Княгиня Ольга - Елизавета Алексеевна Дворецкая
* * *
Повидаться с Хельги Пестрянке не позволили. Ее привели в дальнюю часть дома, откуда она не могла ни видеть, ни слышать происходящее на дворе и в передних покоях. Видимо, это были помещения для женщин: кругом пестрые коврики, мягкие подушечки, медные кувшинчики и чаши, бронзовые светильники, резные лари. В оконца были вставлены пластины, как ей показалось поначалу, тонкого, почти прозрачного зеленоватого льда. Изумленная, как он не тает на такой жаре, Пестрянка прикоснулась к нему кончиками пальцев: нет, не мерещится! Лед был гладким и теплым. Да это же стекло, сообразила она вдруг – на Свенельдовом дворе в Киеве она видела бокалы из точно такого же зеленоватого греческого стекла. Но кто бы мог подумать, что им закрывают оконца! Должно быть, зимой удобно: и светло, и тепло не выходит.
Куда дели хозяек этой клети? Испугались, что жена сразу двух русов их покусает? А впрочем, на каком языке она стала бы с ними разговаривать?
Стоя под оконцем, Пестрянка прислушивалась изо всех сил. Но оно выходило в сад, на персиковые деревья и яблони с зелеными мелкими в эту пору плодами, обвитые плетями тоже незрелого винограда, и кроме шума ветра, до нее не долетало никаких звуков. От чуждости всего вокруг, одиночества и тревоги болело сердце. Посреди жаркого дня ей было неуютно, словно в одной сорочке на осеннем ветру. Больше всего на свете она сейчас хотела оказаться рядом с Хельги – и не важно, опасно ли это. За свою участь Пестрянка не боялась: если уж тудун, как ожидалось, прислал за ней людей, значит, наживку хазары заглотнули и все пойдет по тому хитрому замыслу, который породили княгиня Эльга и ее первый советчик, а потом додумал вместе с ними сам Хельги. Хазары обращались с ней почтительно, однако снаружи у двери стояли сразу двое вооруженных тудуновых отроков. Просто на всякий случай. Куда она побежит – в незнакомом, чужом, осажденном городе, где никому, кроме своих, даже не может сказать понятного слова?
Правда, они, вероятно, ждут, что Хельги придет за ней во главе своих шести десятков.
Открылась дверь, и Пестрянка вздрогнула всем телом. Вошел хазарин и положил перед ней широкое блюдо – хлеб, овечий сыр, сушеные смоквы. Поставил кувшинчик. Поклонился и ушел. Но у Пестрянки от испуга так колотилось сердце, что она лишь отпила немного вина, разведенного водой, а на еду ей и смотреть не хотелось.
Чуть позже она заставила себя поесть. Не ела она с самого утра – но и тогда ей от волнения предстоящего ничего не лезло в горло, – и ее уже начинало мутить от голода. А силы ей, наверное, понадобятся. Она не представляла, чем может кончиться для нее сегодняшний день. Возможно, он весь уйдет на советы и переговоры, тогда ей придется переночевать здесь, на этих коврах и подушках. Закрыв глаза, она сидела на низкой лежанке и думала о Хельги – его образ придавал ей сил.
И едва она успокоилась, как дверь открылась снова. Вошел Ханука и поклонился:
– Госпожа! Идем со мной.
– Что происходит? – Пестрянка встала, прижимая стиснутые руки к груди. Он волнения ее трясло, и она не скрывала этого – всякую трясло бы на ее месте. – Где мой муж?
– Он был здесь и ушел.
– Ушел?
– Они поговорили с Элеазаром и пришли к соглашению.
– Какому еще соглашению?
– Хельги согласился, что ради всеобщего спасения ты вернешься к твоему первому мужу… – Ханука вскинул руки, видя, как раскрылись ее глаза, – временно, госпожа, только до тех пор, пока Асмунд не снимет осаду и не уведет отсюда свое войско. Тогда твой… – бедный купец сам не знал, кого из двух русских воевод сейчас надлежит называть мужем Пестрянки, – тогда твой господин Хельги пообещал последовать за тобой и вернуть. Взамен ему были даны… э… возмещение за его потери и неудобства…
– Какие еще возмещения? – Пестрянка едва не добавила «йотуна мать».
– Достойные! Также и тебе Элеазар и его семья поднесли подарки. Вот они.
Они уже вышли в переднюю часть дома, где Элеазар собирал старейшин на совет. Сейчас здесь оставалось не много людей, но сам господин сидел на своем месте в окружении стражи.
– Вот! – Ханука указал на сундук, и слуга открыл его. – Посмотри! – Купец вынул отрез двухцветного шелка и развернул; перед глазами засверкали синие птички, тяжеловесно порхающие по коричневато-золотистому полю среди резных листиков. – Это тебе! И вот это покрывало тебе! И вот это египетское ожерелье тебе! И вот эти серьги с эмалью, от лучших мастеров Крита, – любая жена в этом городе отдаст два зуба за такие серьги! И вот это греческое блюдо – сама царица ест с такого! Если не похуже!
Пестрянка в недоумении смотрела на сундук. Что он ей показывает? Зачем? Нахваливает, будто в лавке на торгу сидит – не думает ли этот спятивший от всех тревог жидин, что она сейчас будет у него покупать серьги и блюда?
– Все эти вещи мы подарим тебе, – раздался голос Элеазара. Ханука умолк, но тут же торопливо перевел речи тудуна. – Если ты будешь благоразумна и исполнишь волю твоего мужа.
– К… какую волю? – пробормотала Пестрянка, подавив первый порыв спросить: «Какого мужа?»
– Твой… господин Хельги пожелал, чтобы ты вышла к господину Асмуси и была покорна ему. За свое благоразумие он получил достойные дары. А это получишь ты, если последуешь его примеру, как подобает хорошей жене.
– Так он что же… продал меня за дары?
– Он спас свою жизнь! – нахмурился Элеазар. – Вздумай он противиться, я приказал бы убить его на месте! Прямо здесь! – Он в гневе показал пальцем на глинобитный пол перед своим сиденьем. – Вы навлекли на Самкрай это несчастье! Покорность и благоразумие – вот единственное, чем вы можете исправить зло и заслужить прощение! Чего ты боишься, глупая женщина? Ты пойдешь к мужу, который так любит тебя, что ради тебя изменил господину! И еще получишь такие подарки, какие я дал бы своей сестре, выдавая ее замуж за достойного человека! А если тебе так уж дорог твой… здешний муж, то знай: своей покорностью ты спасешь его жизнь! Я прикажу убить вас обоих, если наша сделка не состоится, понимаешь ты?
– Пора идти, господин! – сказал Шмуэль-тархан. – А не то те русы решат, что мы передумали, и еще сильнее обозлятся.
– Ступайте! – Элеазар махнул рукой.
Высокий, грузный Шмуэль придвинулся к Пестрянке.
– Слушай, женщина! Если ты пойдешь сама,
