Переулок Мидак (ЛП) - Махфуз Нагиб
— Один ноготь Джаады стоит больше тебя самого.
Зайта принялся оправдываться:
— Один ваш ноготок и правда стоит больше всего меня с потрохами, но вот Джаада…
— Ты что это, считаешь, что ты лучше Джаады?!
На лице Зайты промелькнула тревога, от изумления он приоткрыл рот — не только потому, что по его расчётам он был лучше Джаады, но и потому, что считал что само сравнение его с ним было непростительным оскорблением: куда до него этой бессловесной скотине, откуда ему взять подобную могучую силу характера, как у Зайты, по праву считающего весь мир своим собственным!… Он с удивлением спросил её:
— А как вы сами считаете, госпожа?
Хуснийя с издёвкой и вызовом бросила:
— Я считаю, что ты не стоишь и одного его ногтя.
— Этого животного?…
Она грубо закричала на него:
— Он мужчина, каких мало, дьявольское отродье!
— И то создание, с которым вы обращаетесь так же, как с бродячими собаками, вы называете мужчиной?
В его словах она уловила бешенство и ревность, что не могло не понравиться ей, несмотря на весь её гнев, и она отказалась от мысли поколотить его, которая не давала ей дотоле покоя. Вместо этого она принялась с удвоенной силой вызывать его злобу и ревность:
— Тебе этого не понять. Ты скорее умрёшь в тоске по тем тумакам, что достаются ему.
Зайта возбуждённо ответил:
— Возможно, эти побои — такая честь, которая не доступна мне…
— Вот именно, честь, и даже не думай стремиться к ней, червяк.
Зайта ненадолго задумался: нравилось ли ей и впрямь жить вместе с этой скотиной?!… Он уже давно задавался этим вопросом, но отказывался верить в это. Жена ведь не вправе говорить о муже иначе, однако она что-то скрывает, это бесспорно. Он уставился огненными глазами на её крупное мясистое тело, и от этого его упрямство и надменность только усилились. Искусное воображение его оживилось до безумия, и будущее заиграло яркими красками. Пустое помещение внушало ему лихорадочные фантазии, в то время как глаза сверкали страшным блеском.
Сама же Хуснийя-пекарша находила удовольствие в его ревности: её не волновало то, что они наедине, благодаря уверенности в своих силах. Она саркастически сказала:
— А ты, пыль земная… иди-ка, смой с себя грязь сначала, а потом уже говори с людьми.
Женщина не гневалась. Если бы она на самом деле была в гневе, то не сдерживала бы ярость, и в порыве злости надавала бы ему пощёчин. Сейчас она просто подшучивала над ним, несомненно, и потому он просто не мог упустить такой шанс. Зайта отметил:
— Вы, госпожа, просто не умеете отличать пыль от золотого песка.
Женщина едко парировала:
— Ты ещё можешь отрицать, что ты сам — из грязи?
Он лишь равнодушно пожал плечами в ответ и просто сказал:
— Все мы из грязи.
Женщина издевалась над ним:
— Убирайся!… Ты сам — грязь на грязи, мусор на мусоре. Поэтому-то вся твоя работа — это калечить людей, словно ты побуждаешь в себе адское желание опустить всё человечества до своего грязного уровня.
Зайта засмеялся, услышав её слова, и надежда его возросла. Он сказал:
— Но я лучший из людей, а не худший. Разве вы не видите, что обычный нищий, без увечья, не стоит ни гроша, пока я не сделаю ему такое увечье, что принесёт ему золота, равное его собственному весу?!… Мужчиной считается тот, у кого есть ценность, а не приятный внешний вид. А вот наш брат Джаада не стоит ничего, да и внешне тоже не удался.
Женщина угрожающе закричала на него:
— Ты вновь возвращаешься к тому же разговору?!
Он сделал вид, что не услышал её угрозы и проигнорировал тему, которую сам же намеренно затронул. Тоном оратора он продолжил:
— И вместе с тем все мои клиенты — профессиональные нищие, и что вы хотите, чтобы я с ними делал?… Нарядил их и украсил, а затем выпустил на улицы вводить в заблуждение добродетельных прохожих?!
— Ну и дьявол же ты!.. Дьявольский язык и лицо дьявола.
Он громко вздохнул с самодовольным видом, словно выпрашивая сочувствия у неё:
— Однако когда-то я был королём.
Она саркастически пожала плечами и спросила:
— Королём злых духов?
Он тем же самодовольно-заискивающим тоном ответил:
— Нет, людей. Кого из нас поначалу не принимает этот мир с распростёртыми объятьями, как особу королевской крови, а потом бросает на откуп судьбе? Это величайшее надувательство жизни, и если бы нам показали её тайные помыслы в первый же миг, мы отказались бы покидать материнское чрево..!
— Вот здорово, сукин ты сын!
Зайта лишь с ещё большим энтузиазмом и радостью продолжал:
— Так и я когда-то был счастливым маленьким созданием, которого весело подбрасывали на руках и окружали заботой и милосердием. И после этого вы ещё сомневаетесь, что я был королём?
— Никогда, государь ты наш!
Их тёплая беседа опьянила его, также как и удовольствие, что дарила ему надежда. Он продолжил:
— Так что моё рождение было одновременно и счастьем и благоденствием для моих родителей. Это потому, что мои родители были профессиональными нищими и брали напрокат ребёнка, которого мать носила во время их скитаний. И когда Аллах послал ей меня, они больше не нуждались в чужих детях и очень обрадовались мне.
Хуснийя не удержалась и звонко засмеялась, отчего пыл и энтузиазм Зайты усилились. Он продолжал свою историю:
— О, воспоминания моего счастливого детства! Я всё-ещё помню своё излюбленное место отдыха на тротуаре: я полз на четвереньках, пока не достиг бордюра тротуара, выходящего на дорогу. На том месте в земле находилась яма, где скапливалась стоячая вода от дождя, полива или скота. На дне её собирался ил, а на поверхности возились мухи. По обе стороны её лежал мусор, падающий на дорогу. Вот было завораживающее, сказочное зрелище! Затянутая тиной вода канавы, и разноцветный мусор по обе стороны: кожура помидоров, стебли петрушки, грязь, ил и мухи, что носились над ней и садились на поверхность. Я поднимал веки, отяжелевшие из-за мух, и окидывал взором свой весёлый летний курорт. И весь мир не мог бы сделать меня счастливее.
Пекарша саркастическим тоном вздохнула:
— Ну и счастливчик… Ну и везунчик…
Её радость и то, как она слушала его историю, подарили ему удовольствие. Ещё более осмелев, он сказал:
— В этом весь секрет моей привязанности к тому, что вы несправедливо называете мусором. Человек способен привыкнуть к чему угодно, каким бы странным и аномальным это ни было, и поэтому боюсь я за вас, за то, что вы привыкнете к этому скоту.
— Ты вновь возвращаешься к этому?
Похоть ослепила и оглушила его:
— Конечно. Нельзя пренебрегать истиной.
— Кажется, ты стал аскетом.
— Однажды я попробовал вкус милосердия, как я уже говорил вам. Я ещё в колыбели был тогда.
Тут он указал рукой на навозную кучу, где квартировался, и добавил:
— И моё сердце отчего-то подсказывает мне, что мне повезёт и я отведаю его ещё раз вот в этом убежище.
И головой он кивнул в сторону своей комнаты, словно говоря ей: «Пойдём же». Женщина рассвирепела; его дерзость довела её до бешенства, и она закричала прямо ему в лицо:
— Ну берегись, дьявольское отродье!
Голос его задрожал:
— Как же может сын дьявола остерегаться соблазнов собственного отца?
— А если я сломаю тебе шею?
— Кто знает… Возможно, я обнаружу, что это тоже приятно.
Внезапно мужчина поднялся и немного попятился назад: он полагал, что достиг желаемого, и что пекарша будет покорна ему. Он был одержим безумием, что толкало его нарушить все нормы. Глазами он вперился в глаза женщины с каким-то оцепенением и зверством. Затем он неожиданно протянул руку к краю своего джильбаба и со сверхъестественной быстротой сдёрнул его, оставшись голым. Женщина какое-то мгновение пребывала в замешательстве, затем вытянула руку и схватила кувшин, что стоял неподалёку, швырнув его метким и сильным движением. Он попал прямо ему в живот, отчего из горла его вырвался рёв, и он упал, скрутившись, на землю.
