Анатолий Марченко - За Россию - до конца

Я не только слушал Деникина, но и старался уловить реакцию зала. Она была далеко не однозначной. Об этом можно было судить по репликам сидевших неподалёку от меня. Диапазон этих негромких реплик был довольно широк: от «Настоящий вождь!», «Какой ум, какая голова!» до «Да это же ни много ни мало — царь Антон!», «Господа, вы видите — народился новый диктатор», «Да он всё под себя гребёт!».

Общее же восприятие деникинской речи было восторженным и бурным. Особенно когда в конце выступления ему подали телеграмму (видимо, тебе было предусмотрено сценарием, а может, явилось простым совпадением), которую он тут же зачитал. Это была телеграмма о взятии Ставрополя белыми войсками. Тут уже в зале началось невообразимое: гром оваций, крики «ура!», возгласы: «Слава Деникину!»...

Вечером мы с Любой обсуждали речь Деникина. У нас не было разногласий: мы пришли к единому мнению, что он выступил на редкость удачно и что его авторитет после этого поднимется ещё выше.

Как-то незаметно перешли на разговор о самом Антоне Ивановиче, и в частности о его личной жизни.

   — Мне кажется, — сказал я, — что Деникин слишком одинок. Ведь нельзя же жить одними служебными заботами, лишь одной войной. Я ни разу не видел его рядом с женщиной. Тебя это не удивляет?

   — Ничуть, — сразу же откликнулась Люба. — Он, как и мы с тобой, — однолюб. Ты разве не знаешь, что он женат?

   — Я в полном неведении, — чистосердечно признался я. — А где же его жена, кто она? Ты знаешь?

   — Я знаю всё! — немного заносчиво воскликнула Люба.

   — По слухам? Или из надёжных источников?

   — Этот источник — сам Антон Иванович!

Я не мог скрыть своего изумления:

   — Он с тобой говорил на эту тему?

   — А ты можешь понять состояние уже немолодого человека, правда ещё и не старого, человека, занятого боями и походами и начисто лишённого женской ласки, женского внимания? Нет, нет, не говори, ты не можешь этого представить, потому что ты, Дима, — молод, потому что ты — баловень судьбы. — Она лукаво взглянула на моё обиженное лицо. — Да ты не сердись, ведь я говорю правду. В тебя влюбляются красивые женщины, даже такие разборчивые, как я! — Она снова лукаво и победно улыбнулась. — А Антон Иванович корпит ночами над топографическими картами, неделями не вылезает из окопов или меряет версты в походе вместе со своими солдатами и офицерами. При этом, будучи человеком глубоко порядочным, не позволяет себе любовных интрижек с дамами, хотя мог бы это себе позволить, как позволяет, скажем, генерал Май-Маевский. И не только потому, что такие его поступки могут отрицательно повлиять на его авторитет среди офицеров и подать им дурной пример, но, главное, потому — и я ему вполне верю! — что любит только одну женщину на свете — свою жену.

Её рассказ крайне заинтересовал меня.

   — А какая же она — его любимая женщина? Наверное, такая же красавица, как ты?

   — Не хочу сравнивать её с собой, ты подумаешь, что я — большая задавака. Не скажу, что она из особых красавиц, но очень миловидна и по-своему интересна. Очень обаятельна и, судя даже по первому впечатлению, — человек с доброй, отзывчивой душой.

   — Ты встречалась с ней?

   — Да, когда она жила в Ростове. А до этого в Новочеркасске. Антон Иванович говорил мне, что Новочеркасск стал его любимым городом. А знаешь почему? Там он обвенчался с Ксенией Васильевной — так зовут его жену. Антон Иванович рассказывал, что обвенчались они в январе, сразу после Рождества. В церкви шло венчание, а в городе шла страшная стрельба. Стояли жуткие холода, в церкви изо ртов присутствовавших шёл пар. Скромная, очень скромная была свадьба! Чтобы не привлекать внимания, священник даже не зажигал паникадила. Не было церковного хора. А приглашённых было всего четверо. Шаферы — генерал Марков, полковник Тимановский и два адъютанта. Даже когда атаман Каледин попытался устроить небольшой приём в честь новобрачных, Антон Иванович горячо поблагодарил его, но отказался.

   — Она — ростовчанка, Ксения Васильевна? — поинтересовался я, всё более проникаясь уважением к Антону Ивановичу. Передо мной проявлялся его поистине рыцарский характер.

   — Нет. Не ростовчанка, — ответила Люба. — Антон Иванович познакомился с Ксенией ещё в Польше, до революции. Очень романтическая история! Антон Иванович служил в городе Бела и там сдружился с семьёй Василия Ивановича Чижа, офицера-артиллериста. К тому времени Чиж вышел в отставку и был податным инспектором. И слушай, какое совпадение! Его дочь Ася родилась в тот год, когда Антон Иванович был произведён в офицеры. Представляешь?

   — Выходит, у них большая разница в возрасте?

   — Что ты меня перебиваешь? Так вот, когда Асе было три года, Антон Иванович подарил ей на Рождество куклу, у которой открывались и закрывались глаза. Представляешь? А теперь эта самая Ася — его жена! Она сама рассказывала мне об этой кукле, да так восторженно, что мне самой захотелось поиграть.

   — А ты у меня ещё совсем маленький ребёночек, Любка-голубка! Хочешь, я куплю тебе куклу?

   — Как бы я была счастлива снова превратиться в ребёнка! — воскликнула она. — Так вот, Антон Иванович души не чает в своей Асе и ждёт не дождётся того дня, когда свидится с ней.

   — Как я понимаю его! — произнёс я. — Мне трудно даже представить, что хотя бы на один день расстанусь с тобой.

   — Война, Дима, — с неожиданной грустью сказала Люба. — И в обычной мирной жизни не обходится без разлук, а война и разлука — родные сёстры.

Я вздохнул, со страхом представляя себе, что мы вдруг разлучились с Любой.

   — И всё-таки как же он обходится без женщин столь продолжительное время? — Это уже был вопрос любопытного мужчины.

   — А он и не обходится.

   — Значит, у него есть женщина, любовница? — Её ответ побудил меня к ещё более настойчивым расспросам.

   — Конечно, есть!

   — И кто же?

   — Одна из тех, кто однажды помог ему справиться с одиночеством, это была я.

Если бы на меня неожиданно сбросили сверху камень, я бы, наверное, не ощутил такого удара, как ощутил его от слов, произнесённых Любой.

   — Ты, разумеется, шутишь? — пробормотал я онемевшими губами.

   — Какие могут быть шутки, Дима? — удивилась она. — Я же тебе поклялась, что у меня не будет никаких тайн. О той жизни, которой я жила до тебя.

Я долго молчал, язык не повиновался мне, меня трясло.

Люба села ко мне на колени, обняла за шею. Мне хотелось сбросить её с колен, как я, наверное, сбросил бы очутившуюся у меня на коленях жабу. Но на это у меня сейчас не было сил.

   — Дима, будь мужчиной, — сдержанно произнесла Люба. — Разве ты не понимаешь, что полководцу для того, чтобы побеждать, нужны положительные эмоции? Если хочешь знать, я совершила это ради нашей победы. И разве я могла ему отказать?

   — Кажется, ты никому не можешь отказать, — глухо проговорил я. — И у тебя всегда есть оправдания.

   — По крайней мере я не лгу и не стараюсь прикидываться чистюлей и паинькой. Если любишь, то люби меня такую, какая я есть.

Сейчас я готов был задушить её.

   — Хочешь знать, как это было? — Она, кажется, решила всласть поиздеваться надо мной. — Поздно вечером меня послал к Антону Ивановичу Донцов. С какой-то срочной телеграммой. Я пришла. Антон Иванович был один, кровать была уже расстелена, — видимо, он собирался ко сну. Он был в хорошем настроении, предложил мне вина, потом долго рассказывал про свою жизнь. Много говорил о Ксении, о своей любви. Я слушала его исповедь. И когда он сказал, — ты бы слышал, как жалко и обречённо он произнёс это, — что уже полгода, как лишён женской ласки, я сама...

   — Молчи! — Я зажал ей рот ладонью. — Молчи, или я убью тебя!

   — Убей, — покорно согласилась она. — И ты больше никогда не узнаешь, что такое моя любовь.

Сейчас во мне неистово боролись два чувства: хотелось задушить её своими руками, чтобы она перестала мучить меня, и в то же время я жаждал всегда обладать ею, простив ей всё, даже ещё неизвестные мне «грехи».

   — Успокойся, милый, — прошептала она, прижимаясь ко мне. — Я же поклялась, что отныне, после нашего венчания, ни один мужчина, кроме тебя, не прикоснётся ко мне. Если мы проживём с тобой много лет, ты сам убедишься в этом. И если я вдруг нарушу свой обет — стрелой в меня, режь меня, жги меня!

— Проклятая мы моя Земфира! — вскричал я, и всё повторилось сызнова, как это было у нас в ту, первую, ростовскую ночь...

24

Если бы Антон Иванович Деникин не верил глубоко и искренне в высокие нравственные и политические устои русской армии, с которой сросся воедино всей своей жизнью, то вряд ли даже какой-либо мудрый провидец смог бы предсказать, что, несмотря на всю силу революционного взрыва, разрушившего государственный строй, складывавшийся в России веками, он останется верным своей военной судьбе и не изменит той армии, которая его вырастила и вывела в генералы. Скорее всего, такой провидец предположил бы, что он, как и многие другие генералы и офицеры старой русской армии, взвесив все «за» и «против», положив в основу своих действий принцип личного благополучия, перешёл бы на службу к новой власти, которая спешно создавала военную силу для своей собственной защиты. И в самом деле, даже генералы, которым было что терять, которым надо было полностью менять те идеологические ценности, которым они поклонялись всю свою жизнь, — шли в ряды армии, сразу же названной большевиками Красной. Деникин, которому терять в этой жизни было абсолютно нечего — у него не было ни имений, ни накопленного предками богатства, ни счетов в иностранных банках — и всё имущество которого умещалось в нескольких походных чемоданах, Деникин, который не имел никаких аристократических корней, не был выходцем из дворян, а был сыном крепостного крестьянина, которого при Николае I на двадцать пять лет забрили в солдаты, — этот самый Деникин исключительно по зову сердца, по велению собственных убеждений остался верен долгу истинного русского патриота.