Юлия Андреева - Карл Брюллов

Нестор Кукольник приехал в Петербург сразу же по окончании курса в Нежинской гимназии в надежде найти себе хоть какое-нибудь место. Места не было и, не имея иного занятия, Нестор Васильевич спокойно работал над своей поэмой «Торквато Тассо», начатой в гимназии. Доделал, поставил точку и нет, чтобы попытаться продать и получить хоть какие-нибудь деньги, перечитал, решил, что негодна, сжег и тотчас сел писать заново.

Шло время, взятые с собой деньги убывали, Кукольник перестал искать место, но зато закончил поэму. Снова не продал ее, разорвал все тетради, сжег обрывки и в третий раз засел за работу.

Когда он закончил третий, и последний, вариант, денег уже совсем не осталось, нечем было платить за жилье, не на что пообедать.

В то время занесла его судьба к товарищу по гимназической жизни[47] Василию Игнатьевичу Любич-Романовичу. Посетовал Нестор о своем бедственном положении однокашнику, даже пригрозил, что скоро ноги от голода протянет или утопится, дабы не дожидаться, когда хозяин за долги его с позором на улицу выгонит. В долг, должно быть, взять хотел, так как со времен существования альманаха «Навоз Парнасский» подмечено было, что Любич завсегда деньгу имеет и, если на жалость надавить, может выдать энную сумму, не оговаривая сроков. Но в этот раз все по-иному сложилось, как говорится, «не было и гроша, да вдруг алтын». Гостили в то время у Любича издатель Карлгоф, карикатурист Невахович и барон Розен. Представил им добряк Любич Кукольника, рассказал о его чудесной поэме и между делом подтолкнул друзей к идее помочь продать оную, дабы рассчитался Нестор с долгами.

Тут же выяснилось, что поэма несообразно велика, так что ни один журнал ее с гарантией не возьмет, а пытаться уговорить издателя выпустить отдельной книжечкой вообще невозможно, так как автора никто не знает.

Решили отнести в лавку Смирдина на Невский. Тут же собрались и без канители и отговорок забрались в экипаж и полетели кукольниково счастье искать.

Встретил их Александр Филиппович как добрых друзей, руки жали, лобызались по христианскому обычаю, но вот рукопись наотрез отказался купить. Даже взгляд бросить не удосужился. Автор, говорит, неизвестный, да еще и с такой фамилией — Кукольник — смех один… вот кабы вы мне Пушкина принесли, тогда…

Потоптались гости, да, видно, не судьба, забрали рукопись, но только больно уж возвращаться с пустыми руками не хочется: уезжали-то со щитом, а возвращаются вроде, как и на щите. И так и сяк покумекали, да ничего другого не оставалось, как сброситься, сколько есть, выкупить у Нестора его поэму да и издать собственными силами.

Так и сделали. Кукольник получил пятьсот рублей, чем был более чем доволен, а друзья издали поэму, барыши с продажи которой покрыли и расходы, и гонорар.

Прошло сколько-то времени, Кукольник сделался известным поэтом, издателем и автором «Художественной газеты», и тогда уже сам Смирдин не постеснялся явиться к нему домой на Мойку[48] с поклоном и, вручив сумму, превышающую первый гонорар Нестора Васильевича, как величайшую драгоценность забрал рукопись «Торквато Тассо» в переиздание.

Глава 7

Недавно она вздумала устроить деревенский праздник в своей Славянке, наподобие праздника в Белом Доме Поль де Кока; поставили шест с призами — на нем висел сарафан и повойник: представьте себе, что приз получила баба 45 лет, толстая и некрасивая! Это очень развлекло графиню, как вы можете представить, и все её общество, но муж героини поколотил её и все побросал в костёр. Тогда графиня велела дать ей другой и приказала носить его как награду за ловкость. Говорят, что офицеры, которые явились без позволения на этот праздник, назавтра были под арестом. Графиня Самойлова прекрасно себя чувствует и очень весела. У неё живет юная итальянка, которой она даёт миллион — ей всего четырнадцать лет.

Карла я нашел в его мастерской. Поднявшись с первыми лучами солнца, ой вдохновенно чиркал готовые эскизы. Я заглянул через плечо мастера и сразу же узнал божественно-прекрасные черты Юлии.

— Да. Она приехала. Она спасет меня, увезет в Рим. Здесь я больше никому не нужен. Она — все, что у меня осталось, последняя надежда. — Карл был сильно подавлен, но при этом он, как обычно, мог спокойно работать в присутствии посторонних — признак уверенного в себе человека, а значит, не все еще было потеряно. — Я напишу Юлию, покидающую маскарад вместе с дочерью. Понимаешь, маскарад — место, где все закрывают свои лица масками, но при этом все друг друга непременно узнают. Узнают и делают вид, будто видят впервые. Верные жены, прячась под масками лицемерия, отдаются в уголках сада усатым красавцам. А почему нет — это же не они, а нимфы, царицы Клеопатры, таинственные принцессы… Никто не осудит этот садом, и даже императрица жеманится под маской с вуалеткой в компании «влюбленных» в нее молодых вертопрахов. Как приятно и загадочно, как необыкновенно, никто не распознал свою государыню, но почему-то все крутились возле никому не известной француженки, расточая ей клятвы любви и верности… мерзко, подло. И главное, все играют в это! Юлия сбрасывает маску и уводит за собой дочь. Хватит ей травиться гнилыми миазмами насквозь больного общества. Вон отсюда! На волю! На природу! К естественному и прекрасному.

Я напишу сам момент ухода, последний момент, когда за ее спиной еще не успеет запахнуться алый бархатный занавес, и зрители смогут увидеть ничем не защищенные, чистые лица матери и дочери, за спинами которых продолжает гудеть маскарад шабаша.

Мы покидаем маскарад, Петр. Мы все вместе должны, нет, просто обязаны уехать из страны, где честное имя человека топят в грязи. Куда угодно: на Корсику, на Мадейру, мы уже обо всем говорили. Слушать бродячих скрипачей, пить вино в бутылях темного стекла, есть лепешки с сыром. Она согласна. Вместе и навсегда.

Несомненно, Карл был уязвлен и подавлен. Весь груз последних дней, необходимость вспоминать всю свою жизнь, раскрывать позорные семейные тайны, постоянно ощущая змеиный шепот за спиной, сделали свое дело. Карл выглядел смертельно уставшим, как земля, с которой уже сошел снег, но на которой не зацвел еще ни один цветок. Черная размокшая, с клочками прошлогодней травы, сквозь которую пробиваются крошечные зеленые ростки будущего великолепия. Живя последнее время без единого лучика света, теперь он оживал у меня на глазах. Болезненно, тяжело, но все же возвращался к жизни. Смущало другое — «вместе и навсегда». Я много раз слышал о том, что Карл и Юлия открыто жили как любовники. Теперь же, для того чтобы по-настоящему обелить Брюллова перед обществом, Юлия должна была пожертвовать своим положением в обществе, своим именем и репутацией, став из графини Самойловой госпожой Брюлловой. А это было невозможно, пока Карл не получит развода. Не собираются же они заключить фальшивый брак? Это так же, как и открытое незаконное сожительство, ни в коем случае не возвысило бы Карла в глазах общественности, а наоборот — ввергло бы его и Самойлову в бездну греха и вызвало бы новое, но теперь еще более сильное негодование общества.

Нет, определенно, они не могли так рисковать.

В то время я еще не знал лично ее сиятельство и не мог предсказать, как поступит она, если Карл притащится к ней побитой собакой. Униженный, растоптанный, отчаявшийся. Сумеет ли она, видя мучения своего друга и любовника, руководствоваться здравым смыслом или бросится спасать его и в результате погибнет сама?

Впрочем, если Александр Павлович получил от государя дворянство, отчего же Карл не сможет выпросить того же для себя? После «Помпеи», после церкви Петра и Павла. Ему уже готовят новый орден, так отчего же доброму государю не вникнуть в настоящие нужды непоследнего своего подданного?

Если Карл получит дворянство, брак с Юлией Павловной не приобретет от этого статус равного. Но последней Скавронской позволено более чем другим. Всю жизнь окруженная поэтами, художниками и музыкантами, она вполне может выйти замуж за прославленного художника — безумный, хотя и чертовски красивый жест.

Так глядишь, при благоприятном раскладе… но не стоит задумывать слишком далеко. Может не сбыться.

Если все пойдет именно так, Брюллов должен будет до конца своих дней прославлять имя Юлии Павловны.

Прощаясь со мной, Карл сообщил, что весь сегодняшний и завтрашний день Юлия Павловна намерена провести в компании стряпчих и юристов по делу, связанному с наследуемым ею за покойным графом Литта имуществом, а уже в пятницу они поедут в Графскую Славянку, где будут ждать нас с Уленькой и детьми.

— Необыкновенным человеком, я полагаю, был граф Литта, — как бы задумавшись о чем-то своем, пробормотал на прощание Карл, — в семьдесят лет читал без очков, пил, как гусар, нравился женщинам. Юлия спросила камергера его сиятельства: как скончался ее любимый дедушка? Какие последние слова произнес он на этой земле? Тот, потупившись, сообщил, что буквально за минуту до смерти покойник съел вазу мороженого, вмещающую добрых двенадцать порций, после чего, отдышавшись, произнес: «На этот раз мороженое было просто восхитительно!..» и, нежно улыбнувшись, отдал Богу душу.