Филипп Эрланже - Генрих Третий. Последний из Валуа
Виллекье, полностью преданный королеве-матери, написал своей покровительнице жалостное письмо, в котором он обличал интриганов. Екатерину это послание привело в ужас – она тут же отправляет в Италию Шеверни, одного из самых близких своих людей, с тем чтобы он передал Генриху ее наставления и советы. Сгорая от нетерпения, она не могла ждать своего сына в Париже, и 8 августа весь двор направляется ему навстречу. Герцог Алансонский и король Наваррский ехали в карете королевы-матери, так что она не спускала с них глаз ни на минуту.
А Генриха III тем временем тепло принимала в Тулузе его тетушка, герцогиня Маргарита, дочь Франциска I. После того как Генриху исполнилось восемь лет, он не видел эту принцессу, слава о красоте и образованности которой облетела всю Европу.
Оставаясь незамужней до тридцати шести лет, Маргарита очень заботилась о племянниках, и Генрих был тронут ее радушным приемом. Повинуясь голосу своего сердца, он сразу же проникся взглядами Маргариты, всегда старавшейся укрепить отношения между Францией и Савойей, которые омрачались мрачными воспоминаниями о том, как французы заняли Пиньероль, Савильяно и Лаперуз. Несмотря на договор Като-Камбрези, Генрих II отказывался вернуть эти городки, благодаря которым он сохранял власть над предгорьями Альп. Мадам Маргарита мягко объяснила Генриху, что дружба и признательность лояльного народа дороже любых укреплений.
Как и дож, она говорила о необходимости установления мира во Франции. Именно ее настойчивое вмешательство заставило Данвиля встретить короля в Турине, тем более что в кармане у него уже лежал договор о союзе с гугенотами. Екатерина, подозревавшая, что Бельгард состоит на жаловании у Савойского двора, заняла совершенно непримиримую позицию. Она призывала Генриха не начинать свое правление с капитуляции.
Данвиль требовал освобождения своего брата, маршала Монморанси, и свободу отправления протестантских культов. Но король, встретившись с ним, совершенно спокойно отказался вести переговоры. Возможно, он бы выиграл этот бой, если бы сразу сказал, что за Лангедоком будет сохранена его независимость, но Генрих счел недостойным короля давать подобные обещания, и Данвиль покинул его возмущенный. Враги Генриха упрекали его, что таким образом он разжег гражданскую войну, но тот факт, что еще до встречи с королем Данвиль вступил в союз с гугенотами, доказывает, что он вовсе не собирался дать себя уговорить.
Но как бы там ни было, политический небосклон заволакивали тучи, и грозу Генриху приходилось встречать в одиночку. Почему он не использовал все силы, чтобы найти союзников? В свои двадцать три года Генрих еще верил в благодарность народа.
Когда он прощался с Маргаритой, она уже заручилась обещанием, что Савойе будут возвращены Пиньероль, Савильяно и Лаперуз.
Герцог Филиберт-Эммануэль, не без оснований опасаясь противодействия министров, хотел, несмотря на свою болезнь, проводить племянника до границы с Францией и прийти к какой-то договоренности. Заботливо подготовленный к такому повороту событий, Генрих дал формальное согласие, ни с кем не советуясь. Но увы! Они еще не доехали до границы, как пришло известие о скоропостижной смерти герцогини Маргариты, ставшей жертвой эпидемии. С ее смертью Генрих терял единственного человека, авторитет которого мог гарантировать ему преданность Савойи. К несчастью, он дал слово, и представления о чести не позволяли забрать его обратно.
Решение это, став известным, вызвало всеобщее негодование. Герцог Неверский, губернатор Пиньероля, яростно протестовал против передачи крепости Савойе. На заседании совета канцлер Бираг категорически отказался подписать этот договор. Королева-мать, опасаясь перечить сыну, устранила все препятствия, но и протестанты, и сторонники Гизов воспользовались случаем, чтобы упрекнуть короля в разбазаривании своего наследства в благодарность за радушный прием.
Рано утром 3 сентября Генрих ступил на землю Франции. Когда он увидел ее, глаза его наполнились слезами, и он воскликнул: «Нет на свете страны, которая могла бы сравниться с этой!»
Королева-мать, уже несколько дней ожидавшая его в Лионе, немедленно выехала навстречу сыну, послав вперед герцога Алансонского и короля Наваррского. Встреча трех принцев произошла на мосту Бовуазен. Генрих, крепко обняв брата и зятя, сказал, что прошлое забыто, что он возвращает им свободу, их содержание и привилегии. Но эти трогательные восторги никого не обманули. Монсеньор питал к старшему брату извечную ненависть людей некрасивых к Адонису, неудачников – к баловням судьбы. А король, со своей стороны, никогда не забудет нанесенных ему оскорблений и не простит Франсуа того, что тот покушался на корону короля Франции. Отношение Генриха к Беарнцу было несколько мягче – он не любил его грубых манер, но ценил тонкий юмор. Возможно, он испытывал чувство вины перед королем Наваррским из-за своих отношений с Маргаритой.
Встреча с сестрой, некогда столь любимой, сильно беспокоила его. Их примирение в Бламоне после четырехлетнего отчуждения пробудило в душе Генриха прежнюю нежность. А двумя месяцами позже Маргарита примкнула к лагерю его врагов, и король так никогда и не сможет простить ей этого предательства, тех мучений, что оно ему доставило.
Маргарита дрожала от страха, направляясь к королю, но Генрих, выйдя к ней, лишь выразил свою радость по поводу того, что они снова вместе.
Зато радость от встречи с Екатериной была вполне искренней. Королева-мать вся светилась счастьем, глядя на своего обожаемого сына, на своего «младшенького», вознесенного теперь на самую вершину. Все ее опасения сразу отступили – теперь Екатерина не сомневалась в будущем.
Она доставила себе радость торжественно въехать в Лион, сидя рядом с сыном в открытом экипаже, обитом черным бархатом. На улицы высыпало много народа, однако давний кумир французов рассчитывал на более теплый прием с их стороны.
Если Гизы хотели оставаться единственными вождями католиков, они должны были, прежде всего, бросить тень на репутацию «героя». Поэтому их люди, растворившись в толпе, не останавливались ни перед чем, чтобы опорочить Генриха: они высмеивали его экипаж, украшения и даже красоту его лица. Надо было убедить простых людей, что год, проведенный в Польше, превратил борца за чистоту веры в азиатского сатрапа.
В ту пору еще не существовало прессы, и нельзя было поднять шумиху в газетах, однако политики даже в XVI веке прекрасно умели манипулировать общественным мнением при помощи памфлетов, слухов и четверостиший, распевавшихся на каждом углу. Когда-то всеобщий любимец, Генрих обнаружил теперь, что молва против него. И все годы его царствования она будет издеваться над ним, стараясь уничтожить.
А Екатерина, по-прежнему пребывая в ослеплении материнской любви, писала: «Он может все, ему нужно только захотеть…».
С первых же шагов Генрих оказался между двух крайностей, столь опасных для любого монарха: его сторонники ждали от него чуда, а недруги осуждали любой его поступок.
Глава 3
Смерть принцессы де Конде
(5 сентября 1574 – 15 февраля 1575)
Повинуясь лишь зову сердца, Генрих летел в Париж как на крыльях, чтобы положить свою корону к ногам Марии де Конде. Его страсть, усилившаяся за время разлуки, хранила его от некоторых искушений и дурных побуждений; благодаря ей он чувствовал себя мужчиной.
Когда принц Конде покидал Францию, чтобы скрыться в Германии, принцесса Конде была беременна. Генрих не воспринимал ее как жену Конде и считал решенным вопрос о разводе, после которого он собирался немедленно жениться на Марии. К несчастью, из-за волнений на юге страны он был вынужден задержаться в Лионе; к тому же следовало подготовить Екатерину, всегда пугавшуюся увлечений своего сына.
Влюбленный уже строил планы, как Мария родит ему наследника, который продолжит династию; уже плелись тысячи интриг вокруг предполагаемого брака. Чтобы выиграть время, Генрих сделал вид, что остановил свой выбор на сестре короля Швеции, считавшейся после Марии Стюарт самой красивой принцессой Европы.
Генрих считал своей первой задачей – возможно, самой деликатной – выбор наставника, который в двадцать три года был ему необходим. Он испытывал к матери чувства глубокой признательности, уважения и восхищения, но совершенно не собирался позволять ей командовать собой, что вполне могло случиться, учитывая ее властный характер. Он охотно готов был видеть в ней своего первого министра, но не более. Все прочие члены семьи были заговорщиками и его соперниками; ни в одном из грандов он не видел достаточно преданности, ни в одном из министров – достаточно ума, чтобы служить ему наставником. Оставались друзья, к которым он испытывал глубокое и давнее чувство привязанности. Бельгард отпадал – все интриги, которые он плел с герцогом Савойским, теперь выплыли наружу, среди остальных же наибольшим доверием Генриха пользовался Дю Гаст.
