сотнику… — Вот что! Ихний стан занимать не будем! Нам велено догонять… Когда побегут! Держи людей в седлах, понял?
Бек-Ярык отъехал. Васька понял его вполне, и даже больше. Забористо выругался про себя. Начали бить пушки, и ворчания сотника, все одно, не было слышно никому.
Литовская рать валом валила на ту сторону реки.
— Черту в лапы! — проговорил он себе под нос, провожая взглядом рыцарскую пестроту знамен и штандартов уходящего войска.
Подъехав к своим, нарочито резко обругал двоих, высунувшихся любопытства ради из строя. И чтобы только не стоять, повел сотню вверх по реке, мимо литовского стана. Ехали шагом, сдерживая коней, рвущихся перейти в рысь. За грохотом пушек и тюфяков не было слышно даже близко сказанного слова. Литовская рать наступала, и это вселяло надежду, что обойдется. Но — не обошлось. Того, что Темир-Кутлуг перейдет реку, Васька ожидал ежели и не разумом, то каким-то шестым чувством опытного воина, и почти не удивился, завидя череду скачущих степняков.
— Сотня, к бою!
Какая уж там сотня, чуть более шестидесяти бойцов! Но не кинулись в бег, не заворотили коней. Подошел тот миг, когда разом проверяется все: и многодневная выучка ратников, и воля командира, и его авторитет у бойцов. С шестью десятками остановить вал катящей конницы было, конечно, нелепостью, но хоть задержать!
— Скачи к Бек-Ярыку, повести! — Амана пришлось аж толкнуть в спину, не хотел отрываться от своих. — Луки!
Разом рассыпались строем, и шесть десятков стрел встретили скачущих богатуров Темир-Кутлуга.
— Хоровод! — прокричал Васька, обнажая саблю, и его воины, закружись в смертном воинском танце, начали осыпать стрелами вспятив-шего было противника.
Однако новая степная лава тотчас начала обтекать его сотню с левой руки, и тут же приходилось спасать голову.
— Сабли, вон!
Оскаливший зубы Керим на его глазах срубил Темир-Кутлуева бога-тура, сбил с коня второго, действуя тяжелым кистенем на ременной по-верзе, и едва ушел от третьего, отрубившего ухо Керимову коню. Васька, темнея лицом, кинул жеребца вперед, пригибаясь, ушел от взвившегося над головою аркана, рубанул вкось, достигая вражеского сотника в алом халате под байданою с ослепительным зерцалом, и, кажется, достиг, во всяком случае, тот покачнулся в седле и, теряя стремя, вспятил коня.
— За мной!
Сабли сверкали молнийным блеском, от крика "Хурр-ра!" закладывало уши. Потеряв в короткой сшибке половину людей, они-таки вырвались наконец из охвативших их было клещей и поскакали вдоль стана, который, будь он укреплен, только и мог бы сдержать Темерь-Кутлуевых воинов, которые теперь массами переходили на ту сторону, довершая разгром и отрезая литвинам пути к бегству. "Где Тохтамыш? Где Бек-Ярык?" — думал Васька, уже догадывая, где они, и не ошибся. Тохтамышева тысяча уходила на рысях, не принимая боя, и Васька неволею поскакал следом, разыскивая своего темника. В груди билось холодное бешенство, стало, он терял воинов только затем, чтобы этот гад смог поскорее удрать! Нет, защищать Тохтамыша он более не намерен, хватит! Было бы за кого класть головы, но только не за труса, удирающего с каждого поля битвы! Они могли одолеть на Кондурче, они могли, черт возьми, устоять на Тереке, прояви Тохтамыш то же мужество, что и Тимур, не двинувшийся с места, даже когда остался почти один!
Сотня его, вернее, ее остатки за два дня бегства рассыпалась, смешиваясь с прочими беглецами. Васька не собирал ее, не скликал людей. Он даже был рад, что около него осталась едва дюжина воинов. Этою ночью следовало освободиться и от них. Хватит! Он возвращается в Русь.
Керим и Пул ад нашли его глубокою ночью, когда, оторвавшись от погони, Тохтамышевы кмети расположились на ночлег, невдали от Опо-шни, которую ханские воины тут же принялись грабить. Там вспыхивал огонь, доносило вопли и ржание лошадей, здесь было тихо. Ратники сидели перед ним на пятках, горестно оглядывая своего сотника.
— Сколько осталось людей?
— Одиннадцать! — ответил Керим. — Нас послали искать тебя…
— Я больше не сотник! — возразил Васька угрюмо.
— Что делать будем? — горестно вопросил Пулад.
— Не ведаю. Служить надобно сильному! — ответил Васька. — Ступайте теперь к Идигу!
Оба, как по команде, опустили головы.
— Ты пойдешь с нами? — осторожно вопросил Пулад.
— Нет! — резко отмолвил Васька. — Забудьте про меня! Я уже не сотник вам, все кончилось!
Наступило молчание. Керим поднял на него грустный взгляд:
— Я привел тебе поводного коня, сотник! Там, в тороках, бронь, еда и стрелы…
Они, все трое, встали. Пулад, махнувши рукой, стал взбираться в седло. Керим сделал шаг вперед. Они обнялись.
— Домой едешь, знаю! — шептал Керим, тиская Васькины плечи. — Домой, в Русь!
Они постояли так несколько мгновений, и Васька чуял, как его верный нукер молча вздрагивает. Керим плакал.
— А я — в Сарай! — возразил он, отрываясь от Васьки и глядя в сторону. — Гляди, ежели не заможешь там, у себя, моя юрта — твоя юрта!
Васька сжал его руки, замер, стискивая веки — не расплакаться бы и самому, покивал головою:
— Спасибо, Керим!
Кмети уехали, затих топот коней. Васька постоял, глядя им вслед, с мгновенною дрожью почуяв, что уходят близкие, сроднившиеся с ним люди и что еще ожидает его на Руси, неведомо!
Вздохнул. Ложиться спать не имело смысла, ежели уезжать, то сейчас, до света. Он тихим свистом подозвал стреноженного коня, снял с него путы, взвалил ставшее тяжелым седло ему на спину, затянул подпругу. Привязал к седлу за долгое ужище поводного коня. Скривясь, горько подумал о том, что на Руси не будет кумыса, к которому привык за долгие годы жизни в Орде, вдел ногу в стремя, рывком поднялся в седло. Повел коней шагом, дабы не привлекать внимания, и, только уже миновав спящий стан, перешел на рысь.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Слава Богу, что августовские ночи теплые и можно было спать прямо на земле, завернувшись в халат и привязав к ноге арканом повод пасущегося коня.
В селения Васька не заезжал, справедливо полагая, что одинокому татарину никто здесь не будет рад. (А иначе как за татарина его по платью и принять не могли.) Останавливался в поле. Но и в поле свободно могли наехать и прирезать сонного. Спать приходилось вполглаза, по-волчьи, поминутно вздрагивая и вскакивая. За две недели, что добирался до Курска, исхудал, спал с лица, завшивел до того, что все тело зудело, и уже нетвердо держался в седле. Где-то уже под Курском наехал на разбойничью ватагу. Знал, чуял, к кому едет, но от телесной истомы не выдержал, устремил на огонь. Подъехав к костру, понял по косматым диким лицам, к кому его прибило судьбой, но отступать было поздно.
