Генрих VIII и шесть его жен. Автобиография Генриха VIII с комментариями его шута Уилла Сомерса - Маргарет Джордж
Устроившись на верхнем этаже возле окна, я смотрел на участников похода. Пока еще стояло жаркое и знойное лето, а осень с ее Михайловым днем представлялась бесконечно далекой. Меня охватило головокружительное ощущение свободы. Похоже, весь двор отбывает в путешествие! Я разглядел в толпе Фокса и Рассела, Томаса Говарда и Томаса Ловелла, а также двух отцовских министров финансов Эмпсона и Дадли. Король обязан думать о финансах, уж если не на лугах при ярком свете дня, то хотя бы под прикрытием ночи.
Во дворце оставались лишь архиепископ Уорхем и моя бабушка Бофор. Знатные дворяне и сановники, необязанные сопровождать короля, могли вернуться в собственные владения, поскольку в его отсутствие занятий при дворе у них не было. Дела отбывали вместе с кортежем короля, а его свита располагалась там, где ей приказывали расположиться.
Впрочем, брать в поход весь груз государственных забот не предполагалось, поскольку целый мир, казалось, предавался заслуженным удовольствиям в эти золотые августовские деньки.
И для меня они стали поистине чудесными. Я постоянно упражнялся в любимых боевых искусствах, участвовал в запретных конных и пеших турнирах и поединках с приятелями, непрестанно рискуя жизнью. Зачем? Даже сейчас не знаю толком, как ответить на этот вопрос. Однако я жаждал опасностей так же, как человек жаждет воды в пустыне. Вероятно, потому, что меня так долго и упорно от них оберегали. А может, мне хотелось испытать себя, проверить, на каком же пределе моя смелость сменится страхом. Или все объяснялось гораздо проще. «Молодая кровь играет и требует развлечений!» – однажды написал я. Разве плохим развлечением служили рыцарские турниры, где мы бросали вызов самой смерти?..
Вспоминая то шальное времечко, я невольно прихожу к мысли, что само Провидение уберегло меня от суровой кары за безрассудство. Именно летом 1506 года Брайен потерял глаз, а один из моих приятелей умер от удара по голове, полученного на турнире. Странно, что сразу после поединка он выглядел вполне здоровым. Но той же ночью внезапно скончался. Один из учеников Линакра (поскольку сам лекарь уехал с королем) пояснил, что так часто бывает при травмах головы. В черепе происходит внутреннее кровоизлияние, которое невозможно заметить и остановить.
Мы испытали потрясение и страх, но благодаря бесшабашной молодости уже по прошествии нескольких дней опять принялись за свое и продолжали драться на мечах и налетать друг на друга на конных турнирах. Вот так быстро и естественно юность забывает о смерти и по-прежнему играет с ней в опасные игры.
По вечерам мы вместе бражничали, бренчали на лютнях и строили планы по завоеванию Франции, мечтая стать братьями по оружию. В это славное беззаботное время я не вспоминал о былом и не задумывался о том, что ждет впереди.
Поздней ночью я уединялся в своей комнате и вдруг понимал, что не хочу спать. Теперь, когда меня ни в чем не ограничивали, я наслаждался одиночеством после шумного дневного общества.
Два окна моей спальни в Гринвиче выходили на юг и восток. Я частенько устраивался на удобном подоконнике с восточной стороны и глядел на темный небосклон. К середине августа смеркалось гораздо быстрее и ночь спускалась раньше. И тогда небо усыпали ярчайшие звезды. Они неизменно привлекали мое внимание. Я пытался распознать их скопления, вспоминая уроки астрономии. Мне удалось найти многие созвездия. Я поражался, что можно точно предсказать затмения и прочие небесные явления, и хотел понять, как это делается. Математики уже вычислили, что через три месяца будет частичное затмение. Каким образом?
Мне хотелось все знать, все испытать; меня влекли новые знания, новые открытия, я мечтал познать пределы своих возможностей и постичь нечто неведомое.
Из окна пахнуло теплым воздухом, и издалека донесся тихий рокот. На горизонте полыхнули зарницы. Где-то шла гроза. От резкого дуновения тревожно взметнулись огненные язычки свечей и факелов.
Ветер дул с запада. Я вдруг вообразил себя летящим над землей, вольным и открытым всему свету. Я потянулся за лютней, и вдруг мелодия и слова пришли мне в голову одновременно, словно они уже давно созрели в моей душе:
О западный ветер,
Когда принесешь ты
На землю мою свой живительный дождь.
Господь, ниспославший мне дар любви,
Оживит мое ложе вновь.
Лето закончилось, и король вернулся. Вскоре после прибытия он вызвал меня к себе. Кто-то доложил ему о турнирах. Мне следовало бы догадаться. При дворе невозможно ничего скрыть.
Я подкрепился перед этим разговором и быстро выпил подряд три кубка кларета. (Одной из перемен, которых я добился во время отсутствия отца, стал изрядный запас неразбавленного вина в моих покоях.)
Отец сидел в своем излюбленном рабочем алькове (его частенько называли «счетной конторой», поскольку там он решал большинство финансовых вопросов). Когда я вошел, он сражался с громадным ворохом жеваных и скрученных бумаг, напряженно склонившись над столом. Впервые я заметил, как поседели его волосы. Он не надел головной убор, и его макушка серебрилась в отблесках огня факелов. Вероятно, именно поэтому король давно не появлялся в обществе с непокрытой головой.
– Будь проклята эта мартышка! – Он махнул рукой на обезьянку, которая в тот момент нахально играла с большой государственной печатью, и его голос зазвенел от гнева. – Она разодрала мой дневник! Он совершенно испорчен!
Очевидно, шалунье вздумалось соорудить из личных бумаг короля уютное гнездышко, сначала разорвав их в клочки, а потом хорошенько спрессовав.
– Возможно, сир, вам лучше поместить ее в королевский зверинец, – тактично сказал я, подумав, что это следовало сделать полгода тому назад.
Я невзлюбил эту тварь с первого взгляда. В отличие от собак она по природе своей совершенно не поддавалась дрессировке, однако лихо передразнивала людей и подражала им во всем.
– Да, – отрывисто бросил он. – Но теперь уж поздно. Она уже уничтожила мои самые ценные вещи.
В тот же миг проказница завизжала и начала карабкаться по настенной драпировке. Обезьяна выглядела в кабинете явно неуместно. Ее следовало если не утопить в Темзе – хотя, по-моему, отличная мысль, – то, во всяком случае, отдать в зверинец Тауэра. Его обитателей, порой весьма диковинных, подарили королю доброжелатели, чью щедрость ввело в искушение само наличие такого заведения. (Не сказать, чтобы его величество всякий раз приходил в восторг от подобных подарков.) Там держали львов (дань избитому символизму), больших черепах (за стойкость и долговечность), кабанов (изображенных на гербах тех или иных знатных родов), верблюдов (наверное, за мудрость) и даже слона (в качестве
