Лабиринт - Яэко Ногами
десятков раз больше ее. А если учесть богатство, ресурсы и промышленную мощь Америки, то вывод один: Япония начала войну, пренебрегая всякими расчетами. «Просто невероятно!»— не переставал удивляться Сёдзо. В ту пору, когда японские войска одерживали победу за победой, Черчилль, основываясь только на одном сопоставлении запасов нефти обеих стран, сразу высказал сомнение в том, что так будет и дальше. Поражения, которые японская армия в последнее время терпит на всех фронтах, неизбежны — на это она была обречена с самого начала. Несомненно, дело идет к катастрофе. В таком свете яснее становился смысл деятельности Лиги освобождения, о которой он узнал от Кидзу, деятельности, направленной на ускорение этой катастрофы изнутри, с других позиций и ради других целей.
Если речь идет о том, чтобы сокрушить господство милитаристской клики и положить конец безнадежной войне, все средства хороши. Лига стремится не только помешать дальнейшему бессмысленному кровопролитию — крови японцев и так уже достаточно пролито. Она разъясняет, что те, с кем воюют японские солдаты, не враги, а друзья и что движение за освобождение народных масс Японии от власти военщины и борьба китайцев против чанкайшистской диктатуры направлены к одной и той же цели. Победа в этой общей борьбе, несомненно, явится началом долгожданного освобождения и для Китая и для Японии. Это будет замечательно. Сёдзо хорошо понимал значение этой борьбы,; Приняв в ней участие, он сумеет искупить свой позор и те многочисленные ошибки, которые он совершил со времени своего отступничества. Кидзу опередил его и подал пример, показав, как можно искупить свою вину. Он давно и хорошо знал характер Кидзу, у него не вызывала и тени недовес рия резкая перемена, какая в нем произошла на этот раз, А что, собственно, представляло его бегство в Маньчжурию? Кидзу, несмотря на всю свою дерзость и развязность, человек впечатлительный и легко ранимый. Ему казалось невыносимым оставаться в положении терпящего бедствие корабля, который без руля и без ветрил носится по волнам неведомого моря. Он был готов пристать к любому берегу, высадиться на первом попавшемся острове, живи там хоть дьяволы, хоть привидения. Так он оказался в Маньчжурии. Сёдзо питал слишком глубокие дружеские чувства к Кидзу, чтобы искать другое объяснение. А дальше вышло так, что Кидзу свалился в пропасть, в глубокую пропасть. И, попав туда, стал мучиться, метаться, как зверь в западне, и подстерегать случай, чтобы выбраться из нее. И тут появился Хуан. Он не только Кидзу протянул руку помощи. Если Сёдзо хочет стать настоящим человеком, то и у него нет иного пути, кроме бегства туда, к ним. Почему же он не может сделать это сразу, не мешкая?
Лицо Кидзу, которое Сёдзо видел сквозь закрытые веки, вдруг съежилось, потемнело и увяло. Сёдзо представилось лицо слепой старухи — она села на крышку погреба, вырытого в крестьянской фанзе. Ефрейтор Сагами носком подкованного ботинка отбросил ее в сторону, точно мяч. Затем — крик молодой женщины из погреба, когда туда был направлен свет фонаря. Какой-то нечеловеческий, пронзительный, металлический, полный страдания, непривычный для уха Крик. Никогда в жизни Сёдзо не слышал подобного крика. И, вероятно, никогда не забудет его. А потом разрыв гранаты...
Размышления такого рода на фронте — ненужная сентиментальность. Сёдзо это отлично знал. Кроме того, хотя он был здесь не человеком, а прежде всего солдатом и участником массового взаимного истребления людей, он все-таки пока воевал только с партизанами, а настоящей войны даже и не видел, так что не мог и судить о тех ужасах, жестокостях и горе, которые она несет. Но и того, что он видел, было достаточно! Какая участь ожидает народ побежденной страны, в которую вторгается армия противника? И Сёдзо содрогался, вспоминая ту ужасную сцену в фанзе. Если положение изменится, то с земляных полов китайских фанз горе и страдание переберутся под крыши тех домиков, которые каждый из японских солдат оставил у себя на родине. Сёдзо в испуге открыл глаза, будто ему приснилось что-то страшное. Рассеянно взглянув на ясное голубое небо над головой, он снова сомкнул веки. Затем повернулся на бок, лицом к спавшему под соседним дубом солдату, который храпел так, точно его разбил паралич. Сёдзо подгреб опавшие листья под голову, подобрал под себя ноги и притих. Среди спящих солдат, раскинувшихся в самых непринужденных позах, он выглядел очень одиноким. И казалось, он закрыл лицо руками не для того, чтобы уснуть, а чтобы ничего не видеть. Но сон не шел к нему. Черный земляной пол жег глаза. Сначала лицо Кидзу превратилось в лицо слепой старухи, а потом молодая женщина в подполье превратилась в Марико. Кто знает, не придется ли скоро и Марико прятаться в какой-нибудь яме? И можно ли поручиться, что милая, маленькая, покрытая нежным пушком головка прижавшегося к ее груди младенца, которого он еще даже и не видел, не отлетит прочь от удара чьей-либо ноги, как отлетела та старуха? Сёдзо мерещились солдатские ботинки Сагами, и его воображение рисовало жуткие картины. По сравнению с этим ужасом не так уж страшно было оказаться в самом пекле настоящего боя, быть изрешеченным пулями, плавать в луже крови и корчиться от боли среди груды мертвых тел.
Как бы ни были тяжелы утраты, боль и страдания для каждого человека в отдельности, но если это неизбежные жертвы в борьбе за великую цель, которая выше интересов отдельной личности, в- борьбе за создание для человечества лучшего, светлого мира, ты должен, ты обязан все это мужественно переносить. Сёдзо обязан был это понять и подчиниться железному закону. Между тем прекрасная, благородная мораль сейчас казалась ему чем-то вроде поблекшей прописной истины из школьной хрестоматии. И вдруг он почувствовал, что и Кидзу и Хуан чужды ему и далеки от него. Вернее, у него было такое ощущение, будто он условился ехать с ними вместе, но на какой-то станции неожиданно
