Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова
— Это вас так стрелой ведь? — спросила она.
— Угу, — только и смог вымолвить капитан.
— Я так и поняла. На рану от меча не похожа, да и вы не стали бы так по-глупому подставляться под удар, — продолжала женщина, и Соджун перевел на нее взор, оторвав, наконец-то, взгляд от ее рук. — Да и прилетела из-за спины. Вы не думайте, этот способ очищения самый лучший. Ему меня дед научил, а он у меня генерал. Великий генерал! Он всегда говорил, что даже порезанный палец, должен быть правильно обернут в правильный лист правильного растения, не то, что рана от стрелы. А если бы она была отравлена?
И тут Соджун понял: Елень говорила с ним не потому, что захотела поговорить или рассказать о своём великом деде-генерале. Нет. Она говорила все это, чтоб отвлечь его от боли, которая объяла руку от кисти до самого плеча. Он сам вытащил ту стрелу из раны под грудью. Тогда он чуть сознание не потерял, но вытащил, благо наконечник — обычный срезень, а не зазубренный. Вот тот, не разрезав тела, не вынуть. Если бы пришлось резать… И от осознания того, что эта удивительная женщина позаботилась о нем, позаботилась отвлечь, солнце глянуло в душу, рассыпавшись там миллионами золотистых искр, осветив все затемненные уголки души — Соджун улыбнулся.
— Мы бы с вами не разговаривали, — ответил он с улыбкой.
Елень в этот момент приглаживала поверх воска лоскут грубого холста. Она взглянула на капитана и даже немного растерялась. Он смотрел, и мягкая улыбка пряталась в уголках губ. И в этот момент, когда он был таким расслабленным, умиротворенным, женщина дернула лоскут на себя — капитан едва усидел. Боль взорвалась в голове, на миг ослепив. Ему даже пришлось опустить голову от слабости. Он чувствовал женские легкие пальцы на себе, но едва сидел. От боли на глаза выступили слезы. Грубая мозолистая ладошка легла на лоб, потом прошлась по шее, а он едва дышал.
— Ну вот, рана чистая, — с этими словами Елень показала содранный лоскут, на котором поверх воска остался весь гной. Соджун лишь кивнул.
Женщина омыла рану, запах лекарственных трав наполнил комнату. Быстрые, немного шершавые пальцы действовали со знанием дела так, будто Елень было не впервой обрабатывать рану от стрелы. Капитан хотел спросить об этом, но не стал, боясь ударить по больному, поэтому он просто сидел и просто следил за тонкими пальцами.
— Вы отправили за доктором Хваном, я не стану закрывать рану повязкой. Пусть он посмотрит, — сказала Елень, закончив обработку и накинув ханбок на плечо.
— Простите, — попросил Соджун.
Рабыня подняла на него взгляд. Их глаза встретились, и капитан замер. Она никогда не смотрела исподлобья, как подобает рабыне. Только прямо, открыто, загоняя душу в самые темные уголки сердца. От магнетизма этих зеленых глаз бросало то в жар, то в холод, и отвести взгляд не получалось.
Вот и сейчас Соджун смотрел на нее и не мог не смотреть.
— За что вы извиняетесь? — спросила она. — За рану? Если бы лучник был лучшим стрелком, вы бы получили эту стрелу под лопатку, как раз в сердце.
— Она … она была направлена не в меня…
Женщина стала составлять все обратно на столик, и капитан почувствовал ее досаду.
— Госпожа…
— Я раба! Если ваш отец услышит это…, — вспыхнула вдруг Елень.
Соджун поймал ее за руку. Маленькая ладошка была сухой мозолистой и коричневой от въевшейся в кожу грязи. Еще месяц назад эти руки…
— Пустите, если ваш отец увидит…
— Здесь его нет. Здесь только я и вы.
— И не говорите со мной формально…
— Это мне решать! — вспылил Соджун, начиная злиться.
Елень ухмыльнулась, и мужчина непроизвольно разжал пальцы. Женщина вытерла ладонь о передник, на своего господина она не смотрела.
— Конечно, вам. Вот только хуже от этого будет только мне, — проговорила она. — Вы правы, я злюсь на вас за эту стрелу. Будь стрелок точнее, моя жизнь бы закончилась. Об этом вы подумали?
Соджун молчал. За прошедший месяц Елень изменилась. Лицо, безжалостно обветренное, потускнело. Некогда прекрасная бархатистая кожа шелушилась на скулах. Руки огрубели, а на плечах появились потертости от лямок упряжи. Но страшнее всего изменились глаза: они потухли. В них не было прежней жизни, былого задора, их блеск больше не ослеплял. Сердце непроизвольно сжалось.
— Я не жалуюсь. Я жива и мои дети тоже. Мы сыты, обуты-одеты. У нас есть крыша над головой. И все это благодаря вам, господин капитан. Могло быть хуже. И вы сами это знаете.
Во дворе раздались голоса. Елень тут же подскочила. Соджун последовал ее примеру. Он отчетливо услышал голос своего отца и доктора Хвана, который объяснял цель своего визита. Елень бросилась из комнаты, но хозяин перехватил ее за локоть и завел за ширму. Открыл дверь заднего шкафа. Женщина не стала сопротивляться — с проворностью мыши она юркнула в потайную комнату-чулан, подобрав юбку. Хозяин, закрывая дверь, встретился с ней взглядом. Он не увидел, — здесь за ширмой, вдали от свечи, освещавшей комнату, было темно, как в погребе, — почувствовал этот взгляд напуганных глаз, ощутил страх жертвы, которая боится своего хозяина. Боится его гнева, его тяжелой руки. Боится и бежит от несправедливой кары.
Соджун успел поставить ширму и даже дойти до двери, как та открылась, и на пороге показались доктор Хван и отец. Капитан поклонился.
Отец пробежал глазами по комнате, заметил столик с травяным отваром, чашу с воском. Поинтересовался. Соджун поклонился и признался, что сам хотел обработать свои раны, а столик принес Чжонку. Опешивший на миг подросток тут же подтвердил сказанное. Доктора весьма заинтересовал способ удаления гноя. Капитан смешал правду и вымысел. Способ из империи Мин, видел давно, но сам попробовал только сегодня, пока Чжонку ездил за лекарем.
Соджун видел ястребиный взгляд своего отца, который словно пытался найти в комнате признаки присутствия Елень, и не найдя таковых, испытующе смотрел в лицо единственного ребенка. Но по безразличному исхудавшему лицу взрослого сына прочитать что-либо было сложно. Оно было непроницаемо и глухо, как крепко закрытая
