Карл Смелый. Жанна д’Арк - Александр Дюма

— Верно, много людей ранено, — говорил герцог Бер­рийский. — Какая жалость! Я предпочел бы не начинать, лишь бы не стать причиной стольких людских несчастий; да вы ведь и сами ранены, кузен де Шароле?

— Что поделаешь, кузен де Берри! — надуваясь спе­сью, произнес граф. — Это доказывает, что я-то прибыл вовремя, чтобы дать сражение.

Затем он обратился к бургундцам:

— Слышите, как выражается мой дорогой родствен­ник? Его поразило зрелище семи или восьми сотен ране­ных солдат, которые тащились через город, чужих для него людей, с которыми он даже незнаком. Но куда больше поражает то, что такое вообще его тронуло; ведь это человек, способный легко заключить отдельную сделку, а всех нас оставить в дерьме. Возможно, ему вспомнились прежние войны между его отцом, королем Карлом, и герцогом Бургундским, моим отцом, и он задумал повернуть против нас французов и бретонцев.

Пока принцы спорили друг с другом, король, которому не нужно было, как им, приводить к согласию три или четыре мнения, молча отбыл, чтобы поторопить нор­мандское дворянство. Оставить в подобную минуту Париж было довольно смелым шагом, но король всегда достаточно легко шел на такого рода рискованные реше­ния, опиравшиеся у него на определенные расчеты. И если такие решения приводили к успеху, это вызывало у него неописуемую радость и доставляло ему невероятное самоудовлетворение.

Ну а кроме того, Людовик XI был вполне уверен в своем новом наместнике, графе д'Э, а еще больше — в парижском простонародье.

Что же касается буржуа, то они не слишком любили короля, ибо находили его чересчур похожим на них самих, чересчур буржуазным.

Так что кое-кто из состоятельных горожан уведомил принцев об отъезде короля в Нормандию, и те, получив это известие, продвинулись вплоть до Ланьи.

Как только чиновники Парламента и представители городской верхушки узнали, что принцы находятся всего лишь в пяти или шести льё от ворот Парижа, они отпра­вились к графу д'Э и стали просить его направить послов к их высочествам, чтобы договориться о благоприятных условиях мира.

Граф д'Э ответил, что это входит в его намерения и, как только такая возможность представится, он постара­ется не упустить ее.

Ждать такой возможности долго не пришлось: герцог Беррийский направил четырех вестников с четырьмя письмами: одно из них было адресовано горожанам, дру­гое — Парламенту, третье — Церкви, четвертое — Уни­верситету.

Принцы попросили направить к ним шестерых имени­тых горожан, чтобы обсудить условия мира.

Город направил их двенадцать.

Это были: Гильом Шартье, епископ и благочестивый глупец; Тома Курсель, один из судей Жанны д'Арк; л'Олив, проповедник; трое Люилье — богослов, адвокат и меняла, а также шесть каноников из имеющихся две­надцати.

Депутация встретилась с принцами в замке Боте. Гер­цог Беррийский принимал ее сидя. Герой Монлери стоял возле принца, вооруженный с головы до ног. На ногах стоял и Дюнуа, несмотря на свои шестьдесят шесть лет и подагру.

Герцог Беррийский не произнес ничего; граф де Шароле обронил несколько угроз, сказав при этом пару слов насчет Монлери; зато Дюнуа объявил депутатам, что если Париж не отворит к воскресенью ворота, то в понедельник начнется генеральный приступ.

Поскольку разговор происходил в пятницу, депутаты не могли терять время.

В субботу в Париже собрался большой совет, и, как нетрудно понять, город пребывал в великом волнении.

Под окнами ратуши стояли городские арбалетчики и стражники, дабы обеспечить тем, кто принимал реше­ние, возможность свободно высказать свое мнение.

Однако в двухстах шагах от ратуши, на набережных, граф д’Э устроил смотр войск, в котором участвовали три тысячи кавалеристов, полторы тысячи пехотинцев, кон­ные лучники и пешие нормандские лучники.

Это означало: «Господа горожане, поостерегитесь делать то, что вы намерены сделать».

Тем временем горожане совещались. Одни заявляли, что было бы крайне невежливо отказать принцам в праве войти в город и что следует их впустить, разрешив каж­дому из них иметь при себе охрану в четыреста человек, то есть всего тысячу шестьсот человек на четверых.

Это предложение, имевшее то преимущество, что оно предлагало компромиссное решение, которое устраивало горожан, ибо оно не вынуждало их бесповоротно встать на какую-нибудь одну сторону, могло бы пройти, как вдруг послышались крики на улице и тот отдаленный грозный гул, какой производят людские толпы.

Это было парижское простонародье, которое искало, чтобы повесить их и перерезать им горло, разбойников- депутатов, намеревавшихся впустить в город грабите­лей.

Демонстрация удалась, и демонстранты были много­численны.

К великому ужасу горожан граф д’Э позволил народу вопить под окнами ратуши; затем он вошел в зал заседа­ний и призвал депутатов отправиться к господам прин­цам и дать им отчет об итогах состоявшегося обсужде­ния.

Депутаты вняли мнению большинства именитых горо­жан и отбыли.

Было воскресенье.

Ответ заключался в том, что нельзя принять никакого решения прежде, чем станет известна воля короля.

— Что ж, — громким голосом произнес Дюнуа, — тогда завтра приступ!

— Как вам будет угодно, монсеньор, — ответили горо­жане.

В течение следующего дня к городу никто не подошел: напротив, из города сделали вылазку солдаты короля и привели с собой шестьдесят лошадей.

Двадцать восьмого августа король вернулся в Париж с войском из двенадцати тысяч человек, с пятьюдесятью телегами с порохом и семьюстами мюидами муки. Людо­вик XI знал парижан, преданных до тех пор, пока они ни в чем не испытывают недостатка, и считал важным сде­лать так, чтобы они жили в довольстве; и в самом деле, Париж был переполнен хлебом и вином. Принцы удер­живали верховья Сены, но в руках короля были ее низо­вья. Припасы же доставляли, поднимаясь вверх по тече­нию, а не спускаясь по нему вниз.

Король распорядился доставлять по реке все, вплоть до пирогов с угрями из Манта, по его приказу продава­вшихся за полцены на рынке в Шатле.

Тем временем осаждающие умирали с голоду; проис­ходило прямо противоположное тому, что случается при обычных осадах.

Герцог Менский сжалился над своим племянником, герцогом Беррийским, и послал ему яблок, капусты и репы.

Уже во второй раз горожане видели возвращение исполненного силы короля, которого они пытались перед этим предать; уже во второй раз они страшились его мщения. И король отомстил, но мягко: он ограничился тем, что удалил из города трех или четырех депутатов, призывавших принять принцев; что же касается епи­скопа Гильома Шартье, то король отомстил ему лишь тем, что не разговаривал с ним до самой его кончины и сочинил на его смерть оскорбительную эпитафию.