Дмитрий Дмитриев - Осиротевшее царство
— Да когда же, бабушка, придёт это время?
— Теперь скоро придёт, внучка милая, потерпи.
— Об одном хоть скажи, бабушка: живы ли мои отец с матерью?
— Отец жив, а мать… давно умерла, — отрывисто ответила Марина и стала кутаться в свои лохмотья, приготовляясь уйти.
— Но скажи мне по крайней мере, как звали мою мать? Я стану молиться за её душу.
— Её звали так же, как и тебя, то есть Марьей.
— А как зовут моего отца? Хотя я и не знаю его, ни разу не видела, а всё же, по Божьему закону, должна о здравии отцовском молиться.
— Этого я тебе не скажу, Маруся, да и молиться за него нечего: он не стоит твоей молитвы, не стоит, — сурово проговорила старая Марина. — Он — знатный, важный барин, но злой и нехороший. Он бросил, совсем забыл о тебе. У него есть другие дочери, тех он любит. Да, да, он злой; сам знатен и богат; живёт в палатах каменных, что дворец, а свою дочь — тебя, Маруся, — заставил жить в лачуге.
— Но за что же отец не любит меня? Что я сделала ему? Ведь он меня не знает, как и я — его.
Крупные слёзы блеснули на красивых глазах Маруси.
— Придёт время, всё, всё узнаешь.
— Бабушка, теперь мне и горько, и больно ждать!.. Лучше бы ты мне ничего не говорила.
— И не сказала бы, если бы ты с вопросами не пристала. Ну да полно говорить об этом!.. Лучше скажи мне про офицера, который так часто повадился к нам ходить.
— Что же про него мне говорить? — вся вспыхнув, ответила Маруся.
— Зачем он повадился ходить? Уж, конечно, не ради меня ходит он к нам, а ты пришлась ему по нраву; влюбился он в тебя.
— Что же… пусть его.
— Сдаётся мне, внучка милая, что и ты его полюбила? — с улыбкой промолвила старая Марина.
— Не скажу, бабушка, что я Леонтия крепко полюбила, но всё-таки он нравится мне, — откровенно призналась Маруся. — Он такой добрый, ласковый и собой пригожий. Нетрудно и полюбить такого молодца.
— Смотри, Маруся, берегись! Если офицер станет говорить, что любит тебя, — не верь его ласковым словам, не поддавайся. Лживы все молодцы — только и норовят, как бы честь девичью сгубить. А с этим Левонтием и ещё осторожнее быть надо: недаром он с Долгоруковым Иваном дружит.
— Так что же?
— А то, что Долгоруковых, как огня, тебе бояться надо; они — наши злодеи. И твой Левонтий с ними заодно, их единомышленник. Не любить тебе бы его надо, а бояться. А если до любви у вас дошло, пусть Левонтий женится на тебе.
— Пара ли я ему, бабушка? Он — офицер, дворянин, а я — сиротинка безродная, — с глубоким вздохом промолвила красавица Маруся.
— Ты по своему роду, может, много выше его. Ну так вот, помни мой сказ! Пойду я теперь, а ты, Маруся, смотри: придёт твой офицер, подальше от него держись, много ему не доверяй.
— Эх, бабушка, плохо же ты меня знаешь! Себя я помню, и честь свою я берегу.
Марина вышла из своей хибарки, Маруся проводила её, а затем, заперев ворота, вернулась в горницу.
Начинало темнеть. Молодая девушка зажгла ночник и села, пригорюнившись, к столу.
Невесёлые, нерадостные мысли бродили у неё в голове. Слова «твой отец и знатный, и богатый» запечатлелись у неё на сердце.
«Отец знатный, богатый; а кто же моя мать? Бабушка про то ничего не говорит. Только и сказала, что моя мать умерла и что звали её Марьей. А кто была она — я не знаю… Надо непременно поразведать, поразузнать. Правда, бабушка обещала сказать, но когда скажет? Легко ли ждать? За отца мне молиться не велела. „Он, — говорит, — злой и немало тебе наделал зла“. Какой же отец учинит зло родной дочери? Нет, думается мне, что все мои наряды идут от отца, да и едим и пьём мы сладко — тоже на отцовы деньги. Ведь бабушке взять негде; наверное, отец нам помогает».
Тут размышления молодой девушки были прерваны тихим стуком в ворота.
Маруся вздрогнула, но всё же решила подойти к воротам и спросила:
— Кто стучит?
— Это — я… я, Маруся…
Девушка узнала знакомый голос и отперла ворота.
— Здравствуй, моя голубка! — весело произнёс Храпунов, входя в сопровождении Маруси в горницу.
— Здравствуй, господин!
— Что это значит, Маруся? Ты называешь меня «господин»?
— А как же мне звать тебя?
— Зови просто Лёвой, Леонтием.
— Не подобает мне так звать тебя. Ведь ты мне — не брат, не родич.
— Я — преданный тебе друг… даже больше: я — твой жених. Хоть и не говорил я ещё с тобой об этом, но уже давно порешил в душе стать твоим женихом!
— Жених? Ты — мой жених? — притворно удивляясь, воскликнула молодая девушка. — Смеёшься ты надо мною, смеёшься! — укоризненно добавила она, а сама чуть не задохнулась от радости при неожиданном предложении Лёвушки.
Она чувствовала, что её сердце готово было выпрыгнуть из груди; вся она всеми помыслами тянулась к Лёвушке, так как искренне полюбила его, но в этот момент на неё всё же оказывали влияние предостерегающие слова бабушки Марины, и она решила проверить искренность любви к ней Храпунова.
Между тем он, услышав её замечание, с недоумением, в котором слышалась и укоризна, воскликнул:
— Я?.. Я смеюсь? Да что ты, Маруся?
— Разумеется, смеёшься. Да разве женишься ты на убогой сиротинке?
— А ты одно скажи, Маруся: хочешь быть моей женою? По нраву ли тебе я? — и Храпунов страстно взглянул на девушку.
Этот взгляд яснее слов сказал Марусе, что её милый действительно искренне любит её. Её глаза вспыхнули, лицо зарделось нежным румянцем, и она, потупившись, смущённо произнесла:
— Что спрашиваешь?
— Ты меня любишь, любишь, Маруся? Ведь так? — весь горя страстью, спросил Лёвушка.
— Люблю… Разве можно не полюбить тебя?
— А если так, то пусть пред Богом и пред людьми ты будешь моей невестой. Где твоя бабушка? Я и ей сейчас скажу об этом!..
— Она скоро придёт… Милый, милый, вижу, любишь ты меня честною любовью. А всё же скажу, Лёвушка: не спеши на мне жениться. Обдумай, пара ли я тебе. Ведь ты меня совершенно не знаешь… Кто я? Чья дочь?
— Я люблю тебя, Маруся, и этого довольно. Нет, голубка, свадьбу откладывать я не буду. Правда, про наш союз до времени никто не будет знать — на царской службе я, и много ещё мне и на ней, да и в родной семье устроить надо, чтобы нам своим домком открыто да свободно зажить можно было; но мы всё-таки повенчаемся где-нибудь в подмосковной церкви.
— Боюсь я, Лёвушка, этой спешки!
— Чего же медлить? Ты меня любишь, я тебя тоже; нам суждено принадлежать друг другу. Недели через две и будет наша свадьба. Откладывать надолго нельзя, Маруся! Наш государь в Москве пробудет недолго: после венчания с княжной Екатериной он решил со всем двором в Питер ехать, и мне тогда придётся тоже ехать…
— И меня, Лёвушка, с собою возьмёшь?
— Неужели здесь оставлю? Уж и заживём же мы с тобою! Счастье-то, счастье какое у нас будет! — с увлечением проговорил молодой офицер и крепко обнял Марусю.
Однако девушка ловко выскользнула из его объятий и, вся вспыхнув, проговорила:
— Тороплив ты очень, Лёвушка! Ведь я ещё не жена тебе.
— Скоро и женою будешь.
— Тогда и обнимай, а пока… — и Маруся шаловливо сделала «нос» своему Лёвушке.
Он весело засмеялся, любовно смотря на девушку, а затем стал собираться уходить.
— Пора мне, Маруся.
— А ведь ты хотел бабушку дождаться?
— Спешить мне, голубка, надо; завтра приду и с твоей бабушкой переговорю о нашей свадьбе.
— Приходи, голубчик, буду ждать! А сегодня я провожу, Лёвушка, тебя. Уж очень не хочется мне расставаться с тобою!
— Ох, Маруся, лучше не ходи… Как же одна ты будешь возвращаться?
— Ведь не поздно, да и провожу я тебя недалеко; а может, и бабушку мы встретим.
Храпунов и Маруся вышли из хибарки, которую девушка заперла на замок.
На дворе был небольшой мороз. Только что настал вечер, и луна величаво выплыла из-за облаков, отражая бесчисленными бриллиантами свой свет на мёрзлом снегу.
Влюблённые в разговоре и не заметили, как, пройдя глухой переулок, вышли на Большую Тверскую улицу. Вечер был заманчив, погода располагала к прогулке; Марусе не хотелось возвращаться домой, и она решила ещё немного проводить жениха.
Пройдя несколько по Тверской, они услыхали сзади себя конский топот, весёлый крик и, быстро обернувшись, увидали бешено скакавшую тройку лихих коней, запряжённых в дорогие сани. В них сидел подгулявший князь Иван Долгоруков; он не то пел песню, не то так кричал, сам не зная зачем.
Эта неожиданная встреча была очень неприятна Храпунову: он знал дикий нрав князя Ивана Алексеевича в те моменты, когда тот предавался разгулу. Тогда князь Иван Алексеевич не знал удержу своему самодурству и, так как очень любил женское общество, не давал проходу ни одной приглянувшейся женщине или девушке, несмотря на то, что они были совсем незнакомы ему. Немало проделок такого рода числилось за ним, но всё сходило ему с рук ввиду исключительной близости к императору. Лёвушке всё это было известно, а потому он испугался за свою Марусю — за то, что князь Иван может причинить ей обиду, а потому, обращаясь к своей спутнице, быстро проговорил:
