Ален Бюизин - Казанова
На рассвете 1 ноября 1756 года, через пятнадцать месяцев после ареста, Казанова, наконец-то свободный, вдоволь любуется каналом Джудекка. «Я глядел на прекрасный канал позади меня и, не видя ни единой лодки, любовался самым прекрасным днем, о котором только можно было мечтать, первыми лучами великолепного солнца, поднимавшегося над горизонтом, двумя молодыми лодочниками, боровшимися с волной, и в то же время думал об ужасной ночи, которую пережил, о месте, где я был еще вчера, обо всех стечениях обстоятельств, оказавшихся благоприятными для меня, и душой моей овладело чувство, вознесшееся к милосердному БОГУ, приводя в действие пружины моей признательности, умиляя меня с необычайной силой, так что слезы полились широкой рекой, чтобы облегчить мое сердце, задыхавшееся от невыразимой радости; я рыдал, плакал, как ребенок, которого силой ведут в школу» (I, 953). В самом деле, момент исключительный, поскольку Казанова очень редко замечал и описывал внешний мир, к тому же восторгаясь его красотой. Он вернулся к жизни.
Этот побег столь невероятен, что некоторые сильно сомневались в его подлинности. Действительно, он состоит из целой череды невероятных чудес и невозможных совпадений. Даже при жизни Казановы, в 1789 году, его рассказ о побеге из Пьомби, переведенный на немецкий язык, был подвергнут сомнению одним критиком из Йены в журнале «Альгемайне литератюр-цайтунг». Впоследствии по меньшей мере три великих казановиста – аббат Фулино, венецианец, опубликовавший, однако, большинство документов, касавшихся осуждения Казановы инквизиторами и его тюремного заключения, доктор Гед и Густав Гугиц – утверждали, что Джакомо был всего лишь лжецом, сочинителем, похвалявшимся побегом, который он выдумал на пустом месте. На самом деле в венецианских архивах было обнаружено столько документов, подтверждающих его рассказ, что отрицать его уже невозможно. Например, нам известно, что Лоренцо Басадонна, тюремщик из Пьомби, был приговорен к десяти годам колодцев, в частности, за то, что плохо справлялся со своими обязанностями и допустил побег. Были даже обнаружены счета за ремонт в исправление ущерба, причиненного беглецами. Они поступили от плотника и стекольщика. Первый заделал дыру, через которую они сбежали, и смастерил новую дверь, а второй вставил новую решетку в чердачное окошечко. Два венецианца, живших в то время, Бенинья и Градениго, отразили в своих дневниковых записях за 1 ноября 1756 года побег Казановы и Бальби.
Соль всей истории не столько в самом побеге, сколько в том, что в конечном счете Казанова признал правоту своих судей. «Венецианские государственные инквизиторы по справедливым и мудрым причинам велели заточить меня в Пьомби». Первым поползновением было бы сказать, что это обращенное в прошлое суждение старика, образумившегося с возрастом и под воздействием жизненных испытаний, осуждающего ошибки и глупые поступки своей молодости. Но обычно в «Истории моей жизни» Казанова не сожалеет о содеянном и не занимается самобичеванием. Раскаяние не в его природе. Более того: в «Приложении» к своей «Исповеди» от 1769 года он пылко защищает учреждение Пьомби от нападок некоего аббата Ришара и доходит до того, что говорит об удобствах содержания в камерах, отнюдь не являющихся местом мучений: «Он говорит, что человек должен быть очень крепок, чтобы находиться там и прожить четыре-пять лет. Это описание является искажением действительности. Тюрьма, именуемая “Пьомби”, не тюрьма, а небольшие комнаты, запирающиеся на ключ, с зарешеченными окнами, находящиеся под крышей Дворца дожей. О человеке, запертом в них, говорят, что он попал в “Пьомби” – “под свинец”,– потому что крыша дворца покрыта свинцовыми листами, прикрывающими балки из лиственницы. Эти свинцовые листы имеют свойство поддерживать в помещениях прохладу зимой и сильную жару летом. Воздух, которым там дышат, хорош; пища достаточна, равно как и все необходимое для того, чтобы там жить, удобно спать, одеваться, переменять белье по своему желанию; дож назначает слуг для содержания помещений, а врач, хирург, аптекарь и исповедник всегда готовы оказать помощь страждущим» (Приложение III, стр. 256). Глазам своим не веришь, однако нам известно, что Казанова пытается таким образом примириться с венецианскими властями и добиться разрешения вернуться на любимую родину.
В большей степени, нежели размышления старика, признающего свои ошибки, в этом приятии своего осуждения следует видеть некое безразличие, которое, возможно, было ключом к его свободе. Еще важнее понять, что в конечном счете Казанова согласен в принципе со своим осуждением и принимает венецианские институты власти, поскольку он всегда на стороне установленного порядка, даже когда становится его жертвой. Знаменательно, что в спорах с Вольтером он твердо отстаивает свое мнение о том, что предрассудки абсолютно необходимы для существования народа, который иначе никогда не повиновался бы монарху. «Народ без предрассудков стал бы философом, – заявляет Казанова, не принимая возражений, – а философы никогда не желают повиноваться. Народ может быть счастлив, только когда он раздавлен, попран ногами и посажен на цепь» (II, 422). Задетый за живое, Вольтер тотчас спросил его, свободен ли он в Венеции: «Настолько, насколько можно быть свободным при аристократическом правительстве. Свобода, которой мы пользуемся, не так велика, как та, какой наслаждаются в Англии, но мы довольны. Мое заключение, например, было проявлением сущего деспотизма; но зная, что я сам злоупотреблял свободой, я в определенные моменты находил, что они были правы, заключив меня в тюрьму без соблюдения обычных формальностей» (II, 423). Это же очевидно! Казанова отнюдь не желает смены общественного строя, нарушения иерархии. По крайней мере в этом Робер Абирашед, недолюбливающий Казанову, совершенно прав: «Холодно, взвешенно он отстаивает угнетение и произвол. Называя деспотизм ужасным, когда тот посягает на его дорогую особу, он в глубине души так не считает; заметьте, напротив, что в тот самый момент, когда он испытывает на себе его суровость, ему не приходит в голову отрицать его законность. Сильный человек всегда сумеет протиснуться сквозь ячейки сети: разве он сам не сбежал, когда его посадили в тюрьму? Таково правило игры, тем хуже для тех, кто не может использовать его к своей выгоде»[65].
Совершив удачный побег, Казанова отправляется в дорогу. В Местре он заказывает карету в Тревизе. Не до проволочек. Оттуда беглецы пешком направятся в Бассано. Удалившись от Тревизе, они решают расстаться. Оставшись вместе, они рискуют привлечь внимание тех, кто, несомненно, их уже разыскивает. Как только отец Бальби ушел, Казанова отправился с ближайшую деревню. Вошел в первый же дом, который, как оказалось, принадлежал начальнику полиции. Прямо скажем, прыжок в пасть хищнику. Но ему снова повезло: хозяин отправился на розыски двух узников, сбежавших из Пьомби. Его хорошенькая беременная жена, принявшая его за друга своего мужа, предоставила ему кров и стол.
В несколько переходов он добрался до Борго ди Вальсугано, границы венецианского государства и его юрисдикции, где встретился с отцом Бальби и провел на постоялом дворе целый день в постели, строча письма всем своим венецианским знакомым. Оттуда направился в Тренте, потом в Больцано, где шесть дней валялся в постели, отдыхая и ожидая денег от Брагадина. Как только они пришли, он отправился в Мюнхен, где получил надежное убежище и избавился от своего спутника, бывшего ему обузой. Он пробыл в Мюнхене более трех недель, во время которых принуждал себя к строгой диете, чтобы прийти в форму. Прежде чем снова пуститься в путь, он обязательно должен поправить здоровье, сильно подорванное пятнадцатимесячным заключением: не стоит забывать, что тело Казановы – его главное и порой единственное достояние. Нужно беречь его и холить. Теперь курс на Страсбург и Париж.
XIII. Любить
Наслаждение, которое я доставлял, всегда составляло четыре пятых моего собственного.
Человека, признающегося в любви к женщине иначе, нежели пантомимой, надобно отправить в школу.
Самый тривиальный, почти непристойный и все же неизбежный вопрос, поскольку его постоянно задавали по поводу Джакомо Казановы: каков он был собой? Чего стоил в постели? Не стоит удивляться, что некоторые «судьи» от литературы, раздраженные разнузданностью его сексуального поведения, дополняют и заостряют суровое нравственное осуждение, принижая его физически, ставя на нем клеймо хвастуна, значительно преувеличивавшего свою мужскую силу: «Его гигантский рост и плохо развитая нижняя челюсть соответствуют морфологии евнуха и являются полной противоположностью сверхплодовитого типа, который характеризуется как раз малым ростом и выступающей нижней челюстью», – утверждает, например, Грегорио Маранон, испанский исследователь феномена донжуанства. Я думаю, бесполезно подчеркивать ошибочный, двусмысленный характер подобных рассуждений, напоминающих позитивистские бредни недоброй памяти Чезаре Ломброзо, печально известного профессора судебной медицины и криминальной антропологии в Туринском университете. И тем не менее странные вопросы, регулярно появляющиеся у критиков по поводу мужской силы венецианца, симптоматичны. Напротив, по мнению Стефана Цвейга, находившегося под сильным обаянием Казановы, Джакомо был создал для того, чтобы служить Венере: «Было бы ошибкой представлять себе физический облик Казановы, завоевателя, согласно модному у нас типу красоты, стройному и узкоплечему: этот bel uomo не хрупкий мальчик, а настоящий жеребец с плечами Геракла, с мускулами римского борца, со смуглой красотой цыганского сына, порывистостью и нахальством кондотьера и мужским жаром волосатого фавна. Его тело – из металла, выкованного пылом и буйными силами; четыре сифилиса, два отравления, дюжина ударов шпагой, унылые и страшные годы, проведенные в Пьомби и в зловонных узилищах Испании, резкие переходы от сицилийской жары к русскому холоду не уменьшили ни на дюйм его фаллической крепости». Закаленная сталь! Это настоящий мужчина, подлинный самец латинского типа, с избытком обладающий мужественностью, чтобы нравиться женщинам и доставлять им наслаждение. Такой не потерпит досадного фиаско в постели, по крайней мере, прежде тридцати восьми лет. Дамы могут ему полностью доверять и отдаваться ему. Они будут удовлетворены. Никакой опасности разочароваться. Даже если он не заслужил титул графа Шесть Раз, как его друг Тиретта, можно быть уверенным, что он справлялся не хуже.
