Петр Краснов - Последние дни Российской империи. Том 2
— «Ровно в восемь часов утра я передал приказание первому и второму батальонам броситься в атаку», — говорил он, глядя на записку. — Пётр Степанович, поступило от первого батальона сведение о потерях?
Тот, кого назвали Петром Степановичем, сидел в группе других офицеров за вторым столом и пил мутный чай.
— Нет ещё, — отвечал он, с трудом прожёвывая кусок хлеба с маслом.
— Господа, мне чаю оставьте. Пётр Степанович, намажь мне кусок хлеба, Да вот им тоже, — он кивнул на писарей. — Написали, что ль?.. Батальонам броситься в атаку…
При входе Карпова все встали.
— Вам кого, господин полковник? — спросил адьютант.
— Командира Зарайского полка, — отвечал Карпов.
— Он рядом в комнате, пожалуйте.
адьютант раскрыл дверь, и Карпов попал в небольшую, жарко натопленную комнату, убранную, как гостиная. На стенах вместо картин висели большие красивые плакаты «Hamburg-Amerika-Linie». Все кресла были заняты офицерами, кто в кителе, кто в солдатской шинели, кто в пальто мирного времени серо-синего сукна, все при амуниции. Несколько офицеров стояли у комода. На столе горела под синим стеклянным абажуром лампа, стояли в беспорядке тарелки с остатками жареных кур, хлебом и колбасой и стаканы с мутным бледным чаем.
На диване сидел плотный, среднего роста человек с большим, пухлым, обветренным, загорелым, бритым лицом, на котором торчали грубые стриженые усы. Он весело сверкал маленькими узкими глазами и оживлённо говорил.
— Прежде всего, господа, надо накормить солдат. За кухнями послали?
— Послали, — отвечал из угла молодой офицер с бледным лицом, на котором, как угли, горели тёмные воспалённые глаза.
— А, полковник, здравствуйте! Вас напрасно потревожили. Но это уже штаб корпуса. Не моя вина. Не моя-с. Им там, в прекрасном далеке, все кажется очень легко и просто. И не легко это и не просто. Мы только заняли Новый Корчин, ну а теперь пойдёт работа тихой сапой. Попотеть придётся немало. Зато, надеюсь, также бескровно.
— Что же мне делать с полком? — спросил Карпов.
— Мой вам такой совет. Стоять здесь негде. Все переполнено. Лошадей некуда поставить. Вы из Блотна-Воли пришли? Ну и с Богом — туда и идите. Оставьте при мне связь, офицера расторопного и пять-шесть казачков, да, и я вам скажу, когда надо будет. Дай Бог, денька через три. Вот тяжёлые пушки подойдут, мортирки подтянем — тогда пойдёт дело глаже. Ведь они корчинский господский дом в настоящую крепость обратили. Два ряда проволоки на стальных кольях. Попотеть придётся. А раз вы уже приехали, хотите минут через пяток пройдёмте за реку, вы местность осмотрите. Теперь луна, так кое-что видеть можно. Чайку не хотите? Ах, да. Я и забыл вам представиться: полковник Дорман, командир полка.
Высокий бледный офицер поставил перед Карповым стакан чая и положил кусок хлеба. Подполковник с изрытым оспою лицом, в неуклюжей, подбитой ватой шинели очистил ему место в кресле, Карпов обменялся рукопожатиями с ближайшими офицерами и сел.
— Итак, господа, прежде всего — накормить людей. И с мясом, понимаете. Мясо-то заложено? — говорил Дорман.
— Заложено, господин полковник.
— Эх жалко, водочки нет. Водчонки бы теперь дать, в самый раз. Ночью 1-й батальон должен переправиться и окопаться по дороге кремальерами, — отчеканивая сочное слово, говорил Дорман. — Семён Дорофеич, сможете подать туда две батареи?
— Это как мост, — отвечал смуглый чернобородый артиллерийский полковник.
— А броды не пробовали?
— Не пройдёшь. Где мелко — топко, не вытянешь, на броду пониже — замки зальёт, по дну волочить придётся, хлопот много.
— Да мост, господин полковник, часа через два готов будет, — сказал худой офицер.
— Ну, ладно. Итак, господа, обед, обед и обед. Без жратвы, чтобы на том берегу ни одного человека не было. Узнаю, если кто не накормил, не взыщите, ротного командира от роты отставлю и вам, господа батальонеры, не поздоровится. Ну, идёмте.
Дорман встал. Он находился в том исключительно счастливом настроении, которое даёт победа. Он не чувствовал усталости и не испытывал голода, хотя жадно съел полкурицы и два больших ломтя хлеба и выпил быстрыми глотками три стакана невкусного чая. Он неустанно говорил, то диктовал донесение, то отдавал приказания, он не видел грязного селения, у большинства домом которого были выбиты от артиллерийского огня стекла, не замечал затоптанных в землю трупов, не спрашивал о потерях. Он чувствовал только одно, что он с полком выгнал из Нового Корчина австрийскую бригаду, что он взял около трёх тысяч человек, что о нём теперь послана телеграмма, что его имя теперь на устах у всей России. Ему грезился Георгиевский крест и, может быть, генеральский чин. Все зависит от дальнейшего, и все силы своего ума и воли он напрягал на то, чтобы это дальнейшее вышло также хорошо. Ему, полковому командиру, молодому сорокадвухлетнему полковнику, подчинили ещё два полка из дивизии и полк казаков. Сердце у него быстро билось, земля не чуялась под ногами, молодою стала походка и звонким и звучным голос.
— Господа, прошу по местам, согласно приказу. Наблюсти за тем, чтобы люди не шатались по местечку.
Он отдал общий поклон и, взяв Карпова под локоть, пошёл из комнаты.
XL
За те полчаса, которые Карпов провёл в доме, картина посада совершенно изменилась. Солнце скрылось за горизонт, и на западе горела только узкая тёмно-красная зловещая полоса. Луна высоко поднялась на небе, и под её серебристыми лучами костёл, каменные столбы ограды, маленькие жалкие еврейские домики приняли сказочно красивый вид. Почти всюду окна были освещены. Стрельба затихла, и во всю ширину улицы, не обращая внимания ни на грязь, ни на трупы, толпились солдаты. Лошади в загрузшем передке каким-то чудом остались живы и были уведены, и теперь люди возились, выпрастывая из грязи упряжь с убитых лошадей. Пленных куда-то угнали, и за костёлом дымили и сверкали топками кухни, пахло варёным мясом, слышался гомон людей и смех. Вся площадь была покрыта чавкающими и икающими солдатами. Повсюду вспыхивали огоньки — загорались папироски.
— Это какой батальон? — властно, хозяйственно крикнул Дорман.
— Первый… первый… первый, ваше высокоблагородие, — раздались с разных мест голоса.
Дорман через толпу направился к кухне.
— Всё выбрали? — спросил он у кашевара.
— Нет. Чуток остался.
— Ну, плесни!
Кашевар нагнулся над большим кухонным котлом, размешал черпаком щи и, зачерпнув со дна, подал на черпаке Дорману. Ближайший к ним солдат достал ложку.
— Перца мало, — пробуя, сказал Дорман.
— Нигде достать не могли, — отвечал сзади фельдфебель.
— Эх, вы! А запас? Запас! Помнишь, — обратился он к кашевару, — про монаха. А? Запас хлеба не жрёт и денег он не просит…
И Дорман сочно договорил циничный меткий русский стих. Кашевар и стоявшие вблизи солдаты захохотали.
— Это точно, ваше высокоблагородие.
К Дорману подошёл командир 1-й роты. Это был капитан лет тридцати, с красивым загорелым лицом. Увидавши Карпова, он представился ему:
— Капитан Козлов.
— Ну, как у вас настроение, Александр Иванович?
— Прекрасно, спокойно, — отвечал капитан.
— Вы первые.
— Слушаю-с.
Дорман пошёл дальше. Боковой дорожкой, сзади костёла, он спустился к реке. Ночь была холодная, морозило. Местами, где меньше ходили люди, грязь уже сковало, и тонкие лужицы хрустели свежим ледком под ногами. Странно было видеть поэтому на берегу раздетых, в одних рубахах, людей; пожилые, большинство бородатые, кто с чёрной, кто с рыжей, кто с седеющей бородой, в пёстрых рубахах на голом худощавом теле, поросшем волосами, они топтались на берегу, не решаясь идти в тёмную ледяную воду.
— Ну пошёл, пошёл, что ль! Кто поотчаянней, — кричал такой же раздетый седой человек с большим животом, притоптывая ногами по холодному песку. — Не бойсь, не утонешь.
— Утонуть не утонешь, простудиться можно, — отвечал солидно бородатый мужик.
— Ах ты! Все одно помрёшь, — закричал старик. — Ну, ребята! За веру, Царя и Отечество! Айдате, что ль!
И старик бросился в воду.
— Ах, ой! Ух! Ай-я-я-яй! — закричал он из воды точно обожжённый. — Ничего, робя, привыкнешь… Тащи топор кто-нибудь. Емельянов, черт, пошёл, что ль…
Раздетые люди стали, охая и ухая, входить в воду, и застучали топоры. На старые обгорелые сваи насаживали толстые брёвна, устраивая мост для артиллерии. Работала ополченская сапёрная рота.
Старый, лет пятидесяти, офицер, командир роты, сидел на подвезённых брёвнах, хмурился и пожимал плечами. Увидав Дормана, он подошёл к нему.
