Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб
«Она самое дорогое для меня существо в этом мире. Я обязан ей всей своей радостью и счастьем, она — все мои надежды. Мы преданные и искренние коллеги. Разговор о любви между нами не ведётся, но у меня нет сомнений, что мы любим друг друга. Мы сотрудничаем самым гармоничным образом. Начали как товарищи в борьбе за свободу, и работали рука об руку. Мы оба кандидаты на то, чтобы нас посадили за решётку. Всякий раз, как я хвалил её красоту, она протестующе глядела на меня, хмурилась и окрикивала, словно любовь — нечто неподобающее для нас. Тогда я улыбался и вновь возвращался к работе. Однажды я сказал ей: „Я люблю вас… люблю…, и делайте с этим всё, что хотите“. Она заявила мне в ответ: „Наша жизнь весьма серьёзная штука, а вы забавляетесь“. Я заметил: „Как и вы, я считаю, что капитализм находится в предсмертной агонии. Он исчерпал все свои цели, и рабочий класс должен осуществить свою волю, чтобы запустить механизм развития, поскольку плоды не падают сами по себе. Мы должны создать новое сознание, но или до того, или после того я люблю вас“. Она напустила на себя хмурый вид и сказала: „Вы продолжаете говорить о том, что мне не нравится“. Мне придало смелости то, что в секретарской никого не было, и внезапно наклонившись к её лицу, я поцеловал её в щёку. Она сурово поглядела на меня и уткнулась в перевод оставшейся восьмой главы книги „Структура семьи в Советском Союзе“, которую мы переводили вместе».
— Если в июне стоит такая жара, то что же будет в июле и августе, дорогая моя?
— Кажется, что Александрия не создана для таких, как мы!..
Ахмад засмеялся:
— Александрия больше не летний курорт. То было ещё до войны. Сегодня же слухи о возможном вторжении привели туда разорение…
— Мастер Адли Карим говорит, что большинство жителей покинуло её, и улицы города заполнились бродячими кошками!
— Есть и такое. И ещё скоро туда войдёт Роммель со своей армией…
После короткой паузы он продолжал:
— В Суэце к ней присоединится японская армия, что ползёт через всю Азию, и наступит век фашизма, как было в каменном веке!
Сусан встревоженно ответила:
— Россию им никогда не победить. Надежды всего человечества надёжно охраняются за Уралом…
— Да, но немцы уже у ворот Александрии!
Глубоко вздохнув, она спросила:
— Почему египтяне так любят немцев?
— Из ненависти к англичанам. Но вскоре они возненавидят и их. Сегодня король выглядит пленником англичан в собственной стране, но он выйдет из своего заточения, чтобы встретить Роммеля, а затем они вместе поднимут тост за погребение молодой демократии Египта. Самое смешное в том, что крестьяне полагают, что Роммель раздаст им землю!
— У нас много врагов: немцы за пределами страны, а в стране — «Братья-мусульмане» и реакционеры, но и те, и другие — одно и то же…
— Если бы мой брат Абдуль Муним только слышал тебя, он бы возмутился твоими словами. Он считает «Братьев» прогрессивно мыслящими, и порицает материалистический социализм…
— В исламе может быть социализм, но это утопический социализм, подобный тому, о котором возвещал Томас Мор, Луи Блан и Сен Симон. Религия ищет лекарства от социальной несправедливости, обращаясь к совести человека, тогда как решение заключено в прогрессе самого общества с вниманием не к социальным классам, а к отдельным личностям. В этом, естественно, нет никакого понятия о научном социализме, и помимо всего прочего, исламское учение основано на мифической метафизике, где ангелам отводится важная роль. Мы не должны искать решение проблем сегодняшнего дня в далёком прошлом. Скажи это своему брату…
Ахмад с явным восторгом засмеялся и сказал:
— Мой брат образованный человек и смышлёный адвокат. Но я дивлюсь, как «Братья» воодушевляют подобных ему!
Она с презрением сказала:
— «Братья» проделали огромную работу по дезинформации: с образованными людьми они рядят ислам в современное одеяние, а с простыми — рассуждают о рае и аде, расширяя свои ряды и во имя социализма, и во имя национализма, и во имя демократии.
«Моя любимая не устаёт говорить о своих принципах и убеждениях. Я сказал „моя любимая“? Да, ведь с того времени, когда я украдкой сорвал поцелуй, я усердно продолжаю звать её своей любимой; она же протестует как словами, так и жестами. Затем она начала делать вид, что не замечает этого, будто отчаялась исправить меня, а когда я сказал ей, что горю от нетерпения услышать слова любви из её ротика, занятого рассуждениями о социализме, она упрекнула меня: „Это устаревший буржуазный взгляд на женщину…“ „Да?!“ Я с опаской ответил ей: „Моё уважение к тебе выше всяких слов, и я признаю, что я твой ученик в самых благородных достижениях своей жизни, но я при этом ещё и люблю тебя, и в этом нет ничего плохого“. Я почувствовал, что гнев её испарился, хотя насколько мог заметить, проявления его остались. Когда я приблизился к ней, намереваясь поцеловать, то уж не знаю как, но она догадалась о моём замысле и толкнула меня в грудь, но несмотря на это, я поцеловал её в щёчку. Таким образом, случилось то, чего она остерегалась, хотя она могла серьёзно противостоять этому, и я счёл, что она была согласна. Она невероятная личность, обладающая прекрасным умом и телом, несмотря на озабоченность политикой. Когда я пригласил её прогуляться по саду, она заявила: „С условием, что мы возьмём с собой книгу для продолжения перевода“. Я сказал ей: „Нет, только прогулка ради удовольствия и приятной беседы, а иначе я откажусь от всей идеи социализма!“ Наверное, в самом себе меня больше всего беспокоит то, что я насквозь пропитан духом Суккарийи, так как я всё ещё смотрю время от времени на женщину с традиционной буржуазной точки зрения. Иногда во время отступления назад и упадка духа мне кажется, что социализм для прогрессивной женщины это своего рода очаровательная черта сродни игре на фортепьяно или дани моде. Но вполне допустимо и то, что за тот год, что я и Сусан стали коллегами, она меня сильно изменила, очистив от буржуазности, засевшей глубоко внутри, что весьма похвально!»
— К сожалению, наших товарищей заключают за решётку в массовом порядке!..
— Да, моя дорогая, тюремное заключение становится модой и в военное время, и во время террора, хотя закон не видит ничего плохого в том, чтобы отстаивать свои принципы, если они не сочетаются с призывами к насилию…
Ахмад засмеялся и продолжал:
— Нас посадят за решётку всё равно, рано или поздно, если только не…
Она вопросительно посмотрела на него, и он добавил:
— Если только нас не исправит брак!
Она презрительно пожала плечами и сказала:
— Что заставило тебя думать, что я согласна выйти замуж за такого мошенника, как ты?
— Мошенника?!
Она немного задумалась, затем серьёзно ответила:
— Ты не из рабочего класса, как я! Мы оба боремся с одним и тем же врагом, однако ты не испытывал это на себе, в отличие от меня. Я долго переносила нищету, и её ненавистные последствия затронули мою семью. Моя сестра пыталась этому сопротивляться, но потерпела поражение и умерла. Ты же не… Не из рабочего класса!
Он спокойно ответил:
— Энгельс тоже не был выходцем из рабочего класса…
Она коротко засмеялась, в чём проявилась её женственность, и сказала:
— Как мне называть тебя? Принцем Ахмадовым?! Не отрицаю твоей преданности принципам и делу, но в тебе сохранились могучие пережитки буржуазии. Мне иногда кажется, что ты даже рад тому, что происходишь из семейства Шаукат!
Тоном, в котором проскальзывали резкие нотки, он заявил:
— Ты заблуждаешься, и к тому же ты несправедлива! Я не виноват в том, что унаследовал богатство, так же как и ты — бедность. Я имею в виду тот небольшой доход, за счёт которого наша семья ведёт праздную жизнь. Никто не виноват в том, что он родился в буржуазном окружении. Человека можно винить только в закостенелости и отставании от духа времени…
Она улыбнулась:
— Не сердись. Мы оба с тобой научные феномены. Нас не спросят о том, откуда мы начинали. Мы отвечаем за свои убеждения и действия. Я прошу у тебя прощения, Энгельс, но скажи-ка мне, готов ли ты продолжать читать лекции среди рабочих, несмотря на последствия?
