Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб
— Мы не столько боимся закона, сколько боимся ареста…
— Имеются радостные предвестники перемен…
— Но мы останемся мишенью, кто бы ни пришёл к власти…
Тут раздался грубый громкий голос:
— Хватит уже вам болтать, дайте нам поспать…
От его слов проснулся его товарищ, который спросил, позёвывая:
— Уже утро?
Первый с насмешкой ответил:
— Нет. Но наши приятели считают, что они в курильне опиума…
Абдуль Муним глубоко вздохнул и тихо шепнул Ахмаду:
— Меня бросают в такое место только потому, что я поклоняюсь Аллаху?!
Ахмад, улыбаясь, прошептал ему на ухо:
— А в чём моя вина, если я не поклоняюсь Ему?!
Никто больше не имел желания говорить. Ахмад же задавался вопросом: что послужило причиной для ареста остальных? Кража? Драка? Пьянство и дебош? Он давно уже писал о народе, закутавшись в халат в своём красивом кабинете, и вот он — этот народ, сыпящий проклятия или храпящий во сне. Это были угрюмые жалкие лица, которые он успел заметить в свете фонарей на какой-то миг; вон тот человек почесал голову и подмышки — наверно, у него вши, которые постоянно по нему ползали.
«Он и есть тот самый народ, ради которого ты живёшь. Тогда почему тебя так беспокоит мысль о контакте с ним?! Вон тот человек, на которого возложена миссия спасти всё человечество, должен перестать храпеть и осознать свою историческую роль — подняться ради спасения всего мира!»
Он сказал себе: «Нас объединяет то, что все мы — люди, несмотря на то, что находимся в этом тёмном сыром месте. „Брат-мусульманин“, коммунист, пьяница — все едины, все мы — как один, несмотря на то, что кому-то повезло в жизни, а кому-то — нет». Снова начав разговор сам с собой, он подумал: «Почему ты не занимаешься своими личными делами, как и сказал офицер полиции? У тебя есть любящая жена, солидный доход. Человек счастлив, когда он является мужем или отцом, сыном, служащим, но он всё же обречён на невзгоды или даже смерть, так как он всего-только человек. Неважно, приговорят ли его на этот раз к тюремному заключению или освободят, в глазах его будут стоять эти огромные и мрачные ворота тюрьмы на горизонте всей жизни. Он снова спросил себя: „Что толкает меня на этот опасный, ослепительно яркий путь?.. Не то ли человеческое существо, что скрывается глубоко во мне, сознающее свою суть и понимающее своё общечеловеческое, историческое положение. Отличие человека от всех остальных созданий — в том, что он сам может приговорить себя к смерти по собственной воле и осознанному выбору“…»
Он почувствовал, как сырость пронизывает его ноги и слабость, проникающую в мышцы. Храп соседа проникал во все углы камеры в регулярном ритме. Сквозь решётки маленького окошка Ахмад заметил слабые признаки утреннего света…
54
Врач покинул комнату, а за ним в подавленном настроении Камаль. Догнав врача в гостиной, он поглядел на него с вопросом в глазах, и тот спокойно сказал:
— Мне жаль расстраивать вас, но это полный паралич…
У Камаля сжалось сердце от его слов. Он спросил:
— Она в тяжёлом положении?
— Конечно!.. Одновременно с этим её поразило воспаление лёгких, поэтому я выписал инъекции, чтобы она отдохнула…
— Нет ли надежды на выздоровление?
Врач немного помолчал и сказал:
— Любая жизнь в руках Аллаха. Как врач я могу лишь сделать оценку, что такое состояние не продлится больше трёх дней…
Камаль стойко вынес встречу с этим предвестником смерти и проводил врача до дверей дома, затем вернулся в комнату. Мать спала или казалось, что спит: из-под толстого одеяла не было видно ничего, кроме её бледного лица и косо закрытого рта. У кровати стояла Аиша, которая подошла к нему и спросила:
— Что с ней, брат?.. Что сказал врач?
Стоящая в изголовье кровати Умм Ханафи сказала:
— Она не разговаривает, господин мой. Не произнесла ни слова…
Он про себя сказал: «И отныне не произнесёт», и ответил сестре:
— У неё высокое давление, сопровождаемое лёгкой простудой. Инъекция поможет ей расслабиться!
Вероятно, обращаясь больше к себе, чем к остальным, Аиша прокомментировала:
— Я боюсь. Если она надолго останется прикована к постели, как сейчас, то жизнь в этом доме станет невыносимой…
Камаль отвернулся от неё и спросил Умм Ханафи:
— Ты всем сообщила?
— Да, господин мой. Сейчас придут госпожа Хадиджа и господин Ясин. Что с ней, господин мой?.. Утром она была в прекрасном состоянии и здорова…
Была!.. Он и сам был тому свидетелем! Он прошёл через гостиную, как делал по своему обыкновению каждое утро перед тем, как уйти в школу Силахдар, выпил чашку кофе, которую мать подала ему, и сказал:
— Не выходи сегодня из дома, на улице очень холодно…
Она мягко улыбнулась и сказала:
— Разве день будет хорошим для меня, если я не посещу гробницу нашего господина Хусейна?
Он протестующе заметил:
— Делай, как хочешь. Ты ведь такая упрямая, мама!
Она пробормотала в ответ:
— Да хранит тебя Господь твой…
Затем, когда он уже уходил, произнесла:
— Да осчастливит тебя сегодня Господь наш…
Это был последний раз, когда он застал её в сознании. Весть о том, что ей плохо, застала его в полдень в школе, и он вернулся, приведя с собой врача, который предсказал её смерть всего несколько минут назад. Да, осталось всего-то три дня! Интересно, сколько дней отведено ему самому? Он подошёл к Аише и спросил её:
— Когда и как это произошло с ней?
Вместо неё ему ответила Умм Ханафи:
— Мы вдвоём сидели в гостиной, затем она встала и направилась в свою комнату, чтобы надеть пальто и выйти на улицу, и сказала: «Когда я совершу паломничество к гробнице Хусейна, я зайду в гости к Хадидже», и удалилась в комнату. Сразу после того, как она вошла туда, до моих ушей донёсся звук падения чего-то, и я бросилась туда, найдя её распростёртой на полу между кроватью и шкафом. Я подбежала к ней и позвала госпожу Аишу…
Аиша сказала:
— Я быстро пришла и обнаружила её в том самом месте, и мы вдвоём перенесли её на кровать. Я стала спрашивать, что с ней, но она не ответила мне, и не говорила вообще. Когда она заговорит, брат?
Он беспокойно ответил:
— Когда того захочет Господь!
Он отошёл к дивану и сел, поглядев на грустное и бледное молчаливое лицо. Да уж, лучше ему подольше на него смотреть вот так, ведь в скором времени он уже не сможет это сделать. Сама эта комната изменится, как и обстановка во всём доме в целом. Никто больше в этом доме не позовёт «Мама!» Он и не представлял себе, что её смерть принесёт его сердцу такую боль. Разве он ещё не знаком со смертью?.. Почему же?.. Он достаточно пожил на этом свете и имел большой опыт, чтобы не испугаться смерти. Вот только колющее чувство из-за вечной разлуки с ней причиняет боль. Возможно, в том следует порицать своё сердце — несмотря на все пережитые им страдания, оно вновь испытывало боль, как в юности. Как же она любила его, всех и вся в этом мире!
«Однако душа обращает внимание на эти прекрасные качества только в момент разлуки, и в этот важный момент твою память переполняют образы различных мест, дат и событий, потрясших её до самых глубин. Свет сливается со мраком, и синева раннего утра смешивается с зеленью сада на крыше, а жаровня для кофе — с мифами и сказками, воркование голубей — с нежными песнями. Это была замечательная любовь, о неблагодарное сердце! Возможно, завтра ты скажешь, что и впрямь смерть забрала самого любимого для тебя человека. Возможно, из слёз твоих будут течь слёзы, пока сама старость не упрекнёт тебя. Трагическое видение жизни не лишено наивной ребяческой романтики, и самым достойным для тебя будет отважно смотреть на неё как на драму со счастливым концом — смертью. Спроси себя — до каких пор ты будешь напрасно тратить свою жизнь?.. Мать умрёт, проживя полную жизнь, но что сделал в жизни ты сам?»
* * *Он проснулся от шума шагов: это потрясённая Хадиджа стремительно влетела в комнату и направилась прямо к кровати матери, зовя её и спрашивая, что с ней. Боль Камаля усилилась вдвойне из-за этого, так что он даже испугался, что выдержка может подвести его в какой-то момент, и вышел из комнаты матери в гостиную. Почти сразу прибыли Ясин, Зануба и Ридван, которые пожали руку Камалю. Не вдаваясь в подробности, он рассказал им о её болезни, и они вошли в её спальню. Камаль же остался один в гостиной, пока к нему не вернулся Ясин, который спросил:
