Дэн Симмонс - Черные холмы
Старик все еще продолжает говорить:
— Ваштай, Паха Сапа. Держись подальше от дорог вазичу, потому что солдаты и золотоискатели убьют тебя без лишних разговоров. Ступай на вершину Шести Пращуров. Июхакскан каннонпа! Возьми с собой трубку. Твоя трубка вакан. Таку воекон кин ихьюха эл войлагйапело. Эхантан наджинойате мака стимнийан каннонпа кин хе уйваканпело. Она может все. С тех пор как стоячие люди расселились по земле, эта трубка была вакан.
Паха Сапа трясет головой, пытаясь прогнать из нее гудение и путаницу. Его донимает лихорадка. Глаза слезятся то ли от дыма, то ли от сильных эмоций — он не знает. Он по-прежнему сидит со скрещенными ногами на одеяле, завернутый в два других, и ему кажется, что он голый парит в нескольких дюймах над полом пещеры. Голос Роберта Сладкое Лекарство гудит в его голове, словно орудия вазичу.
— Юный Черные Холмы, ты знаешь, как нужно правильно построить себе ойникага типи?
— Да, дедушка… я хочу сказать — дядя. Я помогал Сильно Хромает и другим ставить парилки.
— Охан. Ваште! И ты знаешь, как правильно выбрать синткалу ваксу из других камней, которые могут ослепить или убить тебя?
— О да, дядя.
Знает ли? Когда придет время в Черных холмах, сумеет ли он выбрать особые камни в руслах ручьев, камни с «бисерным» рисунком, по которому и определяется, что они безопасны при использовании в парилке?
Паха Сапа начинает потеть, и его трясет под одеялами.
— А жена твоего дедушки нарезала сорок квадратиков плоти со своей руки для твоей вагмугхы к камням йювипи?
— О да, дядя.
Нарезали ли Коса Ворона или Женщина Три Бизона необходимые кусочки кожи для священной погремушки, собрали ли маленькие ископаемые камушки, которые можно найти только в определенных муравьиных кучах? Да как они могли успеть? У них не было времени!
Старик снова кивает и бросает несколько ароматизированных палочек в костер, который разгорелся уже и без того. Пещера наполняется кисловато-сладким запахом благовония.
— Тебя предупредили, юный Черные Холмы, что, когда ты станешь наги, чистым духом, тебя посетят — почти наверняка нападут на тебя — осин ксика, злые животные, а также ванаги, и сисийи, и сийоко?
— Я не боюсь призраков, дядя, а сисийи и сийоко — это страшилки для детей.
Но голос Паха Сапы дрожит, когда мальчик говорит это.
Роберт Сладкое Лекарство, кажется, не замечает этого. Он смотрит в костер, и в его черных глазах пляшут язычки пламени.
— Видение ханблецеи — очень серьезное испытание для любого мужчины, сынок, а уж тем более для такого маленького человека, как ты. Ты понимаешь, что иногда судьба всего рода, к которому принадлежит тот, кто проходит ханблецею, зависит от видения? Иногда судьба целого народа — более чем племени, целой расы — зависит от видения и от того, что будет предпринято после видения. Ты это понимаешь?
— Да, конечно, дядя.
Паха Сапа решает, что Роберт Сладкое Лекарство не в своем уме. Винкто.
— Ты знаешь, юный Черные Холмы, для чего существуют пращуры, боги и сам Вакан Танка?
Паха Сапа хочет сказать: «К чему ты все это говоришь, старик?» — но он выдавливает из себя уважительное:
— Да, дядя.
Роберт Сладкое Лекарство отрывает взгляд от огня и смотрит прямо на Паха Сапу, но в черных глазах старика по-прежнему пляшут язычки пламени.
— Нет, ты не знаешь, юный Паха Сапа. Но узнаешь. Боги, пращуры и сам Всё существуют, потому что существуют так называемые люди, чтобы поклоняться им. Люди существуют, потому что существуют бизоны и потому что во всем мире, который мы воспринимаем как мир, свободно растет трава. Но когда исчезнут бизоны и когда исчезнет трава, люди тоже исчезнут. И тогда не станет и богов, духов наших предков, духов места и самой жизни. Ты меня понимаешь, Паха Сапа?
— Нет, дядя.
Роберт Сладкое Лекарство улыбается, показывая свои белые зубы.
— Ваштай! Это хорошо. Но ты первым поймешь это, юный Черные Холмы. Боги умирают, как и бизоны. Иногда медленно и мучительно. Иногда быстро, неожиданно, не веря в собственную смерть, отрицая стрелу, рану или болезнь, хотя они и убивают их. Ты понимаешь это, Паха Сапа?
— Нет, дядя.
— Ваштай! Вот как оно должно быть теперь. Имеет значение не то, что ты знаешь о гибели и исчезновении бизонов, людей, их образа жизни, пращуров и Всего, — многие из нас, наделенные даром вакан, прозревали это раньше, — имеет значение то, что ты будешь делать с этим в те восемьдесят с лишним зим, что остались тебе. То, что ты — именно ты и никто другой — будешь с этим делать. Ты понимаешь это, Паха Сапа?
Мальчик уже злится. Его клонит в сон, мучает жар, он болен, готов расплакаться и очень зол. Если он убьет сейчас старика, этого никто не узнает.
— Нет, дядя.
— Ваштай! Утром ты будешь спать долго и допоздна, юный Черные Холмы, а когда проснешься, меня уже не будет… Дождь ослабеет до рассвета, а у меня дела в Месте убежища, далеко отсюда и от холмов. Я не оставлю тебе еды, а к своей ты не должен прикасаться. Твой пост должен начаться с рассветом.
— Да, дядя.
— Твое испытание не закончится, даже когда ты переживешь свою страшную ханблецею. Это начало. Ты никогда не сообщишь о своем видении Сильно Хромает и своему роду. Твои лошади будут убиты (не Шальным Конем, который ищет тебя в другом месте, а потом забудет тебя, обуянный жаждой убивать вазичу), а твоя священная трубка будет похищена и ты ограблен до нитки, но так оно и должно быть. Пойми, что если для Вселенной и нет плана, то для каждого из нас есть свои распятия и возрождения.
Паха Сапа не понимает этого слова — «распятие», но старик не объясняет того, что не понимает мальчик, поэтому Паха Сапа не спрашивает.
— Я не допущу этого, дядя. Я умру, как умер мой отец, который был убит в схватке, но не отдам Птехинчала Хуху Канунпу, которую хранили Сильно Хромает и десять поколений шаманов до него, они не потеряли с нее ни одного красного перышка.
Роберт Сладкое Лекарство смотрит на него.
— Хорошо. Позволь мне сказать тебе теперь, Паха Сапа: для меня большая честь, что ты назовешь своего сына, единственного твоего ребенка, моим именем.
Паха Сапа в ответ может только смотреть на старика широко раскрытыми глазами.
— Пора затушить костер. Иди ко входу в пещеру, помочись, посмотри, все ли в порядке с твоими лошадьми, а потом ложись спать, Паха Сапа. Пока ты спишь, я буду просыпаться время от времени, чтобы потрясти моей собственной вагмуху и отогнать призраков.
Роберт Сладкое Лекарство показывает ему церемониальную погремушку, которая так стара, что кажется ровесницей времени.
— Паха Сапа, токша аке чанте иста васинйанктин ктело («Я увижу тебя глазами моего сердца, Паха Сапа»).
Постанывая и кряхтя, старик медленно вытягивает ноги и с трудом (с третьей попытки) встает, его покачивает, как это случается со стариками, когда они пытаются сохранить равновесие. Голос Роберта Сладкое Лекарство звучит очень тихо.
— Митакуйе ойазин! («И да пребудет вечно вся моя родня!»)
Дело сделано.
Они идут вместе, тихо, старик двигается очень медленно, но мальчик не помогает ему, потому что боится прикоснуться к Роберту Сладкое Лекарство. Они идут к выходу из пещеры, где проверяют лошадей и облегчаются, разойдясь подальше и каждый глядя в другую часть темноты — в дождливую ночь.
13 Джексон-Парк, Иллинойс
Июль 1893 г.
В течение всей полуденной атаки на хижину белых поселенцев, даже после того, как он застрелен и убит прибывшей кавалерией, Паха Сапа нервничает — ему предстоит встреча с Рейн де Плашетт.
Еще ему не нравится, когда его убивают. Сам бы он ни за что не вызвался, но мистер К. показал на него и заявил, что это его собьют выстрелом с лошади, вот так оно все и получилось. Почти каждый вечер Паха Сапе приходится мучиться с синяками, растяжениями или разбитой левой коленкой, вылечить которую нет ни малейшей надежды. Для него специально насыпают холмик мягкой земли, чтобы он туда падал, этот холмик должен обновляться раз днем и раз вечером, но другие воины — в их абсолютно подлинном угаре — нередко забывают освободить для него место, и он не попадает на мягкую землю, ему приходится, взмахнув руками в воздухе, падать с высокого, пегой масти пони на жесткую, утрамбованную землю арены. После этого он должен лежать там мертвый, пока не проскачут мимо и над ним остатки его банды мародеров, составленной из разноплеменных индейцев, а потом, сразу же за этим, он должен опять и глазом не моргнуть, когда мимо поскачут солдаты. Ему уже три раза доставалось подкованным копытом, а он, будучи мертвым, даже не мог реагировать на это.
Его убивают дважды в день — на дневном и вечернем представлениях, и это убивает его. (Хорошо хоть, что ему позволено остаться в живых при нападении на Дедвудскую почтовую карету.) Он придерживается такой тактики: выбирает самую маленькую, самую низкую, самую неторопливую лошадь. Тогда он может соответствовать своему имени — тому имени, которое дали ему семнадцать лет назад вазичу; и если он должен продолжать умирать, то, по крайней мере, может гарантировать, что упадет с наименьшей высоты.
