На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики - Фёдор Фёдорович Тютчев
Покончив с защитниками башни, батальон смело двинулся дальше, к видневшемуся впереди аулу, но не успел он пройти и нескольких саженей, как где-то сзади послышался протяжный сигнал «отбой». Солдаты в изумлении остановились.
«Что бы это значило? — тревожно пронеслось в уме каждого из них. — Неужели на других пунктах наши потерпели поражение?»
Никто этому не хотел верить. Между тем звук «отбоя» продолжал тоскливым эхом отзываться в горах. Сомненья не оставалось никакого, надо было возвращаться.
— Господа, — обратился старик баталионер к офицерам, — слышите? Назад приглашают.
Он пытался шутить, чтобы тем скрыть охватившее его волнение.
— Ну, что ж, приглашают, надо идти, — в тон своему начальнику отвечали офицеры, — назад, так назад.
Батальон быстро перестроился и неторопливым шагом начал отступать, никем не преследуемый, унося всех своих раненых и убитых.
Вдали показался ординарец. Не успел он остановить коня, как со всех сторон на него посыпались вопросы: что случилось, почему отбой?
— Неужели мы отбиты?
— Что произошло на правом фланге?
— Где Пулло?
— Где Лабынцев?
Ординарец не знал, кому и на какой вопрос отвечать.
— Господа, пощадите, — взмолился он, — не все сразу. Дурного ничего нет, все слава богу. Отбой дан ввиду того, что генерал решил отложить штурм до завтра. Сегодня уже поздно, скоро ночь, а местность, как выяснила рекогносцировка, такая, что и днем не знаешь, как пройти. Полковник Лабынцев и полковник Пулло, благодарение Богу, целы и невредимы, ни у того ни у другого нет ни одного не только убитого, но даже контуженного. Вот вам и все новости, а теперь ведите скорее батальон в лагерь, генерал нарочно меня послал поторопить вас.
Офицеры и солдаты разом повеселели.
— Ну, слава богу, а уж мы думали…
— Напрасно думали, разве можно было допустить, чтоб такого начальника, как Лабынцев, могли разбить, и кто же, гололобая рвань шамилевская.
— Ну, знаете, на войне всяко бывает…
— Э, полноте, это даже совестно и говорить…
— Постойте, да ведь и вы беспокоились…
— Ну да, конечно, беспокоился, однако…
Так рассуждали между собой господа офицеры. Между солдатами, в свою очередь, шли разговоры на ту же тему:
— Отпустил на сегодня наш орел Шамилеву душу на покаяние.
— Пущай вздохнет малость.
— Утречком пораньше, по холодку, мы его во как отчехвостим, на все бока.
— Ничего, будет знать.
— И чего он, дурень, бунтуется, неужели ж не понимает, сколько он там ни фордыбачил, а все в конце концов капут ему будет…
— Известное дело, глупость одна, азия гололобая. Что с него спрашивать?
— Вот мы его поучим малость — умней станет.
— И то следует.
XI
На другой день, как только первые лучи солнца позолотили вершины гор, русские войска с двух сторон беглым шагом двинулись на штурм. На этот раз горцы, нафанатизированные до последней степени, проявили стойкость поистине изумительную.
Когда передовые отряды русских приблизились к аулу, оттуда выбежала несметная толпа мюридов и яростно ринулась в рукопашный. Сдвинув папахи на затылок бритых голов или сняв и засунув их за пояс, засучив рукава до самых плеч, обнажив грудь, с подобранными полами черкесок, горцы, как дикие звери, наскакивали на солдат, испуская неистовые вопли и пронзительно визжа на тысячи голосов. Размахивая кривыми шашками и широкими кинжалами, мюриды врезывались в тесные ряды солдат, сея смерть и сами в свою очередь погибая на штыках. Кровь текла потоками, и трупы, падая друг на друга, образовали целые груды, через которые живым приходилось перелезать, как через брустверы.
После получасовой резни русские ворвались, наконец, в аул, но тут их ожидали новые полчища. Каждая сакля в отдельности представляла из себя небольшую крепость, защищавшуюся до тех пор, пока в ней оставался в живых хоть один человек… Во многих местах к сражающимся мужчинам присоединялись женщины и дрались с не меньшим ожесточением, чем их братья и мужья.
На каждом шагу разыгрывались потрясающие душу сцены.
Кучка солдат, сбив ворота, врывается в узкий переулок. Со всех сторон с плоских кровель на них сыпется град камней. Стреляют с крыш, стреляют из сакль через пробитые в стенах отверстия, стреляют снизу из ям-печей, где в обыкновенное время пекутся чуреки и лаваш. Поражаемые со всех сторон, солдаты падают, устилая двор своими трупами, но на смену павшим, как волны прилива, вкатываются новые толпы, под дружным натиском дверь с треском вылетает вон, и сол-даты уже в сакле… Неистовый вопль встречает их… Мужчины, как бешеные, бросаются грудью на штыки, женщины, обхватив руками детей, прижимаются с ними в угол… Несколько минут продолжается яростная свалка среди визга, стона и воплей, но, наконец, мало-помалу в сакле все стихает… наступает гробовое молчание… Солдаты, обтирая окровавленными руками струящийся со лба пот, торопливо один за другим выходят из сакли, оставляя за собой кучу мертвых тел… Страшную, дикую картину представляет теперь погруженная в мертвое молчание сакля. Везде: на полу, по углам, в разных позах лежат трупы. Вот старик с раскроенным черепом опрокинулся навзничь, голова его закинулась, и острая бородка торчит вверх, придавая странное выражение его лицу. Женщина с младенцем на руках, которого она тщетно старалась закрыть своей грудью, полусидит в самом углу, прижавшись к стене. На земле у ее ног, вытянувшись во весь рост, лежит молодой джигит с развороченной штыковыми ударами грудью; под всеми тремя чернеют широкие лужи крови, кровь на стенах, даже на потолке. В противоположной стороне сакли целая группа мертвых тел: молодая девушка, два подростка и двое взрослых мужчин; в нескольких шагах от них, ближе к дверям, валяется еще изуродованный, растоптанный ногами труп младенца.
Покончив с защитниками первой сакли, солдаты, не теряя времени, бросились к другой. Двое из них вскочили на плоскую крышу, но в то же мгновенье с криком полетели вниз: в крыше была устроена волчья яма. Адский хохот раздался внутри сакли и покрыл собой вопли провалившихся.
— Братцы, выручайте! Спасите!
Оставшееся снаружи кинулись к запертым дверям сакли, но плотно забаррикадированные изнутри толстые двери не поддавались. Напрасно солдаты неистово били в них прикладами и камнями: двери трещали, но не распадались… А тем временем из сакли неслись душу раздирающие стоны и вопли — это озлобленные горцы пытали попавшихся в их руки гяуров.
— Братцы-ы-ы… братцы-ы-ы… — доносились из сакли нечеловеческие вопли истязуемых, но «братцы» ничего не могли сделать, чтобы выручить своих несчастных товарищей. Несколько человек пытались было влезть на крышу, но в то же мгновение из черного провала в них посыпались пули отстреливающихся из сакли мюридов.
— Ребята, жги саклю, наших уж все равно не спасешь, по крайности гололобых не упустим, будут
