Большая волна в Канагаве. Битва самурайских кланов - Юми Мацутои
Но приказ есть приказ; как только письмо было получено, солдаты во главе со своим командиром немедленно принялись за дворец, – к счастью, не требовавший крупного ремонта, – а Сэн с утра до ночи гнул спину в дворцовом парке.
За всеми этими хлопотами незаметно прошли первые весенние дни, но зато поместье теперь радовало глаз идеальным порядком. Стены княжеского дворца, вымытые и вычищенные, сияли теплым светом дерева, а на колонах и перилах сверкала свежая позолота. Озеро, на котором стоял дворец, было очищено от кувшинок, сплошь покрывших его гладь за последние годы; красный и зеленый мох, бурно разросшийся на белом каменном берегу, был удален до приемлемых размеров. Заодно из воды вытащили две упавшие сосны, а у тех, что стояли на берегу, спилили засохшие ветви.
Скамейки и декоративные мостики в парке были выскоблены до блеска; все кусты подстрижены еще раз, несмотря на протесты Сэна, заявившего, что он их уже стриг. Чуть было не пострадали и крохотные пруды парка с островками цветов: солдаты и эти пруды решили очистить, а лучше бы попросту засыпать их, зачем они нужны? – сказали солдаты. Но Сэн решительно воспротивился этому, сославшись на Сотобу, который всегда говорил, что вся планировка парка проходила под личным наблюдением князя, а стало быть, менять в ней ничего нельзя. Однако рвение солдат было так велико, – оно дополнялось скукой от службы в этом глухом углу, – что остановиться им уже было трудно, поэтому они взялись на домик, в котором жили и прилегающую к нему территорию. В результате дом был выкрашен густой зеленой краской, а земля вокруг него стала похожа на пустыню. Только тогда командир маленького гарнизона дал отбой работам, принявшись усиленно готовить своих подчиненных по военной части, и старик Сэн успокоился.
Убедившись, что с парком все в порядке, он стал готовиться к отъезду, ведь он жил в поместье незаконно. Правда, Сотоба как-то докладывал князю о Сэне, но никаких официальных распоряжений из княжеской канцелярии на сей счет не поступило. Хотя Сэн получал еду, которую привозили сюда крестьяне для него и для солдат охраны, однако если разобраться, крестьяне не должны были кормить его, так как у них имелось распоряжение кормить только Сотобу и княжеских солдат.
Сэн собирался странствовать, пока смерть не настигнет его; жить ему все равно было негде. Он знал, что Такэно и Йока снимают в городе крошечный домик, а у них скоро будет прибавление семейства. Правда, Такэно говорил, что князь наделит его землей, но старик в это не верил: при княжеском дворе служило много безземельных самураев, годами ждавших земельного пожалования от повелителя.
Конечно, Сэн собирался навестить Такэно, Йоку и маленького Такэно в начале своего последнего путешествия. Он придумал, что сказать им в ответ на неизбежный вопрос, куда он направляется: он-де решил сходить к чудесному озеру, образованному слиянием двух рек, чтобы еще раз полюбоваться его красотами и поклониться богам в храме на вершине снежной горы. Такэно и Йока не будут знать, что он уходит навсегда, и прощание их будет светлым…
* * *
Когда князь приехал в поместье, его сопровождали лишь небольшой воинский отряд и слуги; ни свиты, ни семьи с князем не было.
В первый вечер он сидел на галерее своего дворца и смотрел на озеро, на небо и на звезды; в последующие дни разгуливал в одиночестве по дорожкам парка, часами простаивая перед каким-нибудь кустом или камнем на лужайке.
Старик Сэн старался не попадаться князю на глаза, – не из страха, а чтобы не тревожить его уединение, – но их встреча все-таки состоялась. В этот день Сэн тщательно прибрался в своем домике и вышел на солнышко, прихватив стакан с вишневым вином.
Ласточки, построившие под крышей дома свои гнезда, носились около них, роняя вниз комочки глины. Сэн с улыбкой прочитал вслух:
В мой стакан с вином,
Ласточки, не роняйте
Комочки земли.
– Ты кто? – вдруг раздался голос зычный голос.
Старик вздрогнул от неожиданности, обернулся и увидел князя. Встав на колени, Сэн поклонился ему, да вот только стакан с вином не знал куда поставить, поэтому так и держал его в руке.
Князь усмехнулся.
– Поднимись, старик, а то прольешь свое вино. Ты кто?
– Меня зовут Сэн. Я работаю здесь садовником и сторожу парк. Покойный Сотоба нанял меня, но распоряжения вашей милости на этот счет не было. Я готов понести наказание, повелитель.
– Сэн? – задумчиво повторил князь. – А, ты, должно быть, тот самый Сэн, что воспитал Такэно. Мне говорили о тебе. Так ты живешь тут?
– Да, повелитель.
– Ты видел, как умер Сотоба?
– Нет, мой повелитель. Он не хотел, чтобы кто-нибудь видел это.
– Не сомневаюсь, что он ушел из жизни мужественно, как подобает настоящему воину. Он был действительно великим воином, какого теперь трудно отыскать. Вот разве что твой Такэно может стать таким со временем, – сказал князь, то ли шутя, то ли всерьез.
– Вы очень добры к Такэно, мой повелитель, – отвечал Сэн.
– Он этого заслуживает. Ты, наверно, хотел бы, чтобы Такэно приехал со мной, но я дал ему важное поручение. Однако когда я вернусь в столицу, я передам ему, что ты, старик, находишься в добром здравии.
– О, мой повелитель! – растрогался Сэн.
– А скажи мне, уважаемый Сэн, для чего живет человек на свете? – неожиданно спросил князь.
Сэн ничуть не удивился его вопросу и ответил:
– В жизни человека нет причины и нет цели. Вернее, причина ее ничтожна, а цель – призрачна.
– А власть, богатство, слава?.. Впрочем, ты прав. Чем больше у меня власти, тем меньше могущества, ибо большая власть осуществляется с помощью многих людей, и они становятся властью: они по-настоящему могучи. И чем больше богатства, тем меньше от него радости; лишь беспокойство и волнение, потому что мы плачем, даже теряя малое, а что уж говорить о потере большего! И слава – ничто, ибо спутником ее является страх, вначале страх ее не достичь, а потом страх ее потерять. Значит, истинной, не призрачной жизнью живет тот, кто никем не правит, ничем не владеет, никому не известен. Не так ли, старик?
– Так, повелитель.
– Ну, а стремление к добру, к справедливости, любовь к людям, – это тоже призраки? Постой, не торопись, я сам отвечу за тебя. Все это – призраки, ибо не может быть общего для всех добра и общей справедливости, и нельзя любить всех людей, без различия. Добро для одних оборачивается злом для других, но добро, несущее зло, –
