Давид Бек - Раффи

Размышления его прервал донесшийся снаружи шум.

III

Со двора послышался собачий лай. Видимо, псы на кого-то напали. Сыновья старой Кетеван, Фридон и Нико, взяли дубинки и выбежали посмотреть, что случилось. Бешеный лай перемежался угрозами и бранью. Женщины тоже бросились было к двери, но на пороге в страхе отпрянули назад и подняли визг. В комнату с руганью ворвался мужчина гигантского роста, который крепко держал за уши большую овчарку, подняв ее на высоту своего роста. Широко раскрыв пасть и показывая белые клыки, собака рычала, скулила и могучими лапами царапала грудь великана, но не могла высвободиться из его рук.

— Впредь тебе наука, — приговаривал великан, — я оттаскал тебя за уши, чтобы ты не смел набрасываться на Баиндура!

Поступок гиганта, вначале наведший было ужас на домочадцев, теперь вызвал всеобщий хохот. Окружив Баиндура, все стали просить его отпустить пса и посчитать наказание достаточным. Верзила с силой отшвырнул зверя в сторону, и тот остался лежать неподвижно на полу. Потом в величественной позе стал возле пса и сказал:

— Вот так, негодяй, теперь будешь знать, как обращаться с князем Баиндуром! Сам персидский шах называл меня батман-клычем, а ты, мерзавец, с кем вздумал шутки шутить?..

Персидский шах за невиданную силу наградил князя Баиндура титулом «батман-клыч», что означало храбрец, носящий саблю весом в один батман[55]. Однако какое дело было несчастному псу до того, что этот верзила заслужил какой-то там титул у персидского шаха?

Видя, что собака не подает признаков жизни, князь оставил ее на полу и, подойдя к Беку, заговорил точно сам с собой:

— Каков хозяин, таковы и собаки: даже не нюхали слова вежливость…

Давид Бек, давно зная вздорный характер гостя, не только не обиделся на эти слова, но с юмором воспринял всю эту историю с невежливым псом. — Ты достаточно наказал этого негодника, князь, — сказал он и пригласил гостя сесть. — Теперь он поймет, как надо обращаться с батман-клычем персидского царя.

Лишь подойдя поближе к Беку, Баиндур заметил Агаси, который с удивлением смотрел на разыгравшуюся комедию.

— Этот откуда объявился? — спросил князь, с недоумением глядя на Агаси. — Должно быть, висельник какой-нибудь, уж непременно от виселицы спасся — порядочных людей в наши края нe заносит.

— Он мой земляк, — предупредил Давид Бек, боясь, как бы тот не устроил какой-нибудь скандал и с Агаси тоже.

— Готов отрезать себе пальцы, если он не с виселицы сбежал!

— Это смелый, толковый парень.

— То есть из тех, кто присвоил сандалии Иисуса Христа?..[56] По глазам видно. Не так ли? — Последний вопрос он адресовал самому Агаси.

Слова великана до такой степени оскорбили Агаси, что, несмотря на титул батман-клыч, данный персидским царем, он готов был вонзить кинжал в грудь князю и показать, что и с ним тоже шутки плохи. Но так как Давид Бек с уважением относился к этому человеку, Агаси сдержал гнев и ничего князю не ответил.

Баиндур сел рядом с Давидом на тахту. А домочадцы были заняты лежащим в обмороке псом. Один лил на него холодную воду, другой тянул за хвост, третий за ухо — одним словом, пускали в ход все известные им лечебные средства, чтобы привести собаку в чувство. Наконец, несчастный зверь встал и, пошатываясь, как пьяный, медленно побрел к двери, проклиная в душе батман-клыча персидского царя, столь жестоко обошедшегося с ним.

Батман-клыч персидского царя уже не обращал на пса никакого внимания, его взор был теперь прикован к кипящим котлам и мясу, поджаривающемуся на шампурах.

— Черт бы тебя побрал, Кетеван, — сказал он старухе, — что тут происходит в такой час, свадьба, а?

— Не видишь — у нашего хозяина гость, чего спрашиваешь? — огрызнулась старуха, продолжая возиться у очага.

— Я-то вижу, старая, что у вашего хозяина гость, — отвечал тот хрипло. — Вот только меня никогда не видят твои ослепшие глаза, когда я прихожу сюда.

Старуха ничего не ответила, решив, что спор с ним заведет ее слишком далеко, тем более, что князь Баиндур, к чьим грубым шуткам все уже давно привыкли, был навеселе.

— Где ты пропадал? — спросил князя Давид Бек, собираясь положить конец разговору.

Вместо ответа князь обратился к одной из юных невесток старухи:

— А ну иди сюда, Даро, мой поросеночек, подойди ко мне. Что это с тобой, и поздороваться не хочешь с Баиндуром?

Даро, краснея и дрожа, подошла. Великан взял ее руку и так сильно сжал, что бедная женщина вскрикнула и едва не упала в обморок.

— Тебе бы только на женщинах пробовать силу, — насмешливо произнес Давид Бек.

— Это доставляет мне большое удовольствие, — ответил, смеясь, князь Баиндур.

— Как кошке — писк мыши, когда она ее поймает. Не правда ли?

— Верно, мой смышленый малыш, ты все правильно понял, бог свидетель. Недаром грузинский царь назначил своим везирем такого мудреца, как ты. Ума палата. Что и говорить, тебе все ведомо.

Давид Бек только улыбнулся в ответ. Тем временем дочери старой Кетеван Софио и Пепело, дрожа от страха, как бы их не постигла участь Даро, собирали на тахте ужин. К счастью, великан обратился к одному из сыновей Кетеван:

— Эй, Нико, ступай, откупорь новый карас[57] вина — того самого, красного.

— Из того, что открыли третьего дня, еще и половину не выпили, господин, — ответил Нико и не тронулся с места, — и там тоже вино красное, совсем как гранатовое зернышко.

— Тебе что говорят, осел эдакий! Нечего рассуждать! — вскричал князь, приходя в раздражение. — Сейчас нагрянет столько гостей, что если даже твоя мать голову свою отдаст им на съедение, они и то не насытятся.

Нико молча взял на плечо лопату и вместе с братом Фридоном отправился за новым карасом вина. Сестра их Нино несла зажженную лучину, освещая дорогу. Около ста карасов с вином были зарыты в саду. Нико стал лопатой рыть землю, а его брат руками разгребал ее. Вскоре показалась крышка караса, они сняли ее и с наслаждением вдохнули благородный аромат кахетинского. Прежде чем достать карас, братья налили вина в большой деревянный кубок, не забыли поднести и сестре Нино для утоления жажды. Потом наполнили бурдюки, снова плотно закрыли крышку, зарыли карас в землю и вернулись в дом.

Баиндур заявил, что хочет попробовать вина из нового караса. Он опорожнил бадейку и с удовольствием произнес:

— Это я понимаю, и в самом деле