Георгий Лосьев - Сибирская Вандея
Губин, сопя и злобясь на непрошеное вторжение, еле оторвал с пуховиков грузное, набрякшее хмелем и водянкой тело, избил внутреннего охранника и собрал комитетчиков в кабинете, обращенном в оперативную штаба.
Начался разнос.
– Что вы наделали?! – патетически вопрошал Галаган. – Кто дал вам право начинать без нашего приказа?! Кто позволил подменять организованность – стихийностью, разинщиной, махновщиной?! Где высокая идейность, сознательность, святое бело-зеленое знамя?!
Самостийники, опустив глаза долу, отмалчивались.
– Я побывал уже в трех селах, – гремел Галаган, – и везде одно и то же! Разнузданность, полное отсутствие дисциплины, попойки и грабежи, открытые убийства коммунистов и совдепщиков на глазах населения, истязания и аресты сельской интеллигенции. Что это? Восстание? Массовая попытка сбросить ненавистный крестьянину коммунистический режим? Нет, господа! Самый пошлый бандитизм! Очнутся мужики от водки и крови – обрушатся на вас же самих! Сегодня они с вами, завтра – будут громить ваши дома! Неужели нельзя было убрать коммунистов без дурацких открытых самосудов, без лишних глаз? Шабаш ведьм, а не восстание! Нам известно, что к военному руководству вы допустили колчаковскую офицерщину. Неужели вы не понимаете, что мужику эта отрыжка хуже совдепщины! Вам сто раз говорилось: Центр готовит подлинно революционные командирские кадры! Ну, голубчики, Дядя Ваня не простит вам этой самостийности!..
Голубчики сопели. Вожделенно посматривали на уемистый, сверкающий никелем дорожный чайник, стоявший на подоконнике. Вечером, по случаю захвата еще трех деревень, был пир, и сейчас у всех трещали башки. Пропустить бы по стакашку да запить огуречным рассолом, а тут изволь слушать этого болтуна, давно набившего оскомину своими поучениями.
Внимание Галагана тоже привлек никелированный чайник. Подошел к окну, взял чайник в руки, припал воспаленными, обветренными губами к носику, но с отвращением выплюнул жидкость прямо на паркет купеческого дома.
– Тьфу, гадость какая! И тут самогонка!.. Вот оно, ваше «знамя»! Хотя бы сами не пьянствовали. Нашли время!.. Принесите воды!
Базыльников метнул взгляд в Афоньку Селянина, и тот сорвался с места.
– Сей минут, господин Рагозин!
Комитетчики начали вяло перешептываться. Воспользовавшись передышкой, поднялся Губин.
– Вот чо, господин Рогожин, или как там тебя нонча…
Но тут Афонька принес квас.
Галаган пил с жадностью истомленного путника, закинув голову, долго, не отрываясь от горлышка холодной, запотевшей крынки. Квас пенился на усах, стекал с подбородка на домотканый коричневый шабур, надетый поверх городского пиджака.
Губин терпеливо ждал. Наконец Александр Степанович утолил жажду, вытер усы, вздел на нос пенсне и открыл было рот, но Губин сделал останавливающий жест:
– Напился?
– Да, спасибо. Господа, теперь единственный выход, который я вам предлагаю от имени Центра, – это…
– Погоди! – перебил Губин. – Может, жрать хотишь? Накормить?
Галаган отмахнулся: до еды ли сейчас! Неожиданно Губин грохнул кулаком по столу:
– Тады – катись к своей есеровской богоматери!..
– К-как? – опешил «уполномоченный».
– А так!..
Комитетчиков прорвало. Загалдели одобрительно:
– Правильна!
– Вертай к своему Дяде, племянничек!
– И то… По-доброму, по-хорошему, значит, милай человек! – прогнусавил Базыльников. – Мы тебе зла не хочем, а только мы, выходит, вроде рассупонились, теперича нам хомут по вашей городской мерке не подгонишь! Ну и – тово… По-доброму, по-хорошему…
– Не понимаю!.. Объяснитесь, господа!
Комитетчики еще пуще зашумели:
– Сказано: рассупонились!..
– Вы свое, а мы – наше!..
Губин спросил внушительно:
– Понял?
– Раскольники! – кричал Галаган. – Одумайтесь, пока не поздно! Уходите в тайгу! Погибнете!
– Понял?! – опять рявкнул Губин.
Галаган безнадежно махнул рукой:
– Скажите хоть, какая у вас программа?
Вопрос был не в бровь, а в глаз. Губин переглянулся с Базыльниковым и отвернулся в сторону.
– Бить большевиков до последнего! Вот и вся наша программа! – выкрикнул из угла Чупахин.
Но Базыльников посмотрел на кожевенного заводчика укоризненно.
– Не след орать-то! Я тебе так скажу, господин Рагозин. Программа наша такая: народная. Советы – без коммунистов!
Губин обрадовался находчивости приятеля. Ишь чего выдумал, старый пес! Словчил. А здорово! В аккурат подойдет! Вслух сказал:
– Программа наша беспартейная! Ну, что тебе еще?
– Хорошо! Я так и доложу Центру! – прошипел Галаган.
– Докладывай! Пужай! – вновь заорал Чупахин. – Нас савецки не запужали, а ваши брехунцы и подавно! Валяй своим путем-дорогой!
Чупахин подошел к подоконнику и, сгорбившись, припал к чайнику. Прочие веселились всухую:
– Ха-ха!.. Не по носу понюшка?!
– Катись, есерия!
Базыльников поднял руку, и смешки утихли.
– Почто же это этак-то, граждане? Не надоть! Ить хлеб-соль водили… Нехорошо! Езжай, господин Рагозин… По-доброму, по-хорошему…
Отправив восвояси Рагозина, Губин подошел к окну, распахнул створки и выплеснул вонючую жижу из чайника. Вернулся к столу, обвел соратников тяжелым взглядом.
– Будя!.. Отгулялись! Тот стрекулист правду сказал: не ко времени покров справлять – еще страда… Побаловались и – за щеку! Первого, кого увижу из начальствующих выпимши, – велю пороть! На площади, всенародно. Против нету? Так и приняли. Запомните, господа-гражданы!.. А теперь – ступайте. Вечером еще соберемся. Ты, Базыльников, и ты, Жданов, останьтесь.
Когда дверь захлопнулась за последним комитетчиком, сказал Жданову:
– Докладывай.
Жданов высморкался, отвел бегающие глазки:
– Опять не слава богу, Михаил Дементьич…
– Что еще?
– Кержачье, будь они не ладны! Отказались начисто, язви их в шары! Наши было сунулись на выселок мобилизовывать, а они к-э-э-к полыхнут из-за плетней с дробовиков! Я – к начетчику. Тот – ни в какую! Дескать – мы нитралитет. Дескать, еще полезете – уж не в белый свет пальнем, а по мясам отпотчуем! Провианту у нас, говорит, хватит… А чо? Они – могут!.. Почитай, все – охотники, таежники, им, варнакам, человека загубить – раз плюнуть!
– Пущай отсиживаются, не трожь боле… Силу возьмем – сочтемся. Еще?
– Разведка воротилась, Михаил Дементьич…
– Ну?…
– Обратно – худо. В Прокудкином конники с поезда высаживаются… Эскадрон. При пяти пулеметах… Новоселов Прокудкино разворошил. Дознался я: Ванька-то, когда наши ихних бить стали, сразу драпу дал… Вершним, без седла, огородами ускакал. Теперь в городу сидит.
– Бабу его взяли?…
– Не нашли.
– Ат дурни! Мозгов не хватило – заложницей. Ванька Новоселов за ее… Да… радуешь ты меня, начальник милицейский! Ну, ври дале.
– Самсонов своих увести хочет. Цыганские табора тоже собираются. Мужики цыганские митингуют, орут.
– Так… Еще чо?
– Плетнев с Лобковым из городу воротились: красные цельных два парохода с баржей ладят. Пушка-шестидюймовка, и снарядов у их невпроворот.
– Добро, добро… ну, слушай: за Самсонова своей башкой ответишь. Самсонов уйдет, тебе, Васенька, не уйти! Старшего цыганского барошку арестуй и держи в отдельности от прочих. Корми в полное удовольствие, но держи под замком. Без него табора не стронутся. Окрест, в наших селах, чо творится?
– Сам знаешь… Гуляют…
– Разошли своих молодцов. Пущай прижмут самогонных заводчиков. Аппараты пусти ночью на прах! Хозяев, кои воспротивятся, перестрелять!
– А коммунистов когда кончать будем? Которые в подвалах, в пожарке?
– Когда велю. Накажи всем штабным – вечером обратно ко мне.
Вечерние донесения военной разведки были еще выразительней доклада «начмила»: в городе в полной готовности все наличные вооруженные силы – караульный батальон, три роты 458-го полка, весь ВОХР, горуездная милиция; кроме караулов формируется сводный партотряд, численностью в двести штыков.
Докладывал начальник разведки, но подполковник Комиссаров на правах командующего уточнил обстановку:
– На подступах к станции Чик уже заняли оборону две роты Второго Красного запасного полка. При них двадцать пулеметов. Завязались бои с нашими отрядами. Рассчитывать на успех не приходится. Двадцать пулеметов – не шутка, Михаил Дементьич. Командует сам начальник гарнизона: губвоенком Атрашкевич. Уже посылали к нам парламентеров: предлагают сдаться, обещают жизнь, если сложим оружие.
Губин стоял посреди кабинета, широко расставив чугунные ноги и чуть прикрыв глаза. Пальцы опущенных рук сжимались и разжимались.
– А вы что ж ответили, ваше благородие? – тихо спросил Губин.
– Мы вступили в переговоры. Я послал записку, что не вправе решать вопрос о капитуляции, пока не обсудим на заседании нашего партизанского революционного комитета. Они объявили, что утром девятого перейдут в наступление. А нам и встретить нечем. Патронов не хватает, Михаил Дементьевич.
