Маргарет Джордж - Ошибка Марии Стюарт
Мейтленд улыбнулся ему:
– Нет. А вы скоро поправитесь и будете убивать новых врагов.
– Увы, у королевы их много, – согласился Босуэлл. – А как прошел суд в Джедбурге? Заседания закончились?
– Безусловно, – ответил лорд Джеймс. – Мы не стали бы делать перерыв ради визита к вам.
– И?..
– Приговоры вынесены, – сказал Мейтленд. – Казней не последовало.
– А как же Керр? – недоверчиво спросил Босуэлл, повысив голос.
– Королева лишь наложила на него штраф, – ответил лорд Джеймс. – Судя по всему, ее тронула история о личных недостатках аббата. Наш царственный король Яков Пятый не столь мягко обходился с этими преступниками. Боюсь, из-за такого женского подхода ваши раны оказались бесполезными. Если бы Джоку-с-Поляны удалось выжить, он бы тоже, несомненно, сочинил какую-нибудь грустную историю, чтобы избежать казни. Возможно, его сын страдал от меланхолии, или любимый боров подавился желудем. Какое горе!
Босуэлл перевел горящий взгляд на Марию. Она коротко посмотрела на лорда Джеймса, приказывая ему замолчать.
– Если есть доклады о ваших рейдах и других событиях в Приграничье, мы возьмем их в Джедбург для изучения, – сказала она, постаравшись принять величественный вид. – Я привезла вам записи судебных слушаний. До конца октября мы останемся в Джедбурге. Когда вы сможете передвигаться, мы распорядимся, чтобы вас доставили на носилках.
– На носилках! – воскликнул он. – Только беременных женщин и инвалидов перевозят на носилках!
– Я пришлю вам носилки в течение десяти дней, – настаивала она. – И вы воспользуетесь ими… по моему приказу.
Время приближалось к трем часам, и они уже слишком задержались. Марии совсем не хотелось уезжать, но когда она получила доклады Босуэлла, то поняла, что время пришло. Значительную часть обратного пути придется проделать в темноте.
Солнце выглянуло из-за туч и временно оживило пейзаж, превратив охристые холмы в ярко-желтые, окрасив тусклый багрянец вереска в алый цвет и сделав заросли осоки светло-коричневыми. Но это продолжалось недолго, и после первых трех холмов солнце исчезло, краски потускнели, и от болот стал подниматься туман, протягивавший длинные пальцы к возвышенностям.
Мария устала почти до изнеможения. Внезапно перспектива тридцатимильного путешествия в седле показалась такой же грозной и непреодолимой, как путь пешком до Иерусалима. Октябрьские сумерки быстро сгущались, и проводник с трудом находил ориентиры. Тем не менее они не осмеливались скакать быстрее по опасной пересеченной местности.
Темнота настигла их в пятнадцати милях от Джедбурга посреди огромной пустоши, граничившей с торфяными болотами и усеянной валунами и зарослями кустарника.
– Тропа дьявола, – пробормотал лорд Джеймс.
– Смотрите, куда едете! – крикнул проводник. – Держитесь ближе друг к другу. Я спешусь и поведу вас, – он поднял факел и двинулся вперед, пробуя каждый шаг.
Ветер усилился и проникал под плащи. Пошел частый ледяной дождь.
«Придется идти всю ночь, – подумала Мария. – Возможно, стоит остановиться и найти какое-нибудь укрытие. Так будет безопаснее. Возможно…»
Внезапно ее повело влево, когда лошадь споткнулась и осела на правый бок, где оказалась трясина. Лошадь испуганно заржала, и остальные сразу же остановились.
– Что случилось? – крикнул Мейтленд.
Барахтаясь в попытке освободиться, лошадь постепенно увязала в болоте. Мария вылетела из седла и упала в холодную жидкую грязь среди зарослей куманики. Ее ноги моментально провалились, и она не чувствовала дна. Она инстинктивно закинула руки на седло и уцепилась за него. Лошадь почти плыла в зыбучей топи.
– Королева! – закричал проводник. – Стойте! На помощь!
Он кинулся к ней, отбросив свой факел. Лошадь истерически ржала и барахталась в густой илистой жиже.
– Забирайтесь на седло и протяните руку! – велел лорд Джеймс. – На левой стороне безопасно! Давайте!
Мария потянулась вверх, но мокрые юбки тянули ее назад. Она вцепилась в седло одной рукой и протянула другую своему брату. Он дернул с такой силой, что ей показалось, будто рука вылетела из сустава. Она грузно упала на него.
– Тише, тише, – проводник успокаивал лошадь Марии и нащупывал поводья. Животное постепенно перестало биться. – Ну вот, пошли, – он аккуратно направил лошадь к сухому участку, пока ее копыта не нашли опору. Лошадь вылезла из болота с громким чавкающим звуком, разбрасывая гнилые стебли и зловонную жижу.
Мария, дрожавшая от холода, настояла на том, чтобы и дальше ехать на своей кобыле, вместо того чтобы поменяться лошадьми с одним из своих спутников. Еще четыре часа она провела в каком-то промозглом полусне, настолько измученная, что потом не могла вспомнить ничего, кроме холода, барабанящего дождя и единственного факела, мелькавшего впереди.
Было уже далеко за полночь, когда они наконец подъехали к дому в Джедбурге, но Мария не знала об этом. Она стучала зубами, и ее пришлось отнести в дом. Когда мадам Райе сняла мокрую одежду, то обнаружила, что тело королевы еще более холодное, чем ткань.
Тепло в виде нагретых кирпичей, положенных в постель, зажженного камина и кучи мехов не смогло вернуть ее к жизни. Она так и не открыла глаза, не говорила и не реагировала на слова. К следующему вечеру у нее отнялись руки, а потом ноги.
– Она умирает! – в панике воскликнул Бургойн.
– От падения в болото? – недоверчиво спросил лорд Джеймс.
– Здоровый человек двадцати четырех лет от роду не может свалиться и умереть безо всякой причины! – изрек Мейтленд.
– Ее отец умер после битвы при Солуэй-Моссе в возрасте немногим более тридцати лет, – сказал врач. – Королевская кровь отличается от обычной. После душевного потрясения тело может отказать владельцу.
– Ба, что за потрясение? – произнес лорд Джеймс. – Со мной такого не случалось.
– В ваших жилах только половина королевской крови, – заметил врач, забыв об осторожности.
– Она отходит! – послышался тревожный голос мадам Райе. – Пошлите за исповедником!
Где-то далеко Мария услышала тихий голос отца Мамеро, умолявший ее облегчить душу от грехов и войти во врата рая. Но она не могла говорить.
«И как я могу сознаться в грехе, который еще не произошел, но кажется более реальным, чем все остальное?»
– Скажите хоть что-нибудь! – просил он, но она не могла ответить ему.
– Ее ноги холодеют! – воскликнул Бургойн, и Марию тронуло отчаяние, прозвучавшее в его голосе.
«Он беспокоится обо мне», – с благодарностью подумала она.
Но все это не имело значения, и она чувствовала, как ее уносит все дальше от них. Ее единственным чувством была глубокая печаль от расставания с Босуэллом, но потом и оно потускнело, как нечто мелкое и преходящее. То, к чему ее влекло, казалось таким могущественным, что заглушало все остальное.
Внезапно она увидела себя лежащей в постели, увидела Бургойна, лихорадочно сбрасывавшего с нее одеяла и пеленавшего ее конечности, пока они не стали белыми, как у призрака. Его ассистент готовил растирание из горячего масла, и она заметила блеск стекла. Это казалось забавным. Бургойн принялся растирать ей ступни, быстро шлепая ладонями, но она ничего не чувствовала. Ее не было там, в этом слабом, абсурдно запеленутом теле.
Она увидела, как мадам Райе с искаженным от горя лицом открывает окна, чтобы ее дух мог вылететь на волю. Ее в самом деле неодолимо влекло туда.
Мейтленд заламывал руки, как будто действительно скорбел о ее кончине. А лорд Джеймс? Он склонил голову над столом в дальнем конце комнаты и что-то писал. Ей было трудно разглядеть. Она приблизилась, паря над его плечом. Ее шкатулка была открыта.
Он составлял опись ее драгоценностей! Значит, такова его реакция на ее смерть!
Марию передернуло от гнева, и внезапно ее губы снова обрели чувствительность. Бургойн пытался влить ей в рот горячее вино, обжегшее потрескавшиеся губы. Жидкость попала в дыхательное горло – ее моментально затошнило и вырвало на кровать и на пол.
Рвота капала с ее губ, и когда она ощутила вкус, ей стало еще хуже. Она кашляла и задыхалась от боли, снова заключенная в темницу своего тела.
– Она жива! – крикнул Бургойн, и Мария смутно расслышала, как лорд Джеймс оторвался от стола с ее драгоценностями и подошел к ней.
– Да, – бесстрастно сказал он. – Я верю, что королева будет жить. Хвала Господу!
XIV
Целыми днями Мария лежала в постели в верхней комнате укрепленного дома Керра, изо всех сил стараясь выздороветь. Она послушно пила жидкую овсяную кашу, которую Бургойн скармливал ей с ложечки. Постепенно овсянка становилась более густой, потом настал черед яиц и хлебного пудинга, и наконец ей стали подавать тушеное куриное мясо. Она уже могла сидеть за маленьким столом и есть самостоятельно, но потом ей все равно приходилось возвращаться в постель.
