Александр Коломийцев - Русские хроники 10 века
Так размышлял Добрыга после свидания с богами.
* * *Когда святилище осталось позади, показался вымол с пустой лодией, Ставр спросил у отца:
– Тебе про что волхв со свитка рассказывал?
Отец похлопал сына по плечу.
– То грамотки латынян. Далеко-далеко, куда солнце уходит, у тёплых морей стоит город Рум. Там латыняне живут. Древние латыняне многие хитрости, жития своих царей, князей да нарочитых людей на грамотки записывали. Вот волхвы и читают латыньски письмена, еллинские, и потому всё знают, где да как в чужих странах людие живут.
– Вот бы мне те письмена прознать. А руськие письмена есть ли?
– Есть и руськие. Я-то какими письменами свои грамотки пишу? Ай не видел?
– Где ж те грамотки волхвы берут? – Ставр хотел знать всё.
– Гости из-за моря привозят, из Корсуня, из Царьграда, из Переяславля. Волхвы сами с гостями в дальние страны ходят. Волхвы многие хитрости знают. Нам, ковачам, от них большая польза.
Словно желая подтвердить свои слова обращением к волхвам, Добрыга остановился, обернулся назад. Над холмом поднимался едва различимый сизый дымок, тёмной каёмкой выделялась внешняя крада. Сын, подняв простодушное личико, вопросительно смотрел на отца, ожидая продолжения рассказа. Тот, прошептав напоследок славу богу-прародителю, вернулся к разговору.
– И не только нам, всем жителям польза. Ты в Детинец бегал пороки смотреть?
– Ага, мы уличной ватажкой ходили. Один дядька-ротник глаголил, ежели тем пороком в лодию каменюку добрую метнуть, лодии каюк придёт.
– В лодию ещё попасть надобно, – хмыкнул Добрыга. – В ратном деле от пороков великая польза, и город пороками боронить легче. Нурманны на сечу, на приступ ли особым строем ходят. Ни с какого бока к ним не подступиться, ни стрелой достать. Все в железе, и щитами загораживаются. А ежели в них из-за городниц каменья метать, тот строй у них порушится. Тут только не зевай, налетай, коли, руби. Нигде таких пороков нет, ни в Чернигове, ни в Муроме, ни в Ростове, ни в Суздале. В самом Киеве нет, а у нас в Новом граде есть. А ведомо ли тебе, кто те пороки измыслил? – Добрыга с удовольствием рассказывал историю создания метательных машин, ибо к сему был причастен его друг. Как же не радоваться успеху друга? Даже не замечал, что говорит не с взрослым, а с сыном, малолетним мальчишкой. – Колот с сотоварищем своим в грамотках еллинских прочли о пороках и всё о них тысяцкому Угоняю обсказали.
– Вишь, какие они! – поразился Ставр. – Это ж как они про всё упомнят: и молитвы, и когда какой праздник, и чем болезни лечить, и как дождь призывать, и досюльщину ведают. Я б такого никогда не запомнил.
Добрыга сдвинул сыну кукуль на нос, взъерошил волосы, положил ладонь на затылок.
– У волхвов, как у людий. У людий есть ковачи, ручечники, бочкари, смерды, гости, всякий людин ремеслом владеет. И у волхвов также. Одни мёртвых провожают, другие молитвы и требы творят, третьи дожди накликают, те людий от болезней лечат, раны заживляют, те на гуслях, гудках, сопелях играют, те кощуны поют.
– А мы у кого были, про оцель тебе кто рассказывал?
– Были мы у хранильников. С Колотом я беседу вёл. Грамотки Колот читает и про корчее дело мне пересказывает.
– А хранильники зачем? Сторожей вроде?
– Сторожа! – Добрыга рассмеялся. – Может, и правда – сторожа? Память они хранят, потому и хранильники.
– Память? А на что её хранить? У всех память есть.
– Как же память не хранить? Перешёл человек в Навь и память свою унёс. Волхвы не только чужие грамотки собирают, сами на берёстах да дощечках про нашу жизнь записывают. Что нового построили, какое лето было, не наваливался ли мор, не случилось ли войны. Про всё хранильники записывают, чтоб и через десять колен людие знали, что до них было. Без памяти людие из человеков дикими зверьми обернутся.
Не всё было так просто, как могло показаться из объяснений Добрыги сыну. В ветхих грамотках латынян нужные знания были разбросаны. Об оцели упоминалось иносказательно и отрывочно. В тех грамотках более говорилось о латыньских и еллинских богах, житиях царей, нарочитых людей, давались советы об устройстве жизни городов и людий. Знания о ремёслах, всяких хытростях были рассыпаны малыми редкими крупицами. И найти, обмыслить те крупицы мог лишь человек сведущий, любознательный. Умельство варить железо и оцель заключалось вовсе не в таинственных волшебных наговорах и заклинаниях. Без собственного опыта и размысливания никакие грамотки и волшебство не помогут. Проникнешься к делу душой, научишься улавливать всякую мелочь, всякую искорку, слетающую с раскалённого железа, – будет и умельство, которое несведущие люди принимают за волшебство. По своему желанию хытрец мог сварить и мягкое железо, и твёрдую сталь, но почему из одинаковой руды могло получиться и ковкое железо, и нечто непотребное, что разлеталось на куски от удара ковадлой, понять не мог. Добрыга научился улавливать признаки и, руководствуясь этими признаками, управлял процессом и направлял его в нужную сторону, но понять самую суть процесса не мог, это мучило, заставляло размышлять, ходить на беседы к хранильнику Колоту.
Ставр молчал до самой Рогатицы. Много мыслей вертелось в детской головёнке. Ступив на мостовую кладь, потянул отца за руку, спросил дрогнувшим голосом:
– Тятенька, можно я зимой стану ходить к Колоту руськие письмена учить? Что велишь, всё исполню. Попроси волхва, чтоб письменам меня выучил. Шибко охота самому про всё прочитать. Дозволь, а?
Ставр тянул отцову руку, заглядывал в лицо умоляющим взглядом.
– Добре мыслишь, сынок, – похвалил Добрыга. – Грамота потребна не только былины читать. Грамоту знать будешь – никто не обманет, узнаешь сам много нового. Ладно, попрошу. Однако и ты про забавы со своими пострелятами забудь. Коли письмена задумал учить, значит, не дитя уже.
Ставрик, не в силах сдержать радость, улыбался во весь рот. Эх, сколько ж он теперь узнает нового.
Приближаясь к дому, Добрыга невольно прибавил шагу. Как там без него управляются?
Глава 19
Перелётные птахи улетели на полдень. Старухи вытаскивали из изб старую солому, жгли у порожков. По утрам под ногами похрустывало, воздух бодрил, словно вода из студенца в жаркий день.
Владимир тешился в Киеве с новой женой, Добрыня же уехал в любый сердцу Белгород. По вечерам закрывался в своей особой горнице, призывал Ставка.
Привёз волхв из дальних странствий писанные кириллицей христианские книги: манускрипт о правой греческой вере и евангелие. Читал Добрыня и манускрипт тот, и евангелие. Чтение давалось трудно, не все притчи Иисусовы понимал, местами в сон клонило неодолимо. Но главное уже вызревало. Ещё не мог выразить словами, но хватким умом своим постигал главное отличие христианской веры от руськой.
Прочитав окончание манускрипта, а именно то место, где философ объясняет, почему крестятся водой, почему Иисус был распят на деревянном кресте и рождён женщиной, а не появился каким-либо иным, божественным способом, с сожалением сделал вывод: без знающего наставника божественные книги не понять.
«Возлюбил бог Авраама и племя его, и назвал его своим народом, а назвав своим народом, отделил его от других. И возмужал Исаак, а Авраам жил 175 лет, и умер, и был погребён. Когда же Исааку было 60 лет, родил он двух сыновей: Исава и Иакова. Исав же был лжив, а Иаков – праведен. Этот Иаков работал у своего дяди семь лет, добиваясь его младшей дочери, и не дал её ему Леван – дядя его, сказав так: «Возьми старшую». И дал ему Лию, старшую, а ради другой, сказал ему: «Работай ещё семь лет». Он же работал ещё семь лет ради Рахили. И так взял себе двух сестёр и родил от них восемь сыновей: «Рувима, Симеона, Левию, Иуду, Исахара, Заулона, Иосифа, и Вениамина, а от двух рабынь: Дана, Нафталима, Гада и Асира».
На что смерду, ремественнику, холопу, кмету знать, кто кого родил? Да нешто выучат они такое? У самого голову от такого чтения мороком заволакивает. Потому и призывал, и возил за собой и в Вышгород, и в Белгород Ставка. Ставк свой, не поп. Ставк поймёт все колебания мыслей, беспомощность в постижении любомудрия. Поймёт все сомнения, не осудит, не осмеёт.
– То философ объясняет, как вера Христова к людству пришла, – объяснял волхв тихим голосом. Поглядывал виновато на покровителя, опускал глаза. Привык Ставк к таким полуночным беседам и человеком был не робкого десятка – пускался в странствия зачастую в одиночку, не всегда случались попутчики, шёл, имея в руках всего лишь посох. А всё ж перед воеводой за свою учёность чувствовал себя неуютно. Словно укорял себя в той учёности, что превосходила знания всесильного боярина, коий боярин в делах, при князе, а в ночных беседах – словно обыкновенный людин. – Не сразу люди в истинного бога, во Христа, поверили. Забывали про бога, в нечистоте, по-скотски жили, непотребства творили. Пророки же божье слово проповедовали. О том философ манускрипт свой написал. Не всякий людин в толк возьмёт.
