Александр Солженицын - Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого
Время от времени звал на поддержку „Правды” и большевиков, — нет, не шли. (Каменев — едва не вступил.) Газетка держалась с трудом, не может на всё хватить даже его пера, тем более что для заработка и для воздействия на широкую интеллигентскую аудиторию в России, ослеплять их искромётным блеском, — договорился с „Киевской мыслью” писать в неё постоянные корреспонденции. Опять — плебейская муза журналистики? Нет, сознание, что тебя читают и ценят, — сделало годы счастливыми. Его статьи политически — были на очень рискованные в цензурном смысле темы, но он уже брался писать и о литературе, даже и о живописи (набирая из европейской классики цитат и эпиграфов, одновременно и наслаждаясь работой других умов и поражаясь разнообразию и яркости собственных талантов). Бернард Шоу позже назвал его „королём памфлетистов”.
Счастливые интересные годы! Только никак не накатывала революция.
В эти же годы впервые по-настоящему проверил своё родство с Марксом: углубился в никогда не читанную переписку Маркса и Энгельса. Да это — самая нужная и самая близкая изо всех книг на Земле — величайшая и надёжнейшая проверка взглядов, мироощущения и боевых приёмов! Это — психологическое откровение! На каждой странице убеждаешься, что с этими двумя гигантами ты связан кровно, духовно и вооружённо. Вот они были — революционеры насквозь! Их революционный кругозор перешёл в самые их нервы. Какая органическая и полная независимость от общественного мнения, от принятых норм нравственности. На каждой странице негодуешь и ненавидишь вместе с ними, и догадываешься, о чём они не досказывают и тут, о тайных ходах мысли! С какой беспощадностью и с каким искусством они уязвляют, поражают, пронзают, выше ли пояса, ниже ли пояса, противников прямого революционного пути, и никакой приём не считают непозволенным в интересах революции, растирают в прах соперников — но ни мелочи не прощают и друзьям, успевают ударить и по ним. Вот так уметь сражаться!
Ленин смекнул, что надо жить, как и Троцкий, поближе к России, перебазировался сюда. Но не только не шёл на сближение, а в 1912 году в Праге окончательно, навеки, расколол партию, и больше того: нагло украл себе названье газеты „Правда”. Троцкий кипел гневом! а что ж? пришлось закрыть свою. Тогда в ответ он стал, с Мартовым и Даном, собирать в Вене объединительную конференцию всех желающих русских социал-демократов. В этом была сильная мысль: изолировать Ленина и заставить его смириться! Увы, не состоялось, мало кто стянулся: бундовцы, отдельные меньшевики, грузинские, латышские, отдельные фракционные большевики, — „Августовский блок”, а в общем крах: почему-то оказывался Троцкий неспособным ни создать, ни собрать партии, оставался блистательным одиночкой.
Так соединяться с меньшевиками? — нет. И нет.
Неиссякаемые его революционные силы — пропадали втуне.
Тут — начались балканские войны, и „Киевская мысль” предложила Троцкому ехать от них туда военным корреспондентом. И хотя он знал за собой полный топографический кретинизм (заблуживался и на местности и в улицах), и весьма ограниченный лингвистический багаж, — предложение он принял, и не раскаялся: он быстро начал понимать стратегию, вплотную подошёл к военному делу и обнаружил в себе военную струнку. А ещё: его корреспонденции с Балкан (и опять же блестящие!) — какой размах ему открывали для борьбы против лжи славянофильства! (Да вся философия славянофильства до дна исчерпывается одним коротким замечанием Маркса.)
В Вене Троцкий обосновался прочно, приехала жена с сыном, родился и второй. Приезжали сюда и родители. И отец, увидев целую книгу, написанную сыном, полностью примирился с его судьбой. (А что было делать с двумя дочерьми от Александры Соколовской? — пристроил их жить у отца в экономии.) В 1914, едва начался конфликт Австрии с Сербией, Троцкий мгновенно понял, что почва горит и надо из Австрии убираться. Не мелочь он был тут, и сам Фридрих Адлер-старший повёз его на консультацию к шефу политической полиции, тот посоветовал уезжать как можно быстрей — и, дня не потеряв, уже через несколько часов Троцкий с семьёй был в цюрихском поезде. Первые месяцы войны он отсиживался в Швейцарии — покой рядом с европейским адом, это напоминало тот финский пансион, откуда он ринулся в революцию. Но какой психопатологический взрыв звериного патриотизма у народных масс всех стран! — будь проклят патриотизм, это чудовище! И какое позорное падение великой германской социал-демократии, какое жалкое отступничество от своего знамени! Крушение Интернационала в самую ответственную эпоху! (Пришлось и от Парвуса отмежеваться, он себя неприлично вёл.) Судьбой Троцкого становилось: возродить революционное социалистическое движение в бурных формах — и заложить фундамент нового Интернационала!
Он чувствовал, что раскинул крылья уже не на одну Россию, а на весь мир. Теперь издал поспешную книгу против своих кумиров, германских с-д: „Война и Интернационал”, — настала эпоха социальных и социалистических революций по всему миру! (Президент Вильсон несомненно украл оттуда кое-что для своих 14 пунктов.)
Спасибо „Киевской мысли”, предложила быть военным корреспондентом во Франции. С конца 1914 беспрепятственно переехал туда — но нет, не ради одних военных корреспонденции, да и французский язык плохо знал, а стали, вместе с Мартовым, в Париже выпускать свою интернационалистскую газету: „Голос”, потом „Наше слово”, всю писали вдвоём (но не ужились с ним, скоро выпер его), да и страницы в ней только две — но какая пробойная сила аргументов! Необузданно бил! Первый удар — по поповско-полицейской России, по русским оборонцам, по пошлому Плеханову и другим предателям. От них, по союзнической связи, удар сам собой переносился на французских милитаристов, эту Квинтэссенцию буржуазного эгоизма, вероломства и лицемерия! Раз война так ужасна — так предатели рабочего класса те, кто помогают ей продлиться хоть на один день. Оборонцы встречно нападали, почему Троцкий так мягок к Вильгельму, не немецкий ли он агент. (А не было расчёта ссориться сразу со всеми; да за годы жизни в Австрии он и стал симпатизировать немцам, да; да и деньги на газету приходили, откровенно признаться, от них, хоть и косвенно, через Раковского.) Но главный враг был — русское посольство в Париже: статьи Троцкого тут же переводили на французский и подавали доносом на Кэ д'Орсэ.
Но — ещё держался, власти не помешали ему съездить в Швейцарию, в Циммервальд. От Берна надо было ехать в горы 10 километров. И что же? Через полвека после основания Марксова Интернационала — вот оказалось возможным усадить всех уцелевших интернационалистов мира всего на четыре повозки... И даже тут — раскол, и образовалась безумная крайняя-левая вечного раскольника Ленина, — а Троцкий и тут искал единения последних остатков, писал примирительный проект манифеста.
Дальше дела во Франции пошли совсем плохо. У русских солдат, взбунтовавшихся в Марселе, нашли „Наше слово”. По обвинению в германофильстве газета была закрыта, а самого Троцкого евнухи буржуазной юстиции выслали из Франции. Пигмеи! Страна — „по выбору”. Но Англия и Италия не желали принять, Швейцария — затянула решение, уклончиво не отвечала. Оставалась Испания, но туда Троцкий не соглашался, и его просто вывезли полицейские. Там — тоже его не хотели, сажали и в тюрьму, тупицы, хотели вытолкнуть пароходом на Кубу, Троцкий слал ливень телеграмм — парламентариям, в газеты, в правительство, наконец разрешили плыть в Нью-Йорк, тут нагнала и семья из Франции.
Вот судьба! — теперь через океан. Но ведь его и распростирало над всем миром. По русскому стилю под Новый 1917 год — приплыли в Нью-Йорк.
Тут — ликующая встреча! Взлёт социалистической да и всякой другой американской печати, как только она и умеет протрубить: отовсюду в Европе изгнанный и травимый — несгибаемый революционер, вождь революции 1905 года, борец за свободу и демократию! Ещё больший успех — среди еврейско-русских эмигрантов; немедленно стал редактором затеянного ещё Дейчем, но он вытеснен, „Нового мира”. Там уже состояли Бухарин, Володарский, Чудновский, и газета была — за поражение России в войне. Теперь произошло как бы возрождение „Нашего слова”, но уже без границ, пиши не оглядываясь: во французской армии африканские чернокожие носят в ранцах отрезанные уши немецких солдат!
Выступал на собраниях, на собраниях (американцы очень любят послушать), а тут — сезон балов, и его, модного оратора, тянут выступать (по-русски, не мог по-английски) перед балами, назначая за то дорогие билеты. Он — на разрыв. Да просто за несколько американских дней почувствовал себя как здешним прирождённым, уже имел благоустроенную квартиру в Нью-Йорке, и сам Нью-Йорк импонировал: вот где дух современной эпохи! Проблема Америка-Европа теперь вошла в круг интересов Троцкого, они всё расширялись.
