Юрий Сергеев - Княжий остров
В этот миг угасла война… пули не находили цель, они стали слепыми, снаряды не разрывались или обессиленно падали на половине пути, глохли моторы танков, и штурманы не в силах были сбросить бомбы, они словно приросли к брюхам самолетов… Миллионы солдат перестали стрелять и разом вспомнили о своих любимых, сломались в штабах карандаши на картах, генералы неожиданно заговорили о мире… содрогнулись силы Тьмы, угасли пожары, замолкли полевые телефоны, заржавели мины под ногами людей и отказали взрыватели… утих звон косы, и старуха, сладостно потянувшись, уснула на траве у камня… шевельнулись рыбы в пруду и стали оживать, вороны вдруг начали хватать клювами прутики и вить принялись гнезда на вербах… волк бесстрашно несся через луг по своему следу к оставленному логову… с хрустом распрямлялись и росли травы, лопались бутоны цветов, обильно сыпались семена на землю, и она жадно поглощала их своим жарким лоном… все плодилось и любило, созревало и давало жизнь, все шумело и пело, стонало и млело, исходило соками и новыми побегами… на сухих ветвях набухали почки лопались цветами, терлись боками рыбы в реках, средь лета запели песню любви глухари и заревели олени, сошлись на сопках медведи… белый аист на болоте шагнул к зазевавшейся лягушке и вдруг отступил, пожалел ее и взмахнул крылами, с радостным криком устремляясь к гнезду своему… Все оружие мира в этот миг ела ржа…
Звезды глазами дедов проглянули из солнечного неба, шепот русского духа колыхнул Космос. Род воспрял, а враги затаились, ясный лик Солнца-Дажьбога на своде неба сиял ласковыми лучами. Небо, Земля и Вода — тресилье Природы, слились единством происхождения жизни, сами качнулись языки колоколов, и гул Любви обнял землю, обвил гармонией сотворения.
Ирина на миг опомнилась и очнулась, чуя на своем теле ласковый и сильный бег его рук, последними усилиями ворохнулась и сжала сведенные судорогой колени, но они ей уже не подчинялись, а ослабевали под его горячей ладонью; в ней все распухало и растворялось, она еще видела его в образе света в ИХ храме, она сомлела от усталости, отгоняя от него и храма злых тварей. И вдруг услышала какую-то чудесную музыку, исходящую от него, до боли зажмурила глаза, уже сама помогая неосознанно ему, срывая теснящую одежду, чуя обнаженным лоном поцелуй жаркого солнца и испуг, словно перед смертью, и стыд… и неловкость за неумение свое… ей больно давил в спину какой-то корень, она терпела, чуяла на щеке бегущего муравья, и ей стало стыдно, что муравей все видит… а руки его все сильнее ласкали ее, голубили ее волосы и груди окрепшие, она вздрогнула и вновь посилилась воспротивиться, когда ощутила ласку в совсем запретном месте, содрогнулась вся, сдвигая колени… но они предали ее и безвольно распались… Музыка хоралом кружила ей голову, опять в глазах встал высокий столб света в удивительном восьмигранном храме, и свод вдруг стал медленно приближаться, опускаться на нее. Ирина чуяла под спиной шелковистую траву меж мраморных плит на полу, трава как пух обволакивала ее, и вдруг корень со спины переметнулся вниз ее тела и со сладким хрустом вошел внутрь нее, полную соков и желания напитать его и выпустить побег нового древа… Острая боль прошила ее, горячий корень проникал все глубже, пока не вошел весь и затрепетал, наполнив всю ее сладостью, и стон исторг из ее истомленных губ… Она опять широко открыла глаза и увидела близко лицо его и угадала его… к нему она поднималась на коленях в своем сне по земляным ступеням, когда пришли белые монаху с хоругвями… Она узнала его! И приняла, как Бога, единственного и навсегда, и улыбнулась радостно, сильно обнимая его, прижимаясь и сливаясь с ним единым стоном и плачем…
* * *
Серафим стоял на коленях под дубом и молился на восход солнца. Радостен был лик его, и молитвы древние текли из его уст, сокол смотрел на него и видел, что старец словно омолодился и воспрял духом, распрямился, силы влились в него от молитв святых и жизни пустынной. Он давно молился уж не за себя, а за других людей, за покой и мир Руси, за победу над ворогами погаными, за обустройство земель дивных и просторных, за счастие чад малых-неразумных и стариков изветшалых от трудов праведных, творил молитву за воинов убиенных к престолу Божьему явившихся без покаяния и креста, отнятых смутой великой диаволов земных… Прощения просил за них и удел им радостный обресть молил, хоть на том, свете, ежель этот их души смутил и увел к греху… Росная трава Княжьего острова сладостно пахла, гудели пчелки у бортей и в лесах, плодясь роями, дупла старых древ обживая и матку пчелиную сохраняя пуще всего. Коль гибнет матка плодоносящая, крепь семьи и роя пчелиного, то гибнут все начисто, ибо другие семьи уж не примут в круг дома своего и медом не покормят в стужи лютые нерадивых. Матка пчелиная долга телом и отличима от всех в семье, где особый мудрый порядок царит. Есть пчелы рабочие — они собирают нектар и пыльцу со цветов разных, есть пчелы охранные — они стерегут дом их общий и готовы животом своим защитить его, пчела лишается жизни после укуса, есть в семье сей много дел: одни крылышками гонят чистый воздух в борть в жаркое время, другие прибирают и хранят чистоту, есть и трутни сытые. Иногда их разводится много, пирующих без дела, но стоит одному из них в полете матке семя дать, охранные пчелы разом изгоняют прочих оглоедов из рабочей семьи… Строго там, где труд почитается и племя сохраняется плодами его, не дозволяя жить безделием и ленью.
Гудят пчелки-работяги, спешат до холодов наполнить дом свой медом пахучим и пергой-пыльцой для прокорма новых поколений, коих никто уж не увидит из них… Мал срок рабочей пчелы, но нет у них страха к гибели, ибо в семье все выверено, каждому своя доля и свое дело назначено родом во имя бессмертия его. Серафим молится, пчелы несут взяток и с разлету, с радости труда своего беспечные и стремления поскорее быть в доме, соты заполнить, путаются в его бороде, и старец ласково и нежно высвобождает их из сетей белых волос, долгих седых, говорит безукорно с ними и не почитает за грех прервать молитву, дабы спасти живую тварь…
Упал из гнезда один соколенок, рано намерившийся летать на крылах неокрепших, кормит его старец теперь и корит за неразумность юную, привык соколенок к пустыннику, неловко ходит следом и требовательно клянчит пищу голосом клёкотным и на гнездо веля себя взнесть, да куда старцу на дуб подняться. Раз выпал из гнезда — терпи недолю, не ответствуй других… Сокол с соколихою тоже не знают, как помочь ему, тоже носят пищу, тоскливо взглядывают желтым оком на гнездо, а поднять его не могут туда. Бессловесна тварь разумная, все понимает и мыслит ладом… Так и живет выпадыш, крепнет его перо, уж на крышу избенки взлетает на ночлег и грозно поводит оком окрест, гордый князь неба… Любит он старца и лепоту его рук, за свое племя почитает и все что-то норовит рассказать на своем небесном языке. Внимает Серафим и укорно головой качает:
— Не-епуть…
Золотая пчела села на восковой прозрачности длань старца Серафима. Чрез теплые бугры и овраги морщин ползла пчела и видела насквозь травы и цветы, широко распахнулась длань для нее и вмещала весь мир, и плоть сия моленая пахла нектаром и в жилах алая кровь бурлила, и костушки светились и были прозрачны, и сам Серафим тени не носил за собой, насквозь чист открывался ей, солнце проходило сквозь него, и ветер ласково играл куделями долгих волос и бороды, пчела чуяла его хлебное дыхание, сияние глаз его было радостно и небом казалось. Ползла она и хоботком своим искала нектар в лепестках перстов его и пила дух медовый и несла его в соты…Серафим зрит пчелу медвяну, и мысли его полны… Целый мир в этой Божьей твари, мудрость великая и польза, даже яд обережный лечит, воск свет дает, мед благоуханный — превеликая сытость и сила, меды собирая, опыляет она цветы и жизнь продолжает буйным урожаем семян, а семья пчелиная — диво лада и ума природного. Нет меж пчелами войн, раздоров и горя, лишь работа и строительство сот новых, забота о потомстве и матке своей. Мудра пчелам Вот бы людям лад этот перенять… Легки мысли Серафима, ласточками-касатушками летят они над землею росной, за леса и долы, за моря и реки… Зрит он пчелу, и молитву уста его шепчут во спасение людям, в радость им и любовь, шлет он им глас свой:
- «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящий Его. Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень…»
Зрит Серафим, как всклубился рой над одной из бортей, переполненной молодым приплодом и матку юную родившей, ужо вернулись проворные стражи-разведчики из дебрей, дом сыскали новый, дупло сухое, все прознали и поведали старой матке… И вот взлетела она с новым племенем, оставив младую царствовать в родимой борти, и повела за собою половину пчел с гудом и весельем. Колесом ходит рой над избой Серафима, облетает дуб заповедный и родник свой чистый, тучкою золотою устремляется в дебрь Княжьего острова на поселение и обживание новых лугов…
