Владимир Афиногенов - Витязь. Владимир Храбрый
«Дело, конечно, нужное, но не такое славное, как на Воже. Боброк, как стал зятем Дмитрия, все настойчивее старается умалить мою славу… Или мне так кажется… И на эту поездку на Рясско-Рановскую засеку не давал согласия, если б не убедил его сам Сергий Радонежский, дав нам в попутчики своего любимого инока Пересвета… А может, Боброка беспокоит мое происхождение?.. - впервые задал себе подобный вопрос Владимир Андреевич. - Ведь я, как и Дмитрий Иванович, внук Калиты и в случае смерти или гибели брата могу претендовать на великокняжескую власть…»
Выехали из леса, и открылось поле. Вдалеке уже стало светлеть - время близилось к рассвету. Дорога начала взбираться все выше и выше, и, когда лошади вынесли на высокий холм, справа внизу увиделся большой овраг, заросший густым орешником.
Кони вдруг рванулись влево от дороги, захрапели, сменные натянули ремни, которыми они были привязаны сбоку оглобель. Игнатий Стырь закричал, дергая вожжами и правя свои сани так, чтобы они закрыли княжеские со стороны оврага:
- Волки!
Среди кустарников и сосенок замелькали тени хищников. Дружинники на санях Игнатия потянули из-под решет с овсом и ячменем луки со стрелами.
Яков хлестнул вожжами по крупу коренника и крикнул дружиннику, который сидел за возницу на первых санях, чтоб гнал быстрее. Лошади рванули.
Князья вытащили ножи, положили рядом.
- Дядя Александр, возьми вожжи и правь лошадьми, - обернулся Яков к Пересвету.
Стая волков вырвалась из оврага и полукругом побежала за обозом. Яков насчитал пятнадцать хищников. Волки разделились, одна половина продолжала бежать сзади, другая помчалась вперед, стараясь пересечь дорогу. Серпуховской ткнул рукой в спину Пересвета:
- Погоняй, отче, погоняй. Надо нам первые сани обойти: что там один возница сделает? Его сразу с лошадьми и разорвут. Потом надо к нему из третьих саней людей подсадить.
Яков прицелился в бегущего сбоку хищника, натянул тетиву. Стрела впилась волку в грудь, зверь кувыркнулся и, густо окровавив снег, забился в судорогах. На него налетели и стали рвать зубами. Но тут бегущий чуть поодаль вожак расшиб эту кучу своей мощной грудью, и волки, подчиняясь его воле, снова бросились в погоню.
Второго волка подстрелил Бренк. На третьих санях дело обстояло лучше: сзади них на дороге лежали уже четыре хищника.
Еще одного сразил метким выстрелом князь Владимир Андреевич. Остальные во главе с вожаком продолжали погоню.
И тут пристяжная, не выдержав этого отчаянного состязания в беге, кинулась в сторону и, порвав ремни, выскочила на заснеженное поле. Но снег, подмороженный лишь сверху, стал проламываться под её копытами. Два волка легко достали лошадь: один бросился на спину, другой вцепился в шею. Лошадь упала, замолотила ногами о землю.
Вожак продолжал бежать. За ним, не отставая, бежала, судя по росту и узкой морде, волчица.
Серпуховской снова прицелился и стрела попала в бок волчицы. Обливаясь кровью, она упала. Но вожак не сбавил темпа, он весь находился во власти бега и азарта борьбы.
Сколько ни били в него и Яков, и Бренк, и князь Владимир, и князь Дмитрий, все мимо.
- Вот дьявол, заговоренный он, что ли? - выругался Бренк.
Вот и вторая пристяжная порвала ремни, но она успела добежать до леса, скрывшись за деревьями. Коренник же, оставшись один, стал косить глазом, хрипеть и исходить пеной: его охватил страх. Он шарахнулся вбок, вырвал полозья из наезженной колеи, находившиеся в санях люди чуть не вылетели на дорогу. Вожак, воспользовавшись замешательством, вдруг широко прыгнул, намереваясь вцепиться в холку коню, но промахнулся и, задев туловищем о передок саней, упал в них. Развернувшись, он кинулся на Бренка, тот стукнулся о дощатый борт, сбитый телом хищника. Но в этот момент на волка бросился Яков и так стиснул руками его горло, что вожак дернулся, рыгнул кровавой пеной и затих.
Лошадь стала, дрожа от страха и отчаянного бега.
- Добро, Яков! - похвалил Владимир Андреевич, как хвалил он обычно после битвы отличившегося в сражении воина, и похлопал молодого Ослябю по спине.
- Благодарствую, - Яков поклонился Серпуховскому, но задушенного хищника все же протянул Дмитрию Ивановичу: - Это воротник вам, великий княже…
Опять въехали в лес. Стволы сосен, прямые, как лезвия мечей, уходили далеко ввысь, ели разлаписто стелили свои ветви над просекой и чуть не гладили ими головы лошадей.
- А ты, Михаил о Андреевич, - обратился Дмитрий к Бренку, - предлагал не сани, а пошевни снарядить, дак мы теперь бы не проехали здесь.
- Зато тепло, - возразил Бренк.
- Али замерз? - усмехнулся великий князь, намекая на жаркую схватку с волками.
Впереди раздались стуки топоров и треск падающих деревьев.
- Это лесники лес ронят, - сказал Пересвет. - Оказывается, мы не в поле волков встретили, а в чище. Это место вырубленное подчистую, а пни на дрова выкорчеваны. Если к чище прилегает хвойный лес, то зовут его Красной раменью. Мы по нему едем… А березовый, дубовый или смешанный, прилегающий к чище, звали бы Черной раменью. - Пересвет отдал вожжи Якову. - Я тут два года назад бывал… Сейчас мурьи будут - зимники для лесников. Заедем да горячего поедим.
Показался дым, который выходил, казалось, из самой земли, низко стелясь над сугробами. Это и была первая мурья.
Лесники обычно начинали строить их летом: копали в земле четырехугольную яму сажени две на три, опускали в неё сруб из просмоленных бревен, клали наверх несколько венцов из сосны, прибивали к ним доски и засыпали землей. Для входа оставляли отверстие, чтобы человеку пролезть. По лестнице спускались вниз.
Внутри помещения стелили нары для отдыха, ставили стол, возле стен скамьи, клали кожур - печь без трубы, какая обычно бывает в курной избе. На кожуре готовили еду и сушили одежду, обувь.
Дым выходил через отверстие: сначала стелился по потолку, а потом струей - наружу, и никогда никто не угорал. Окон нет, да они и не нужны, потому что люди залезали сюда только есть и спать: работа от темна до темна…
Подъехали к мурье, заглянули в отверстие, из которого валил дым.
- Эй, кто там, вылазь! - крикнул Яков.
Дружинники уже прилаживали котелки на железных стояках, которые тоже были предусмотрительно взяты с собой, и рылись в мешках, доставая пшено и лук, чтобы варить суп.
Из мурьи вылез парнишка лет пятнадцати: лицо в саже, глаза слезятся от дыма, в ветхом кафтанишке, на ногах бахилы, перетянутые бечевкой, в руке ковш, видно, обед готовил, в котле мешал. Испуганно огляделся, но, увидев монахов, успокоился.
- Где тут у вас вода? - спросил Стырь. Парнишка показал на родник, огороженный досками. Игнатий взял котелки и пошел.
- Чьи будете? - спросил Владимир. - Кому лес рубите?
- Монастырские мы, - ответил парнишка, - Коломенские. Лес рубим и к Оке возим, там в плоты собираем. Оборону противу татар приказано делать: вот по весне новые сторожи зачнут ставить. Сказывают, поганые летом должны снова на Москву пойти…
- А кто сказывает? - прищурился Серпуховской.
- Промеж собой мужики балакают. Да вон и наш игумен отец Пафнутий надысь баял: непременно Мамай должон снова на Москву пойти, река Вожа ему - как баранья кость в горле… Игумен и направил нас лесовать, а по весне должно на укрепление засек и сторожей народу немало выйти… Ох, как в нем, в народе, силу-то колыхнула победа на Воже!
Великий князь улыбнулся, глядя на рассудительного не по годам кашевара; понравился он ему своей речью.
Парнишка снова улез в мурью, а князья Дмитрий, Владимир и воевода Бренк сели обедать. Яков, Пересвет и дружинники приступили к еде после них. Как и полагается монахам, ели пшенный суп с луком, без мяса, пахнущий дымом костра. И этот запах напомнил обоим князьям о ратных походах: сколько им пришлось, участвуя в битвах с малолетства, побывать в них и сколько таких же котелков с супом опорожнить со своими воинами!.. А сколько за это время хороших боевых друзей пришлось похоронить и сколько раз сами находились на волосок от погибели!..
Что же касается великого князя, то жила в нем вера, что неподвластен он в бою смерти, и эта вера с возрастом крепла, потому как твердела рука, закалялась воля, прибавлялось мужество и постигалась наука ратная. Выиграв битву, кланялся он на поле брани всем, кто помог ему это сделать: и своей дружине, и смерду, и простому ремесленнику, бившимся с ним рядом. И как возрадовалось его сердце, когда услышал от юнца кашевара вот эти слова: «Ох, как в нем, в народе, силу-то колыхнула победа на Воже!» Значит, верят, что ордынца бить можно…
Подошли лесорубы: все они были рослые и широкоплечие, в полушубках, за кушаки засунуты топоры. Особенно выделялся один: с черной, как смоль, бородою, умными глазами, полушубок накинут на плечи, словно жарко мужику, через распахнутую на груди рубаху выбиваются такие же, как борода, черные волосы.
