Ассирийский мушаркишу - Александр Васильевич Чернобровкин
Солнце припекает от души. Не спасает даже свежий ветер с моря, который словно бы уплотняет жару, вместо того, чтобы сдувать ее. Я снял шлем, повесил на рог седла. На голове соломенная шляпа, сильно помятая. Из-под нее стекает пот по вискам, шее. Я уже заморился вытирать его. Пытаюсь не обращать внимание. За мной едет на муле Абая. Несмотря на усталость, он гордо держит мою пику наконечником вверх. Судя по суровому выражению лица, это не раб, а отважный полководец, не знавший поражений. Каждый мечтает, о чем хочет, а ест, что заслужил.
Навстречу мне скачет гонец из дозорной сотни. Спешит, значит, что-то важное. В нашем случае таковым может быть только обнаружение противника. Гонец останавливает коня передо мной, начинает разворачиваться, чтобы не перекрыть дорогу.
— Много их? — спокойно спрашиваю я.
— Очень! — возбужденно произносит он. — Стоят в долине, готовятся к бою.
— Поехали посмотрим, кто там решил погибнуть, — произношу я и отдаю приказ едущим за мной: — Задним подтянуться.
Эти слова улетают по колонне к замыкающим, повторенные десятки раз.
Мое спокойствие передается гонцу, который снимает железный сферический шлем и кривыми пальцами с черными каемками под ногтями яростно чешет черные курчавые волосы, мокрые от пота настолько, что слиплись.
Мы поднимаемся на вершину очередной складки, убегающей к морю, и впереди открывается долина, разбитая низенькими стеночками из булыжников на участки, засеянные овощами. Климат здесь влажный. Ночью на остывших камнях образуется много росы, которая подпитывает растения. В дальнем конце военный лагерь: с сотню шатров и палаток разной формы и сотен пять навесов. Там стоят люди, смотрят в нашу сторону. Их если и больше, чем нас, то ненамного. К бою они как раз и не готовились. Видимо, это отряд из одного города, скорее всего, Сидона, который ждет, когда подойдут остальные. Состоит из тяжелых и легких пехотинцев. Последних больше. Ни конницы, ни колесниц. Может быть, еще приедут. Если успеют.
Я продолжаю ехать не спеша, спускаясь по склону в долину. Дозорная сотня, пропустив меня, пристраивается с боков к колонне. Все пока на расслабоне. Думают, что и мы будем ждать основные силы.
— Приготовиться к бою! — командую я перед самым выездом в долину, меняю соломенную шляпу на шлем и зову раба: — Абая!
Юноша протискивается ко мне, отдает пику и забирает шляпу.
— Жди здесь, — строго говорю ему, но уверен, что раб поскачет за нами, пусть и не в первых рядах, чтобы реалистичнее почувствовать себя воином.
— Разворачиваемся влево-вправо во всю ширину долины! — отдаю я следующий приказ.
Слышу, как сзади начинается движуха. До моих подчиненных дошло, что ждать никого не будем, что сейчас начнется бой. Враги тоже это поняли и засуетились, начали надевать доспехи, готовить оружие. Я пришпориваю Буцефала и, набирая скорость, скачу на врага. Сзади, слева и справа слышу мощный перестук копыт, который сливается в боевой марш. Никто не обгоняет меня. Движемся выпуклой кривой, загнутой к флангам.
Вражеские легкие пехотинцы, начавшие было выдвигаться вперед, сообразили, что конная лава сомнет их, ломанулись назад, под защиту копейщиков. Те не успели построиться, войти в боевой режим, поэтому подались вслед за ними. Позади метались несколько командиров, пытались остановить отступающих, а потом и сами подались вслед за ними.
Я настигаю коротконогого мужика в кожаном шлеме и доспехе, который, бросив щит и копье и размахивая руками так, будто разгребает мусор на воде перед собой, несется к палаточному лагерю. Коротко колю его пикой под основание загорелой шеи почти черного цвета. Наконечник входит легко и глубоко. Мужик падает плашмя. Бью следующего, одетого в плотную стеганную тунику. Судя по кожаной сумке слева на ремне через плечо, это пращник. Он пикирует мордой в пепелище от костра. Третий, четвертый, пятый… Останавливаюсь только в конце долины, где начинается холм, поросший маквисом. Убегающие враги, не обращая внимания на колючки, наделали в нем проходов, но мне жалко Буцефала и еще больше себя. Медленно возвращаюсь к палаточному лагерю, где мои подчиненные приступили к главному ритуалу — сбору добычи.
В месте, огражденном арбами, сидят на земле около двухсот пленников. С них уже сняли доспехи и оружие, трудно определить, кто командир. Выбираю молодого парня в самой чистой тунике желтовато-белого цвета.
— Вы из какого города? — спрашиваю я на финикийском языке.
— Из Сидона, — отвечает он, немного расслабившись.
Наверное, думает, что человек, знающий его язык, не убьет.
— Элулай был с вами? — продолжаю я допрос.
— Да. Когда началось, послал меня задержать вас, а сам побежал в другую сторону, — огорченно пожаловался юноша.
Видимо, до него что-то начало доходить. Некоторым полезным идиотам выпадает возможность поумнеть, став рабами.
31
Сидон сдался без боя после того, как правитель Элулай уплыл на галере, как сказали, в открытое море, скорее всего, на остров Кипр. Наши союзники еще не прислали флот на подмогу, так что горе-правителю удалось ускользнуть. Пришли представители городской верхушки, попробовали свалить все на беглеца. Не вышло. Их всех посадили на колья, которые вкопали в землю по периметру города, чтобы каждый горожанин мог выйти через любые ближние ворота или подняться на крепостную стену в любом месте и полюбоваться, что делают с изменниками. Обывателей пожалели, чтобы было с кого собрать дань, которую задолжали за четыре года. Заниматься этим назначили нового правителя из местных Итобаала, выделив Сидон и прилегающие к нему поселения в отдельную административную единицу.
Пока Синаххериб занимался этим, начали прибывать делегации из Тира и мятежных городов-государств Самримуруна, Арвада, Библа, Ашдода, Амона, Моава, Эдома. Эти сразу привезли дань за четыре года и покаялись, свалив вину на уплывшего Элулая. Мол, прельстил поганец, смутил некрепкие умы; больше такое не повторится. Синаххериб сделал вид, что поверил им. Ему нужен спокойный тыл, чтобы расправиться с самым крупным в этих краях и опасным противником Иудеей, к которому, по данным нашей разведки, прибыла помощь из Египта и от кочевников.
Следующей целью нашего похода стал приморский город Ашкелон, который отказался «вернуться в ярмо» —
