Михаил Волконский - Жанна де Ламотт
Ему вдруг пришла в голову мысль, что ведь если не для чего ему ехать на общественный маскарад, куда звала его записка, то, во всяком случае, по этой записке можно взять денег на выпивку взаймы. Он вспомнил про француза Тиссонье. Правда, он много раз просил раньше денег у француза, но тот упорно не давал; на этот же раз он должен был дать, потому что дело стояло на романтической основе, а Орест считал, что все французы непременно должны быть романтиками.
Он отправился к Тиссонье и застал того за чтением молитвенника.
– Господин Тиссонье! – начал Орест, довольно правильно выражаясь по-французски, – господин Тиссонье, вы были молоды?
Тиссонье закрыл молитвенник, отложил его в сторону и, посмотрев поверх очков на Ореста, сказал:
– Всякий человек бывает молодым!
– О! Как это хорошо сказано! – воскликнул Орест. – Но ведь и всякий человек, будучи молодым, должен также и любить?.. А вы, господин Тиссонье, любили ли?
Тиссонье снял очки, положил их, закатил глаза кверху и сказал:
– Да, я любил.
– Конечно, вы любили не только свою добрую матушку; я говорю о той любви, которая может дать высшее блаженство и счастье!..
– Да, я любил! – подтвердил опять Тиссонье, – но не испытал ни счастья, ни блаженства.
Орест, в свою очередь, закатил глаза и произнес, помотав головой:
– Значит, вы знаете, как тяжело это, и тогда вы поймете меня!.. Вот записка, которая обещает мне блаженство, и я не могу достичь его, потому что не имею презренного металла для оплаты входного билета на общественный маскарад!..
У Тиссонье на лице появилось проникновенное выражение; он вдруг сообразил, к чему клонил Орест, и обрадовался своим сообразительным способностям!
– Месье Орест, вы ведь хотите попросить у меня в долг денег? – догадался он.
– Вот именно! – воскликнул Орест. – Теперь я не могу идти к Саше Николаичу, потому что он сам влюблен и расстроен, но как только я сведу с ним свои счеты, я вам верну сейчас же взятые у вас деньги… Ведь мне нужен только рубль!.. Вы видите, от рубля зависит мое счастье!..
– Хорошо! – согласился Тиссонье, – я дам вам один рубль из своих сбережений, но только при одном условии: дайте мне честное слово, что вы не станете пить на этот рубль.
– Честное слово Ореста! – уверенно произнес Орест.
Получив от француза рубль, Беспалов немедленно направился в трактир, но данное французу слово выполнил, хотя и несколько своеобразным способом.
По дороге в трактир он разменял полученный от француза рубль в суровской лавке и таким образом пошел пить не на него, а на те три четвертака, два гривенника и один пятак, которые ему вручили вместо рубля в суровской.
В своем трактире, где Орест имел обыкновение бывать, он на этот раз застал Люсли. Тот тоже очень любезно встретился с ним и сейчас же предложил Оресту угощение.
Но у Ореста было правило: он никогда не пил на чужой счет, когда у него были свои деньги. Напротив, тогда он угощал других.
Он потребовал водки и огурцов, но Люсли пить с ним отказался, сославшись на жару.
– Да ведь водка прохлаждает! – заметил Орест, но не стал настаивать на том, чтобы Люсли пил.
Опрокинув две-три рюмки, Орест почувствовал душевное размягчение, и ему ужасно захотелось похвастать перед Люсли полученной им запиской.
– Вот-с… сегодня на свидание зовут! – сказал он, небрежно кинув записку.
– Что ж, вы пойдете? – спросил Люсли.
– Ну вот еще! Ходить по всякой записке! – лениво произнес Орест, точно так уже привык к подобным запискам, что они надоели ему.
– Отчего же вам не пойти? – спросил Люсли и добавил: – Пожалуй, и я бы пошел с вами!.. Я люблю общественные маскарады!
Такая комбинация представлялась для Ореста новою: одно дело было отправляться Оресту одному, а другое дело – в компании. К тому же, если идти с Люсли, то, очевидно, тот за все и платить будет. И что ж, в самом деле, отчего в таком случае не пойти на общественный маскарад и не посмотреть, как это все там и что именно происходит?
Маскарады в течение всего восемнадцатого века составляли одно из любимых развлечений в Петербурге. Они устраивались при дворе, в барских домах.
А в конце царствования Екатерины впервые начались так называемые общественные маскарады, куда допускался всякий, внесший определенную плату за вход. Устраивались они частными антрепренерами раз в неделю, а то и чаще, о чем сообщалось в «Петербургских новостях».
К началу XIX столетия эти общественные маскарады стали местом для развлечения среднего и даже мещанского класса, но это не мешало появляться там и барам, затевавшим какую-нибудь интрижку.
Маскарад, на который отправились Орест с Люсли, устраивался благодаря хорошей летней погоде в саду, освещенном фонарями из разноцветной бумаги. Первое впечатление у Ореста было благоприятно, но мелькание толпы сейчас же не понравилось ему, хотя он выпил один только графинчик и был, как он сам называл это, в самой пропорции, то есть в отличном расположении духа.
Он уже наклонился к Люсли и настойчиво стал спрашивать: «А где тут пьют водку?», как в это время маска, сплошь закутанная в черное домино, подскочила к нему, схватила за руку и повлекла за собой…
Орест оглянулся на Люсли, но тот уже затерялся в толпе.
– Я тебя знаю! – сказала маска.
– А я вас вовсе не знаю, – признался откровенно Орест, слегка упираясь, и не давая себя увлечь маске в самую середину толпы.
– Ты, верно, впервые на маскараде?
Орест и в самом деле впервые был тут, но счел нужным обидеться:
– Почему это я в первый раз? Важная штука быть в маскараде! – сказал он.
– А потому, что ты обратился ко мне «вы», значит, ты не знаешь правил маскарада.
– Правил?
– Ну да!
– Какие тут могут быть в маскараде правила? Вот в бильярдной игре, так там правила, это я понимаю, потому что игра в бильярд – это серьезная вещь, а не какой-нибудь там ваш маскарад…
– Ну да, ты все-таки впервые здесь и не знаешь, что должен говорить на «ты» с любой маской.
– Да для меня все равно…
– Ну вот. Так я сказала, что знаю тебя. Ты, – Орест Беспалов!
– Совершенно верно. А я тебя не знаю, и даже не могу догадаться, кто ты…
– И не догадывайся, все равно никогда не узнаешь.
– Ну, что ж. Мне и не нужно.
– А что ж тебе нужно? Небось, водку пить?
– Ну разумеется.
– Вот видишь, как я тебя знаю. Но ты не подозреваешь одного…
– Чего?
– Что мне известно, что ты не всегда бываешь так пьян, как кажешься…
– Еще пьянее? Ну это ты врешь, как говорила Мария Антуанетта…
– Нет, не пьянее, а, наоборот, трезвее… Ты не всегда играешь одинаково свою роль…
– Да я никакой роли и не играю…
– Знаем мы!..
– С чем вас и поздравляю!
– А ты хоть и не в первый раз на маскараде, а отлично умеешь поддерживать маскарадный разговор.
– Да, видишь ли, если говорить откровенно, то по моей гениальности я все могу делать отлично… у тебя есть рубль?
– Что за вопрос?
– Это я к тому, что, ежели с водкой, так я еще лучше могу поддерживать разговор. Но, к сожалению, денежные запасы, какие я приобрел на сегодня, истощились у меня, и вот я спрашиваю: есть ли у тебя рубль, – выпьем…
– Во-первых, я водки не пью, а, во-вторых, разве в маскараде дама платит когда-нибудь? Ее угощает и платит за нее всегда кавалер.
– Это я-то кавалер?
– Ну да!
– Очень приятно!
– Таково правило маскарада.
– Опять?! А я думал, наоборот… тут такое правило, что платит тот, кто имеет деньги, потому что, согласись сама, кто же платит, не имея денег?
– Уж будто бы у тебя денег нет?..
– А ты откуда знаешь, что они у меня есть?
– Да уж знаю…
Теперь Орест был искренне удивлен. У него, действительно, были деньги, оставшиеся от рубля, взятого у Тиссонье, но он хотел было скрыть это.
– Ведь я знаю, от кого у тебя и деньги…
– От кого же?
– От француза Тиссонье!..
Удивление Ореста достигло последнего предела. Ничего подобного он не ожидал. Он взял рубль у француза с глазу на глаз, никто этого не видел, и вдруг маска в маскараде говорит ему об этом! В чудеса Орест не верил, то есть не верил в то, что они могут случаться сами и с ним, а потому и теперь сообразил:
– Да это Тиссонье рассказал, вот и все!.. Но в таком случае кто же эта маска?
Орест задумался, но не мог найти ответа на этот вопрос.
А вокруг шумели, говорили и смеялись в пестрой толпе, освещенной разноцветными фонариками. Все спешили и торопились, точно поскорей хотели воспользоваться теми двумя часами петербургской ночи, когда темнеет быстро, но и боялись, что быстрый рассвет разгонит их, пока они еще не успели устать от своего веселья…
«А ну ее совсем! – решил Орест. – Чего она меня дурачит, в самом деле? Загну-ка я ей что-нибудь такое!..»
Он принял величественно-рассеянный вид и заговорил так, будто между прочим, закинув голову и просто выцеживая слова сквозь зубы; усы его при этом стали ежом.
