Последние саксонцы - Юзеф Игнаций Крашевский
Только песни и хоругви не хватало, чтобы это походило на военный поход.
Шествие медленным шагом направлялось к кафедральному костёлу, прямо к самым большим его дверям, которые были закрыты. Некоторое время стучали в них и долбили, но князь сразу же дал знак развернуться. Сам снял колпак перед костёлом и в том же порядке молчаливый кортеж ехал в судебную палату.
Всё, что там происходило, заранее было прогнозируемо.
Было известно, что князь-епископ Массальский запретит духовенству принимать малейшее участие в открытии Трибунала, но там, где нужны были капелланы, чтобы слушать клятвы, нашлись заранее подготовленные ксендзы из Жмудской епархии.
С прошлого суда князь не нашёл никого, кроме старого виленского подсудка Манькевича, которому сразу доверил обычным порядком приступить к открытию суда, приглашая депутатов на присягу.
Уже знали, сколько их там было собравшихся и готовых занять места в креслах. Тогда Манькевич позвал к присяге.
Из уважения к духовному сану на первом месте шло тут духовенство, депутаты Виленского, Жмудского капитулов и других. Виленские, которым перед отлучённым от церкви Массальский запретил появляться, не появились. Нашлось, однако, двое, подающих хороший пример, – духовный депутат Жмудского капитула и капитула Смоленского.
Очередь переходила на депутатов светских, многие из которых принадлежали к партии Чарторыйских. Те, хотя были согласно выбраны, без оппозиции, и их выбор не подлежал ни малейшему сомнению, все отсутствовали.
Можно было опасаться, что Трибунал из-за отсутствия судей будет невозможен.
Однако из подсчёта, приятелей Радзивилла и гетмана Сапеги получалось, что Трибунал мог быть сформирован. Там всех хватало, а против них оппозиция не объявляла о себе.
Всё это каким-то счастьем, несмотря на много взволнованных умов, несмотря на сильно играющие страсти, шло так спокойно и гладко, что князь подкоморий не мог надивиться и постоянно повторял: «Как по нотам, как по нотам!»
На лице князя-воеводы рисовалось великое удовлетворение. Он был важен и спокоен.
Депутаты, дав присягу, не теряя времени, шли в сторону, чтобы выборать из своей среды маршалков, вице-маршалков и других трибунальских урядников.
Как это уже предварительно было постановлено, князь Иероним Радзивилл, подкоморий Литовский, unanimitate был выбран великим маршалком; Бохуш, слуга князя, – вице-маршалком, Лопацинский, друг и верный сторонник дома, – маршалком казначейского трибунала и т. д.
В круг духовных лиц из принадлежщих ему восьми светских депутатов маршалек, выбранный stante pede, назначил только двоих, до тех пор, пока депутаты Виленского капитула не дадут присяги.
Всё это прошло, согласно старому обычаю, ни в чём от него не отклоняясь, не изменяя от особенной спешки и ещё от более особенного спокойствия, не нарушенного ничем, как если бы побеждённая оппозиция сдалась.
Князь, выдержав там decenter и с большой серьёзностью до самого конца, после приглашения всего Трибунала к себе, с той же помпой и свитой поехал назад в кардиналию, по улицам, ещё переполненными людьми.
Но в этом возвращении, хотя княжеские люди воздерживались от всякого проявления триуфа и гнева на неприятелей, не обошлось тут и там без зацепок и нападений, без омерзительных слов и угроз.
Где людям воеводы не понравилась какая-нибудь искривлённая физиономия, воздавали ей за кислый облик выразительными движениями, и не один подозрительный прохожий получал по спине. Но командиры так умели сдерживать своих подчинённых, что ни до какого-либо более или менее значтельного столкновения не дошло, а когда проезжали перед домами, в которых были гнёзда канцлерских приятелей, там удваивали внимание. Из того, однако, сколько стоило удержать войска в дисциплине в этой день, можно было заключить, что если канцлерские приятели не покинут в скором времени Вильно, так им это не пройдёт.
Поскольку все уже знали о вчерашнем манифесте, ходил он из рук в руки, читали его с возмущением, а когда люди пера напоминали об ответе, заглушали их тем, что на подобные письма годится отвечать только палкой.
После приёма и попойки в кардиналии возмущение на канцлера и епископа Массальского ещё выросло, когда узнали, что тем временем произошло с противной стороны.
Пировали там рьяно и весело, когда Толочко, который был постоянно на коне или в экипаже, забежал к гетману Сапеге с известием, что Массальский в кафедральном соборе собирется читать и подписывать новый манифест.
– Плакать и манифестовать каждому разрешено! – воскликнул Бохуш, вице-маршалек. – Пусть у них от этого будет легче в печёнке!
Поскольку Толочко сам предложил поехать в кафедральный собор на разведку, дали ему благословение на дорогу большой рюмкой, которую и он должен был выпить, потому что князь-воевода никаких отговорок слышать не хотел.
Хотя кафедральный собор, закрытый с утра, теперь открыт был для всех, у дверей, однако, следили, чтобы не втиснулось слишком много приятелей Радзивилла, которые могли бы вызвать беспорядок или публичный протест. И Толочко, добравшись до дверей, должен был вести переговоры со стоявшей у них стражей, чтобы его впустили. Но так как он был один и несколькими тинфами поддержал своё право войти в костёл, дали ему пройти беспрепятственно.
Кафедральный собор в это необычное для богослужений время суток не слишком был переполнен, так что можно было подозревать, что часть публики находилась там по приказу епископа.
Только достойнейшие, те же, что вчера, не исключая полковника Пучкова, снова заняли свои места в хоре.
Епископ только в фиолетовой сутане и епитрахили, но с кружевными манжетами и кружевными богатыми вышивками сидел на своём троне. И так же, как вчера, он взял голос против притеснения и уже совершённого насилия, который поддержал также сам Нарбутт, а после него несколько иных stellae minores. Упоминали о iterum манифеста, который оказался готовым, и был тут же прочитан.
В этой всей деятельности одно наиболее отчётливо можно было почувствовать – это какая-то лихорадочная спешка, как если бы опасались, чтобы этот горячка, против которого они выступали, не напал на костёл и не разогнал протестующих.
В манифесте не обошли посредничество посланных королём арбитров – ксендза-епископа Каменецкого и каштеляна Полоцкого, выставляя Чарторыйских как склонных к уступкам, а воеводу как глухого ко всем уговорам и советам.
«Князь Радзивилл, – говорил далее манифест, – не только не хотел убрать своих придворных солдат, поставленных с оружием в судебную комнату, и пушки, привезённые к замку, но, ещё приумножив их число, задержал доступ шляхты с манифестами и декретами против депутатов и даже некоторых судъев.
