Борис Тумасов - Гурко. Под стягом Российской империи
— Начинайте обстрел их расположения и не прекращайте, пока не перепашете все их укрепления. А тем временем пусть аскеры роют траншеи по флангам, сжимайте кольцо вокруг русских.
Подозвал Халюсси-пашу:
— Когда солнце взойдет на той вершине, посылайте таборы в атаку.
Гурко видел, как поднялись аскеры в атаку. Они шли беспорядочно толпами, табор за табором.
— Пойду поднимать своих ополченцев, — сказал Столетов.
А из траншей навстречу туркам поднялись солдаты и по команде батальонных и ротных: «На руку!» приняли таборы в штыки. И уже ни криков «алла», «алла», ни «урра», только стоны и рев сотен голосов.
Не выдержали аскеры, откатились на свои позиции, отошли и солдаты, укрылись в траншеях.
В тот день еще трижды подступали таборы, и трижды поднимались в контратаку солдаты и дружинники.
К вечеру бой стих. В укрытиях от полковых кухонь потянуло варевом. По темну солдаты пошли за едой. А в расположении турок было слышно, как зовет муэдзин правоверных на молитву.
В штабной землянке Гурко собрал командиров, батальонные и ротные отмечали потери и у всех одно: надо резервы. Об этом же говорил и генерал Столетов с командирами дружин.
Согласился с ними Гурко, но в то же время сказал:
— А резервами, господа, мы не ведаем. Однако штаб армии и генерала Радецкого уведомим.
Присутствующие на совещании замолчали. Да и о чем еще речь вести. Однако генерал Гурко продолжил разговор:
— Уверен, господа, еще несколько таких напряженных дней, таких натисков и турки начнут выдыхаться. Считаю, тогда Сулейман-паша перейдет к тактике выжидания, когда мы какой просчет допустим. Нет, он не откажется нас сломить, потому как позарез нужна дорога к Плевне, но он постарается сохранять таборы и реже атаковать наши позиции…
Закончив совещание, Иосиф Владимирович покинул штабную палатку. День заканчивался и солнце скрылось за горой, а небо сделалось серым с розовинкой. Тихо на Шипке, постреливали редко и беспорядочно. Поблизости от палатки стоял поручик из ополчения. При появлении генерала отдал ему честь. Гурко спросил:
— Если не изменяет мне память, поручик, вы были прикомандированы к штабу Передового отряда?
— Так точно, ваше превосходительство. На марше к перевалу Хайнкией.
— Да, да, поручик.
— Узунов, ваше превосходительство. Стоян Узунов.
Гурко прищурился, потер лоб, вспоминая о чем-то.
Потом сказал:
— А я ведь вашего батюшку знавал. В Пажеском корпусе учение с ним проходили. А бабушка ваша родом из Болгарии? Не изволили вы жениться? Либо невесту в Питере оставили?
— Никак нет, ваше превосходительство. Если получу согласие бабушки, отсюда невесту приведу.
Гурко улыбнулся:
— Желаю удачи вам, поручик. Непременно побываю на вашей свадьбе…
По войскам служили молебен о даровании победы российскому оружию, попы провозглашали здравицу государю и самодержцу всея Руси и прочая и прочая Александру Николаевичу…
Днем император отстоял обедню в царской походной церкви — просторной зеленой палатке. Протоиерей собора Зимнего дворца Никольский сочным баритоном пропел многие лета государю и его семейству, благословил императора.
Звонили колокола в Тырново, Габрово, Систово и по всей земле болгарской, освобожденной от ига османов…
Вечером в Главной квартире император устроил прием. Пенилось в хрустальных бокалах шампанское, веселились гости и свитские генералы.
Румынский князь Карл, чьи дивизии встали под Плевной, азартно доказывал американскому наблюдателю капитану Грину, что именно ему, князю Карлу, Румыния обязана своим государственным возрождением.
Американский наблюдатель Грин ел серебряной ложкой черную азовскую икру с желтым вологодским маслом, не отвечал, только хмыкал. Наконец, насытившись, поднял на князя глаза, заметил с издевкой:
— Ваше сиятельство, военное счастье изменчиво, тому пример Плевна и Забалканье, вы не думаете об отходе русских за Дунай и Прут?
Специальный корреспондент английской газеты «Дейли Ньюс» сэр Ферб Арчибальд откинулся на мягкую спинку стула, звонко рассмеялся. Американца поманил адъютант главнокомандующего полковник Скалон. Вышли в темный садик. Полковник непочтительно тряхнул американца за отвороты френча, сказал, пересыпая речь непечатными словами:
— Стыдно, капитан, наше жрать и на нас же с… — И с правой в челюсть: — Вот те за Дунай! — С левой: — А это за Прут!
— Митя! — выплевывая с кровью зубы, промычал Грин, еще не совсем соображая, за что его бьет полковник, с кем не раз лакали русскую водку.
— Запомни, — Скалон поднес увесистый кулак к носу американского наблюдателя, — бил я тебя, чтоб веру в нашу победу поимел и не пустословил ехидно. Наперед запомни, я тебе не Митя, а Дмитрий Алексеевич… И еще, капитан, советую наперед не забывать всего доброго, что сделала Америке Россия, спасая вас от старой прожорливой Англии.
Горький осадок остался на душе у Милютина после посещения госпиталя в Беле. Будто самого с кровоточащей раной протащили по соломенным подстилкам, вжикала пила по кости, и назойливо-едкий запах хлороформа и человеческого пота не покидал военного министра.
В госпиталь они приехали с императором и свитой как раз тогда, когда прибыл транспорт с ранеными из-под Плевны. Раненые лежали на фурах, стонали от боли и ругались, несмотря на высокопоставленных гостей. Санитары торопились перенести их до появления царя, да не успели.
Император выбрался из кареты; отставив носилки, санитары вытянулись во фрунт. Александр Николаевич небрежно козырнул, пожал руку главному врачу, немолодому, с усталыми глазами и бледным от бессонницы лицом, капитану. Потом обвел взглядом госпитальный городок: палатки, навесы, мазанки. Главный врач посетовал:
— Раненых прибывает так много, ваше величество, что не хватает транспорта для их отправки в Яссы.
Император в сопровождении свиты наскоро прошелся по переполненным палаткам. Раненые лежали в грязном белье, на окровавленной соломе, в темноте. Стонали от боли. Увидев, однако, царя, смолкали.
— На все воля Божья, солдаты, — приговаривал на ходу Александр. — Помните святое Евангелие: «если угодно воле Божьей, лучше пострадать за добрые дела, нежели за злые». Терпите, терпите…
Какой-то бойкий солдатик кинул вслед:
— А нам, ваше величество, только и остается, что терпеть.
В хирургической, где в тот момент у солдата вырезали пулю, едко пахло хлороформом, и царь поспешил на воздух. Под навесом Александр залюбовался сноровкой сестры милосердия. Стоя на коленях, она бинтовала раненого.
— Кто такая?
— Неелова, ваше величество, — ответил главный врач. — К нам прибыла из Ясс. У нас в госпитале пять сестер милосердия, они не жалеют себя.
— Похвально. Их патриотизм отечество и благодарные народы России и Болгарии не забудут.
— Может, ваше величество, вы соизволите побеседовать с одной из них? Вот хотя бы с Нееловой. Позвать?
— Не стоит, пусть перевязывает.
Ни император, ни военный министр, ни главный врач, да и никто не мог знать, что спустя пять месяцев сестра милосердия Неелова умрет от сыпняка и похоронят ее скромно в Беле, в одной могиле с сестрой милосердия Вревской. Той самой баронессой Юлией Петровной, о которой с усмешкой злословили император и великий князь Николай Николаевич…
Его величество государь Александр Николаевич, не прощаясь, направился к экипажу. Семенивший за ним начальник госпиталя что-то пытался еще сказать. Милютин уловил жалобу на нехватку медикаментов, бинтов, плохое снабжение продовольствием. Император молчал. Адъютант распахнул перед ним дверцу. Достав белоснежный, пахнувший французскими духами носовой платок, Александр брезгливо вытер руки. Милютину стало неловко. Он повернулся к начальнику госпиталя, сказал тихо:
— Я учту вашу жалобу.
Возвращались из Белы в одной карете с императором. Кони бежали резво, экипаж покачивало на мягких рессорах.
— Господи, сколько же мужества у этих женщин, — посочувствовал Милютин. — Перевяжи и напои, раздай лекарства и накорми. Сопроводи транспорт и утешь. Зовут ее, к ней тянутся, к сестре милосердия. Я думаю, ваше величество, нам необходимо увеличить финансы на медицину. А ведающему санитарной частью князю Голицыну необходимо указать: госпитали повсеместно в антисанитарном состоянии — нечистоты, грязное белье, солома в мазанках и под навесом.
— Война не бал, Дмитрий Алексеевич, вам ли объяснять. А русский мужик привык спать на соломе, в курной избе…
Стамбул торжествовал. В мечетях правоверные воздавали хвалу Аллаху, даровавшему победу над гяурами. Аллах един, Аллах вечен!
Стамбул славил мудрость султана. Во дворце великий Абдул-Хамид принимал иностранных дипломатов. Посол Великобритании сэр Лайард, удостоенный высоких султанских милостей, не скрывал удовольствия. Теперь, когда Сулейман-паша заставил русских очистить Забалканье и вскорости отбросит их за Дунай, великие державы подтолкнут Россию принять условия капитуляции или мира, а Лондон принудит хитрого канцлера Горчакова отказаться от своего меморандума и на российских верфях прекратят строить военный Черноморский флот.
