Сергей Зарубин - Трубка снайпера
С другой стороны трактора мигнул огонек, пуля с треском ударила в самый краешек амбразуры, запорошила пылью глаза. Снова блеснула молния – уже с другого места. Номоконов чуть высунул руку и ощупал отметины на валуне: пули легли рядышком. Ушлый фашист пришел, «профессор войны»! Солнце спускалось за гору, и немец торопился. Пули скалывали края амбразуры, рикошетили, со зловещим пением уходили в вышину. Номоконов отодвинулся в сторону, просунул винтовку в амбразуру и, не целясь, спустил курок.
«Мы живы, фашист! – сказал он выстрелом. – Ползая за железом, ты меняешь позицию – в этом твое преимущество. Темнеет, не поймать на мушку твою голову. Не стало отца у бурятского парнишки, но этого ты, видать, не знаешь. Стреляй, только не возьмешь меня, а сам наверняка живешь последний день! Утром снова встретимся – поединок только начинается! Я не уйду. Отнесу убитого товарища и сразу же вернусь. Завтра вы опять услышите свист моих пуль, здесь же распрощается с жизнью не один фашист. Придешь!».
Стемнело. Номоконов выбрался из-под валуна, подхватил Санжиева за холодные руки и поволок к своей траншее. Не дотащил – положил в воронку на нейтральной полосе. Надо было быстрее добраться до блиндажа, сообщить о беде, посоветоваться с лейтенантом Репиным. Созревал план поединка с немецким снайпером.
– Не уйдешь, – успокаивал себя Номоконов.
Видно, меткому своему стрелку приказали немцы расправиться с русскими, взявшими на прицел участок важной дороги.
Сумерки помешали… Сейчас немец зарывается в землю, наверняка он выберет позицию среди груды камней, громоздящихся на обочине. Именно оттуда как на ладони видно поле, усеянное пнями и валунами. Надо взять с собой Поплутина, он поможет… Номоконов ляжет справа, поближе к дороге. Товарищ укроет его ветошью и залезет в старую ячейку. Обозлит, растревожит Мишка врагов, на себя отвлечет внимание немецкого снайпера. Вот тогда и выстрелит Номоконов в голову фашиста, который убил друга.
В полночь, усталый, глубоко опечаленный потерей, подходил Номоконов к блиндажу. Не спал лейтенант Репин, издалека услышал осторожные шаги снайпера, окликнул:
– Это вы, Данилыч? Ну, все хорошо? А я что-то беспокоился за вас сегодня.
– Худо дело, лейтенант! – подбежал Номоконов. – Пропал Та-гон, убили! Недалеко лежит, не дотащил… Давай человека, надо думать-решать. Можно прикончить завтра фашиста, отомстить…
– Вот беда, – сказал Репин. – А я ведь уезжаю… Совсем.
– Как? – опешил Номоконов.
– Учиться посылают, – сказал Репин. – Уже все сдал, в полночь будет машина. Приехал новый командир… Осталось проститься с вами.
– Неправда, лейтенант, – растерянно проговорил Номоконов. –А как я теперь? Шутишь, Иван Васильевич?
–Нет, Данилыч…
Тихо и тоскливо было в блиндаже. Никто не спал. Что-то говорили снайперы, копошились на нарах, курили. У столика сидела синеглазая женщина в белом полушубке и тоже курила. Это и был новый командир взвода. Как во сне поздоровался Номоконов, отошел в уголок, присел на краешек нар. Хотелось броситься на грудь командиру, годившемуся ему в сыновья, прижаться к нему, задержать. А лейтенант стоял возле женщины в белом полушубке и просил разрешения закончить начатое дело.
– Обстановка мне лучше известна. Так что давайте уж я последний раз распоряжусь.
– Не возражаю, – жестко сказала она.
Не раздеваясь, доложил Номоконов, как погиб Санжиев, стал
рассказывать свой план борьбы с немецким снайпером. И загорелись глаза человека, уже сдавшего дела, засуетился он, заволновался:
–Правильно задумано! Эх, я бы сам сбегал… Обязательно возьмите товарища. Кого? Поплутина? Верно. Собирайтесь, Михаил.
– Есть, товарищ лейтенант!
– Действуйте осторожно, – распоряжался Репин. – Под пристрелянный валун не лезьте, выройте рядом новую ячейку. Сейчас я позвоню артиллеристам.. Под шумок, на рассвете – огонь по дороге, по солдатам, по машинам! И тогда он появится, придет. Обязательно вызовут!
Лейтенант Репин решил проводить снайперов. Полез Номоконов под нары, нащупал свой вещевой мешок, закинул на плечо и вышел из блиндажа. Возле проволочного заграждения остановились трое, крепко обнялись.
– Берегите ее, – сказал Репин. – Уважайте, слушайтесь… Тяжелая судьба у вашего нового командира, не дай бог такую. На глазах у нее сына убили фашисты. С тех пор бьет их, разит. Не один захватчик погиб от руки этой женщины. Закаленная сталь – вижу. Школу снайперов закончила… Ничего, привыкнете. Нелегко и мне… Уезжаю, а сердце здесь остается.
– Куда, Иван Васильевич?
– Не знаю… – задумался Репин. – Буду беспокоиться о вас, привык…
– Понапрасну не горюй, – сказал Номоконов. – И за Мишу, и за меня… За всех, кто был с тобой. Теперь мы грамотные. Теперь, можно сказать, только и начинаю я настоящую войну. За заботу, смелость да за науку полюбили мы тебя. Для всех стал дорогим, я видел. День худой сегодня – тунда-ахэ16 теряю. Эх, лейтенант, лейтенант… Товарищ!
Вынул из мешка Номоконов какой-то предмет и сунул Репину в руки.
– Что такое?
– Поглядишь потом. Это, чтобы не забыл.
– Спасибо, Данилыч, –дрогнул голос Репина. – Ничего, встретимся! На письма отвечайте.
Так и расстались. Повернулся Номоконов, закинул на плечо винтовку и мягко зашагал по изрытой земле. Свежий предутренний ветерок бодрил, прогонял усталость, ласкал лицо, орошенное непрошеными слезинками. Глухо кашлянул суровый с виду человек, утерся, пошел быстрее. Впереди на темном небосводе вспыхивали, ярко светились ракеты. Слышались пулеметные очереди, издалека доносился гром орудий. Передний край жил своей жизнью… Все сделает зверобой, чтобы еще дальше отодвинулась эта страшная линия, чтобы свободной от фашистской нечисти стала родная земля. Пока жив, будет посылать верные пули в головы врагов. Выстрел за выстрелом. Молодой командир, коммунист, сердечный человек помог ему стать солдатом.
Теперь он – снайпер! Можно померяться силами с фашистскими убийцами. Держись теперь, гады!
Большие, очень важные события происходят во фронтовой жизни. Понимает это солдат, шагающий на поединок с опасным врагом. Ничто не ускользает от глаз таежного охотника, привыкшего все замечать. Крупные силы подходят к рубежам Демянского котла. Хорошо обмундированы солдаты, веселы и энергичны; новенькие автоматы у них в руках. С грозным гулом пролетают над линией фронта стремительные «птицы» со звездами на крыльях, смело вступают в схватки с вражескими самолетами. Недавно солдаты шепотом передавали друг другу новую радостную весть: крупная танковая часть подошла, артиллерия подтягивается.
Когда придет на землю мир, сдаст снайпер винтовку и поедет искать своего командира и большого друга. С ним не пропадешь, любое дело будет под силу. Улыбнулся солдат, представив лейтенанта в эту минуту. Вот он зашел в блиндаж, взглянул на предмет, оказавшийся в его руках, поднес к свету. Не один час провел Номоконов за любимым занятием. Когда приходили в блиндаж посторонние командиры, переставал он точить кусок черного дерева, прятал: все-таки не фронтовое это дело. И лейтенанту Репину не показывал. Великий музыкант, о котором рассказывал командир,
теперь совсем как живой. Пусть посмотрит лейтенант на работу своего снайпера, полюбуется. Наверное, нежный напев скрипки слышится сейчас в блиндаже. О желанном мире на земле рассказывает скрипка, о счастье и верности.
Выписка из газеты Северо-Западного фронта «За Родину»: «Бывший охотник из Забайкалья, тунгус Семен Данилович Номоконов стал на фронте искусным снайпером. Усвоив теорию стрельбы, изучив винтовку с оптическим прицелом, он сделался грозой для фашистских захватчиков. К середине февраля народный мститель истребил 106 немецко-фашистских захватчиков.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 февраля 1942 года С. Д. Номоконов награжден высшей наградой Родины-орденом Ленина».
НА УГРЮМОМ ХИНГАНЕ
В конце сентября 1945 года по пыльной дороге, петлявшей по склону Большого Хинганского хребта, резво бежала маленькая, с длинной косматой гривой лошадка. В двухколесной тележке сидел человек в солдатском бушлате. Позванивал колокольчик, подвешенный под пестрой раскрашенной дугой. Ездок натягивал вожжи и ласково приговаривал:
– Шевелись, Шустрый. Маленько осталось.
На последнем, очень крутом перевале, где на каменном постаменте застыл Т-34 – памятник героическому маршу танкистов Забайкальского фронта, – остановилась тележка.
Была пора листопада. Сыпались мягкие иголки с могучих лиственниц, вцепившихся корнями в огромные мшистые валуны. Кружились, падали на землю листья берез и осин. Далеко внизу расстилалась желтая степь. Свежий ветер принес запах полыни и дымок горевшего кизяка. Ездок спрыгнул на землю, огляделся по сторонам, прислушался, уловил глухой монотонный шум, доносившийся слева, от скалы, и стал распрягать коня.
