Рафаэло Джованьоли - Мессалина
- По-твоему, я не прав? - нахмурившись, спросил Калигула.
- Не прав? - совсем растерявшись, переспросил злосчастный децимвир. - Как я могу сомневаться, божественный Цезарь, как я смею?
Больше он не мог вымолвить ни слова.
- Да, Августа сейчас превозносят. Но в чем его заслуга? Уже забыты обманы, преследования, проскрипции [119] и другие злодеяния, которые он совершил, чтобы получить верховную власть. Уже никто не вспоминает, как он был хитер, как водил за нос Ливию, этого Улисса в женском платье! Никто не упрекает его в старческом слабоволии, хотя в последние годы правления он позволил трусливой, коварной и алчной аристократии - этому вампиру, сосущему кровь бедных плебеев, заражающему все общество, - поднять голову настолько, что Тиберий, мой знаменитый, великий предшественник - вот кто был поистине велик! - вынужден был огнем и мечом исцелять государство. Нет, нет, дорогой децимвир! По-моему, Август пользуется незаслуженной славой. Он был всего лишь зазнавшимся шутом, которого окружали толпы глупцов и подхалимов.
В переполненном храме стояла гнетущая тишина. Помолчав, Калигула добавил:
- Мой вам совет, децимвиры: разбейте голову на этой статуе Августа и замените ее другой.
- Неужели они не догадываются, что им нужно сделать? - вдруг пробормотал либертин Калисто.
- Да, да, богоподобный Цезарь! Мы изваяем твою голову и поставим на это место! - подхватил децимвир с такой поспешностью, с какой утопающий хватается за соломинку.
- Благодарю тебя, мой верный Калисто. Спасибо, дорогой децимвир. Да… Я думаю, что мне не следует отказываться от божественных почестей. Если бы мои подданные вспомнили о том, как много я успел совершить всего за один год правления, если бы подумали о том, что я еще смогу сделать для Рима, для империи, для всего мира, то они еще месяц назад должны были построить для меня и алтари, и жертвенники! О неблагодарные, видно, ваши головы так же безмозглы, как кусок камня на этом истукане! Так пусть его судьба станет хорошим напоминанием любому, кто не видит моего превосходства над всеми смертными, даже над императорами!
И, наклонившись в Калисто, он двумя пальцами ущипнул его за щеку, а потом сказал:
- Я знал, как ты меня любишь, как ты проницателен, но я не подозревал, что среди ста тридцати миллионов моих подданных найдется хоть одна признательная душа! Я дарю тебе весь доход имперской казны в провинции Целесирия.
- Благодарю тебя, мой божественный повелитель, - проговорил Калисто, целуя руку Калигулы, - но я просто лучше других знаю твои достоинства и потому не прошу награды за свои слова.
- Я все же вижу, дорогой Калисто, и хотя ты не просишь, я даю!
- Они говорят о каких-то пустяках! - прошептал Авл Вителий на ухо Луцию Кассию. - Подумаешь, всего-то несколько миллионов сестерциев!
- И почему мне в голову не пришла та же идея, которую так ловко использовал этот отъявленный плут Калисто? - отозвался Луций и от досады прикусил нижнюю губу.
После посещения храма Зевса и Августа император осматривал храмы Юноны Устроительницы Браков, Нептуна и Дианы.
Покидая последний из них, Калигула задержался на мраморной лестнице и, повернувшись к консулам Аквилию Юлиану и Нонию Аспренату, произнес:
- Мне кажется, почтенные консулы, наступило подходящее время провозгласить в сенате решение об обезглавливании всех изваяний в храмах империи. Вернувшись в Рим, вы должны будете заставить это сборище вымогателей искупить их пороки и принять закон, обязывающий водружать мою голову на статуи бывших богов.
- Да будет так! - в один голос воскликнули оба консула.
- Еще я думаю, - продолжал прицепс, спускаясь по лестнице, - установить особый культ моей божественности.
- И правильно сделаешь!
- Какая мудрая мысль!
- Достойнейшее решение!
- Как ты благороден!
- Как ты великодушен!
Эти и похожие славословия не утихали все время, пока император, не обращавший никакого внимания на волнение своей свиты, шел в амфитеатр. Придя туда, он взошел на убранный пурпуром и золотом помост императорского подиума, а когда улеглись шумные аплодисменты, вызванные его появлением в цирке, произнес, обращаясь к Друзилле:
- Ну, любимая, теперь ты повеселишься.
И, дав децимвирам знак к началу бегов, он крикнул окружающим:
- У кого есть восковая дощечка и стило?
- У меня! У меня! - раздалось сразу несколько голосов, и к Калигуле тут же протянулись пять или шесть рук, предлагавших письменные принадлежности.
Повернувшись спиной к публике, он оглядел помост, на котором собрались сенаторы и консуляры, и стал что-то писать на дощечке. Вся свита с недоумением и страхом уставилась на стило и на странную улыбку, появившуюся на его губах.
Наконец он поднял голову и сказал:
- Все вы, конечно, знаете, с каким интересом я слежу за всеми бегами колесниц и квадриг. Знаете вы и то, что среди четырех групп, участвующих в заездах, зеленые всегда вызывают у меня наибольшее сочувствие. С другой стороны, мне известно, что вы неравнодушны к цирковым скачкам. Что ж, наверное, пришла пора возродить былую славу этих замечательных состязаний, которые на знаменитых Олимпийских играх давали возможность отличиться самым благородным греческим юношам. Разумеется, престиж наших забегом смогут поднять не безродные возничие, а только самые именитые граждане Рима, которым посчастливится выступать в соревнованиях. Почтенные сенаторы! Сегодня вам предстоит доказать, что лень и другие пороки еще не окончательно развратили вас. Итак, вы будете участвовать в этих забегах.
Казалось, еще немного - и раздадутся возражения: какой-то неодобрительный шорох, хотя и не более громкий, чем шуршание таракана, пополз по подиуму.
- Что?! - грозно блеснув глазами, крикнул Калигула.
Все затаили дыхание.
- Я сказал! - еще больше повысил тон император.
И после непродолжительной паузы добавил:
- Вот список сенаторов, которые выйдут на арену после первого заезда: Гай Меммий Регул, Луций Фульциний Тир, Луций Помпоний Секондо, Марк Фурий Камилл, Фаусто Корнелий Силла, Паоло Фабий Персик, Луций Сальвий Отон, Гней Ацерроний Прокул, Гай Порций Нигрин, Секст Пупиний Гальан, Гай Цестий Галл, Марк Сервилий Гемин, Луций Луциний Ларг, Марк Анний Минуциан, Тит Статилий Тавр, Тавр Статилий Корвин.
Все сенаторы, названные Цезарем, находились среди пятидесяти или шестидесяти избранных гостей, сидевших на пульвинарии. Но из всех них, бледневших или принужденно улыбавшихся при мысли о том, что их громкие имена будут чем-то вроде дополнительного развлечения для презираемой ими публики, из всех них, не представлявших более позорной участи, чем та, которая их ожидала, из всех них единственным человеком, - к счастью, не замеченным Калигулой, - возмущенно протестовавших против подобного глумления, был Марк Анний Минуциан. Только выразительный жест Веспасиана, сидевшего рядом с ним, удержал его от отчаянного и опрометчивого поступка. Первые двенадцать из этих сенаторов уже побывали консулами. Многие были преклонного возраста, некоторые страдали старческими заболеваниями. И несмотря на это, все они, кто молча потупившись, кто с наигранным удовольствием, поднялись на ноги, демонстрируя свою готовность исполнить волю тирана, который тем временем повернулся к децимвирам Пуццуоли и сказал:
- Проводите этих знатных особ в конюшни, оденьте их соответствующим образом, дайте лучших скакунов и квадриги. Они будут выходить на арену четыре раза, в каждом заходе по четыре человека. Затем победители будут состязаться между собой. Тот, кто выиграет все соревнования, получит от Гая Цезаря халцедоновую чашу стоимостью в шестьсот пятьдесят тысяч сестерциев.
Затем, обращаясь к шестнадцати патрициям, он добавил:
- А вы, уважаемые граждане, докажите свою верность императору.
И когда консуляры начали спускаться с подиума, Калигула произнес, обращаясь к децимвирам:
- Эй! Почтенные децимвиры, позаботьтесь о том, чтобы после окончания первого заезда глашатаи зазывали всех желающих посмотреть, как шестнадцать именитых сенаторов и консулариев будут править квадригами.
Сказав это, он целиком отдался созерцанию зрелища. Оживившись, стал громко подбадривать возницу Прассины [120]. Очень скоро он настолько вошел в азарт, что, перегнувшись через парапет, закричал во все горло:
- Ну, смелее! Давай! Давай! Цезарь с тобой!
Он отмахнулся от Друзиллы, которая упрекнула его в несдержанности, непристойной для императора, и воскликнул:
- Не болтай глупостей! Цезарю все пристойно! Цезарь выше всяких приличий!
К его немалому огорчению, зеленые проиграли, а победил возничий Альбаты.
- Ура! Да здравствуют белые!
«Да здравствует Альбата!», «Вива Альбата!» - закричали тысячи зрителей, поставивших на лошадь-победительницу, к которым присоединились те, кто заключил пари на Пурпурную или Турчанку и, проиграв его, хотели немного поддразнить императора.
