Алексей Новиков - Последний год
Николай Павлович, стоя у колонны, наблюдает за танцующими. Чинно движутся пары. Бесконечно разнообразие, запечатленное в женской красоте. Император, как истинный знаток и ценитель этих чар, отдает должное и грации движений, и посадке головы, и лукавому взгляду…
Но с кем, однако, танцует Пушкина? Николай Павлович всматривается. А, опять с этим кавалергардом. На бале у австрийского посла она, кажется, танцевала тоже с ним?
Вокруг императора продолжается невидимая битва, участию в которой не мешают ни подагра, ни застарелый ревматизм, ни расслабленные ноги.
– Ваше императорское величество!
– Ваше величество!..
– Государь!..
Голосам именитых гостей, окружающих Николая Павловича, вторят скрипки и трубы.
Не слишком ли часто, однако, танцует Пушкина с поручиком Геккереном? Император на какую-то секунду хмурится. Он уже не раз что-то слышал, но, правда, не придавал значения.
Не дождавшись конца танца, император покинул залу. За ним вереницей потянулись почетные гости.
Наталья Николаевна продолжала вальсировать с бароном Дантесом-Геккереном.
По-видимому, к этому все опять привыкли. По крайней мере так казалось Наталье Николаевне. Но барон проявляет иногда такую непостижимую настойчивость, как будто от одного танца с нею зависит вся его жизнь. Он ни о чем не думает. А каково ей? Иногда кажется, что он нарочно хочет поссорить ее с мужем. Но стоит изредка (конечно, изредка!) принять его приглашение на танец или невзначай (конечно же невзначай!) заехать к общим знакомым – и тогда барон Геккерен не дает ей повода даже для малейшей тревоги. Ни за себя, ни за мужа. И все устраивается так просто. Видит бог, Таша не ищет этих встреч.
Если же барон не являлся на каком-нибудь из балов или совсем не приглашал ее на танец, она, разумеется, не обращала на это никакого внимания. Во всяком случае, так ей опять казалось. Какое ей дело до барона Жоржа Геккерена?
В это же время Дантесу отказали от дома у Вяземских. Не то чтобы отказали наотрез, Вера Федоровна просила его не заезжать только в тех случаях, когда у их подъезда стоит карета Пушкиных.
Княгиня объяснилась начистоту: она не может видеть, как мучается Пушкин. Дантес пожал плечами. Чего хочет от него муж Натали? Может быть, по русскому обычаю, он собирается заточить жену в монастырь? Но он, Жорж Геккерен, готов принести публичную клятву – он разыщет этот монастырь.
Вера Федоровна улыбнулась, но решения своего не отменила.
Кто-кто, а она-то хорошо знает характер Пушкина. Она знала всю его жизнь.
Когда Пушкин объявил о своей женитьбе, князь Вяземский обмолвился шуткой: не отец ли Натальи Гончаровой посоветовал ей идти за Пушкина? А поскольку о безумии Николая Афанасьевича Гончарова было всем известно, то Вера Федоровна много смеялась тонкому остроумию мужа. Смеялась, а познакомившись с Натальей Николаевной, никак не могла ее понять. Конечно, красота необыкновенная, головокружительная, общепризнанная имеет свои права, против которых бывает бессилен даже всемогущий мужской ум. Но чем же живет Наташа?.. Вот этого Вера Федоровна, женщина умная, образованная, никогда не могла разгадать.
Вере Федоровне пришлось взять свои меры, чтобы предотвратить встречи Пушкина с Дантесом хотя бы в своем доме.
Эти меры могли бы обидеть Наташу, но, к удивлению княгини Вяземской, она ничуть не насторожилась, нисколько не обиделась. Приняла новость с обычной улыбкой.
Зато Пушкин с особенной охотой ездит теперь к Вяземским и с женой и без нее. Снова звучит в гостиной его светлый и заразительный, как в былые годы, смех.
Петр Андреевич Вяземский нисколько не меньше ценит гений Пушкина. Правда, на «Современник» он окончательно махнул рукой, зато подробно расспрашивает о «Капитанской дочке». Не может расстаться Александр Сергеевич со своим любимцем Пугачом. Непостижимое упорство! Давно ли он сам писал Вяземскому по поводу народных возмущений, вспыхнувших в новгородских военных поселениях: «Плохо, ваше сиятельство. Когда в глазах такие трагедии, некогда думать о собачьей комедии нашей литературы»!
Петр Андреевич и сейчас не видит особого удовольствия в том, чтобы копаться в кровавых событиях прошлого. Пушкин спорит, ссылаясь на долг историка. Князь Вяземский очень хорошо знает, в чем состоит долг беспристрастного историка, но он отказывается понимать – почему этот долг, весьма чреватый опасностями, должен взять на себя божьей милостью поэт Пушкин?
– История принадлежит поэту, – отвечает Александр Сергеевич.
Вяземский молчит. Должно быть, старые друзья разно смотрят и на священные права поэта.
Глава девятая
Князь Петр Владимирович Долгоруков, известный по прозвищу «Bancal» (что в русском переводе прозвучало бы гораздо грубее – Хромой), вел жизнь уединенную и у себя не принимал. Предпочитал выезжать сам. Громкое имя открывало перед ним двери самых высокопоставленных петербургских домов. Хромого принимали еще и потому, что его изрядно побаивались. Князь ездил, слушал и наблюдал.
Странная была это фигура среди великосветской молодежи. Кроме знатного имени, у него нет ничего – никакого состояния. Правительство, щедрое для других, не жаловало князя Рюриковича ни чинами, ни орденами, ни безвозвратными ссудами от щедрот государя.
Князь в меру фрондировал, а фронду соединял с учеными занятиями. Его с юности влекла история, вернее – та летопись темных дел, кровавых драм и скандальных происшествий, которыми были полны родословные знатных фамилий. Князь усердно искал и удачно откапывал в родословных грязные подробности, казалось, погребенные в веках. Таким образом, бескорыстное занятие генеалогией могло стать источником весьма прибыльного шантажа тех потомков, которые превыше всего гордились незапятнанной честью фамильного герба.
Из своих генеалогических розысков Петр Владимирович не делал секрета. Сам распускал для пробы слухи о зазорных тайнах, которыми полна неписаная история… И во избежание каких-нибудь неприятностей, могущих свалиться на голову, тем охотнее принимали Хромого в свете.
Какие-то таинственные нити связывали князя Долгорукова с голландским посланником. Он состоял в приятельских отношениях и с молодым бароном Геккереном. Впрочем, перечислить все знакомства князя было бы невозможно: он не гнушался знакомств с темными людьми, вовсе не принадлежавшими к избранному обществу.
Среди многогранных дарований Петра Владимировича не последнее место принадлежало его бойкому перу. Этот талант проявился по совершенно неожиданному поводу. Когда светские лоботрясы воспользовались вновь учрежденной в Петербурге городской почтой для рассылки анонимных писем, шутливых или интригующих, сотканных из скабрезных намеков или из опасных полуразоблачений, князь Долгоруков оказался непревзойденным мастером этой модной забавы. Сведения, почерпнутые из неведомых источников, он умел облечь в оригинальную и изящную форму. Правда, искусный автор не гнался за лаврами, он предпочитал оставаться таинственным и неуловимым инкогнито. Впрочем, для Петра Владимировича это не было только забавой. Мастер интриги, не достигший еще и двадцати лет, пробовал, нащупывал, оттачивал оружие.
Хромого, чуть-чуть загадочного, опасного, желчного и язвительного, знал весь Петербург, и он успевал бывать всюду. Как только Карамзины, вскоре после именин Софьи Николаевны, вернулись с дачи, князь появился и здесь, возобновив нечастые, правда, визиты. Софья Николаевна считала его скучной личностью. Но сам Петр Владимирович не скучал. Гостиная Карамзиных была удобным полем для наблюдений.
Братья Карамзины с тревогой говорили о Пушкине. После памятных именин Софьи Николаевны Пушкина не раз прорывало при встречах с Дантесом в свете. Князь Долгоруков ни о чем не расспрашивал.
Незадачливый Рюрикович, лелея в душе грандиозные, ему самому не до конца ясные честолюбивые замыслы, наивно и скрытно завидовал славе поэта. Петр Владимирович Долгоруков был в числе тех, кто язвительно величал поэта историографом. Он обстоятельно вычислял, во что обойдется казне «История Петра I», если уже пять лет медлительному историографу выплачивают по пяти тысяч рублей, а ни одной строки этого драгоценного в буквальном смысле сочинения еще никто не читал.
Когда в обществе снова заговорили о Пушкине и Дантесе и заговорили с нетерпеливыми надеждами на неминуемое и скорое столкновение, князь не участвовал в этих разговорах. Не только к дому Пушкина было привлечено его внимание. Петр Владимирович мыслил шире. Барон Жорж Геккерен, волочась за Пушкиной, может встать поперек дороги самому царю. А тогда-то и начнется потеха, которой не придумает и сатана… Но где же одряхлевшему властителю преисподней состязаться с князем Долгоруковым?
Может быть, при встречах в свете Наталья Николаевна Пушкина по близорукости даже не узнавала этого тщедушного, неказистого собой молодого человека. Но Петр Владимирович, затерявшись среди гостей, незаметно наблюдал.
