Геннадий Левицкий - Марк Красс
Муммий довольно быстро нашел войско Спартака и десять дней следовал за рабами, в точности исполняя приказ претора. На одиннадцатый день от гладиаторского войска откололась примерно тысяча человек и осталась стоять на дороге. Остальное войско ушло вперед.
Остановился и Муммий с двумя легионами, разбив недалеко от неприятеля лагерь. Утро следующего дня не принесло никаких изменений: Спартак, как донесла разведка, ушел вперед, а отколовшаяся часть его войска продолжала стоять на пути римлян.
Муммий не знал, на что решиться: с одной стороны, претор запретил ему вступать в битву, с другой стороны, отряд мешает следовать за Спартак. Его, конечно, можно обойти стороной, но глупо оставлять у себя в тылу врага, если его можно с легкостью уничтожить.
Рабы не выдержали первых же ударов римлян и, лениво отбиваясь, начали отступать. Легионеры Муммия, предчувствуя легкую победу, усилили натиск. Преследуя рабов, они расстроили свои ряды, часть их в надежде на добычу устремилась в гладиаторский лагерь. Увлеченные преследованием противника, римляне не сразу заметили, как из-за холмов вышли стройные ряды гладиаторов; еще одна колонна врагов появилась из ближайшего леса. Ликторы Муммия затрубили отход, но было уже поздно: рабы со всех сторон набросились на легионеров, чей боевой опыт у многих исчислялся несколькими часами. Бросая оружие и походные мешки, воины легата обратились в бегство. От полного уничтожения их спасло лишь то, что у рабов не оказалось конницы.
Еще один день Муммий потратил на то, чтобы собрать разбежавшиеся легионы. С такими вояками легат не мог преследовать Спартака, и он принял единственно верное решение — вести свое «храброе воинство» к Крассу.
Претор долго и терпеливо слушал легата. По мере приближения рассказа к концу все больше хмурились брови Марка Красса, нервно подергивалась щека.
— Как же ты допустил такой позор? — спросил Красс Муммия, когда тот закончил горестное повествование. — Предположим, тебя заманили в засаду, на войне всякое случается. Допустим, враги сильнее, но ведь у тебя оставались еще два пути: умереть или отступить более-менее организованно.
— Рабов было тысяч пять, не больше. Спартак с основными силами ушел на юг. С ними можно было бороться, и даже успешно, но только не с такими легионерами, — оправдывался Муммий. — Меня победила не сила рабов, но трусость собственных легионеров. Проклятые плебеи повернули вспять, едва мечи гладиаторов коснулись их щитов. С таким войском и тебя, претор, постигнет участь Геллия и Лентула.
— Это мы еще посмотрим… — голос Красса не предвещал ничего хорошего. — Легат, какая когорта покинула поле боя первой?
— Где тут разберешься: бежали все кроме ветеранов.
— И все же найди виновных, Муммий, иначе наказаны будут оба твоих легиона. Мне бы не хотелось быть излишне жестоким.
Мимо военачальников устало брели участники неудачного сражения с рабами. Взгляд Красса вдруг остановился на одном из легионеров. По его развязной походке и лицу было видно, что воин успел залить горечь поражения доброй порцией вина.
— Эй, легионер, где твой меч? — спросил претор.
— Там, на поле… — неопределенно махнул рукой воин и, стараясь ступать как можно ровнее, двинулся дальше.
— Муммий! — рявкнул позеленевший от злости Красс. — Через два часа когорта, первой показавшая спину врагу, должна стоять впереди строя. Кроме провинившейся когорты там должны стать все потерявшие или бросившие оружие.
В означенное претором время огромным квадратом выстроились все восемь легионов. В центре его стояла третья когорта Умбрийского легиона Муммия. Хотя часть легионеров когорты полегла в бою или разбежалась по домам, на их место встали те, кто потерял при бегстве оружие. В итоге их число составило пятьсот человек.
Марк Красс окинул презрительным взглядом провинившихся легионеров. Вдруг гримаса отвращения на лице претора сменилась удивлением: в первом ряду когорты стоял центурион Рутилл. С большим трудом Красс отвел свой взгляд от прославленного легионера, отмеченного за храбрость самим Суллой, и обратился к легионам:
— Воины! Мы явились свидетелями неслыханного позора: римские легионеры бежали от врагов. Я мог бы понять подобные действия, если бы противником был Ганнибал, Серторий или Митридат. Увы! Причиной позорного бегства явилась толпа рабов и гладиаторов. Как же мне поступить с этими презренными трусами, чтобы смыть оскорбление, нанесенное римскому оружию?
— Марк Красс, ты недооцениваешь своего соперника, — подал голос Публий Пет. — Гладиаторы научились сражаться не хуже Митридата, от них бежали два консула. Не думаю, что эти несчастные воины, попавшие в засаду, заслуживают сурового наказания.
— Я не отвечаю за действия Геллия и Лентула; пусть их оценят римский Сенат и народ. Я не могу судить легионеров, которые были в подчинении у консулов, но эти предатели, — Красс кивнул в сторону третьей когорты, — шли под моими знаменами. Их страх и малодушие ложатся пятном на всех нас. Если оставить без внимания то, что римский легионер бежит при виде раба и бросает оружие предков вместо того, чтобы разить им врагов, нам никогда не победить Спартака. Лично я не хочу разделить участь своих предшественников: Клавдия, Вариния, Геллия, Лентула; да и Рим не может позволить себе такую роскошь, как еще раз потерпеть поражение от гладиаторского войска. Мы — последняя надежда оставшихся в городе матерей, сестер, детей и стариков. Разобьют нас рабы — и путь к нашим очагам, к самому сердцу народа и государства свободен. Ради спасения Вечного города я больше не намерен терпеть позорного бегства и трусости. Дарованной Сенатом властью я, Марк Красс, приказываю наказать предателей по обычаю наших предков. Пусть ликторы разделят их на десятки и подготовят к децимации. Эта суровая мера послужит уроком для всех, кто сомневается в силе римского оружия и собственном мужестве.
Мертвая тишина воцарилась на огромном пространстве, занятом десятками тысяч легионеров. Каждый римлянин знал о существовании этого жестокого наказания, но оно не применялось уже более столетия. Легионеры про себя задавались вопросом: соответствует ли суровость наказания вине их товарищей?
Наконец слова попросил военный трибун, под началом которого состояла когорта, запятнавшая себя бегством с поля боя.
— Говори, трибун, — разрешил Красс, — но предупреждаю: мое решение непреклонно, и какие-либо просьбы бесполезны.
— Претор! Я прошу милости не для себя и не для этих трусов — они заслужили децимации. Но среди них стоит центурион Марк Рутилл, участник пятидесяти битв. Дважды он был награжден гражданским венком, стенной венок принял из рук Луция Корнелия Суллы при взятии Афин. Последним покинул поле боя доблестный центурион и в нынешнем сражении. Скажи, Марк Красс, заслужил ли сей ветеран позорной смерти?
— Да, заслужил. Ибо первое дело центуриона — вести за собой легионеров, а уж затем самому рваться в бой. Какой толк, что Рутилл стойко сражался, если его центурия побежала первой и увлекла за собой остальных?
— Возможно ли одному человеку остановить табун диких лошадей? — в волнении спросил трибун. — Разве ты не видишь, претор, какие недостойные и трусливые люди попали под его начало…
— Трибун, я не нуждаюсь в твоей защите, — подал голос Рутилл. — Претор прав, я виновен и готов нести заслуженное наказание. Об одном лишь прошу: пусть позор и смерть отмеченных жребием не будут напрасными. Я готов положить голову под топор немедленно, если это поможет восстановить железную дисциплину в легионах и уничтожить Спартака.
— Благодарю, центурион, ты понял то, чего не смог понять трибун. Пусть жребий по воле богов решит, кому суждено лечь под топор ликтора. Буду рад, если тебя, Марк Рутилл, минет ужасная участь.
Страшное наказание — смертная казнь каждого десятого из провинившихся — давно не применялось в Риме, и легионеры отказывались верить, что такое возможно. Однако, повинуясь претору, беглецов разделили на десятки и бросили среди них жребий. Согласно древним правилам пятьдесят самых невезучих ликторы сначала принялись избивать розгами. Мало кто верил, включая и подвергшихся наказанию розгами, что децимация закончится для них смертью. Всем казалось, что в последний миг Красс поднимет руку и прекратит страшную процедуру.
Но вот принесли огромную дубовую колоду; возле нее встали два ликтора с топорами. Словно в кошмарном сне смотрели римляне, как их товарищи клали головы на колоду и через мгновение лишались их. Пятьдесят человек, со всех ног бежавшие от рабов, стремясь спасти свою жизнь, позорно лишились ее от рук своих товарищей.
Рутиллу повезло, боги уберегли его от смертельного жребия. Но в глазах старого воина было не меньше печали и горечи, чем на лицах обреченных. Центуриона и остальных, оставшихся в живых легионеров третьей когорты, перевели до окончания войны в обоз. Трусы не имели права защищать свою родину с мечом в руке.
