Иоанн III Великий. Ч.1 и Ч.2 - Людмила Ивановна Гордеева
Не менее дорого и красиво разоделись его полководцы. Особым нарядом отличались татарские воины — в ярких шапках с отворотами, в кафтанах, из-под которых виднелись тонкие шаровары, заправленные в короткие сапоги. На поясах у татар висели кривые сабли и ножи, стрелы в их колчанах казались более короткими и многочисленными, чем у русских. Тут же неподалёку стояли государевы охранники — рынды и стрельцы в походных кафтанах до колен, со щитами, шлемами, боевыми топориками и пищалями — новым огнестрельным оружием.
В парадной ризе в самом центре площади стоял митрополит Филипп в окружении прочих святителей. Иоанн, оставив коня слугам, приблизился к владыке, и тот торжественно благословил государя на ратный подвиг. Приняв благословение, великий князь распрямился, поднял вверх руку — и всё зашевелилось, затопало, загремело, где-то в толпе заголосили бабы, добавив серьёзности и ответственности моменту. Поход начался.
Слёзы выступили и на глаза Феодосии, которая смотрела на торжество вместе с Анной и её матерью с золотого дворцового крыльца. Нет, она не боялась, что её государя убьют, она была уверена, что этого не случится, но она чувствовала, что они вновь расстаются надолго, если не навсегда, и это терзало её больше всего. Но она постаралась пересилить себя, не выдавая волнение, хотя и женщины, стоявшие рядом с ней, тоже не оставались равнодушными к происходящему.
Своего ещё маленького сына Иоанн оставил в Москве под защитой младшего и самого надёжного брата Андрея Вологодского с татарским царевичем Муртазой.
В те же дни из своих уделов с дружинами выступили и другие князья — три родные брата Иоанновы: Юрий, Андрей Большой и Борис Васильевичи, дядя, Михаил Андреевич Верейский с сыном Василием. Воеводы тверские Юрий Дорогобужский и Иван Жито присоединились к Иоанну в Торжке. Сюда же, в Торжок, явились и послы псковские с сообщением, что Псков, выполняя повеление великого князя, послал в Новгород размётные грамоты и готовится тоже выступить на изменников.
Двигаясь по новгородской земле, соединённые русские войска, исполняя приказ государя не щадить клятвопреступников, творили страшное опустошение: истребляли всё огнём и мечом, не жалели никого. Отовсюду слышались вопли, стоны, пламя пожирало и бедные лачуги крестьян, и богатые дома их хозяев. Тех, кто успевал выскочить из домов, рубили, кололи, топтали конями, наступающие видели в изменниках вере врагов хуже татар.
Данила Холмский вёл свой передовой полк без длинных стоянок, давая людям лишь хороший ночной отдых, и уже 23 июня добрался до Русы. В тот же день его бравые воины захватили и подожгли этот город, попытавшийся оказать сопротивление. Это был, конечно же, не первый поход Данилы, не первое сражение. Видел он и прежде, как горят мирные жилища в пригородах Казани, в оставленных татарами русских сёлах и городах. Но тут, в Русе, услышав в одном из дворов вопли женщины: «За что?!» и увидев, как воин, заколов её детей, зверски начал кромсать кинжалом и её, вдруг содрогнулся, подумав, что это ведь русские люди убивают своих же, русичей! Не они ведь задумали эту дурацкую измену, не они заключали договоры с латинянами, все ведь не они... Так действительно — за что?
Он замахнулся было своей саблей на воина-убийцу — обычного рыжего мужика, но, увидев, как тот удивлённо и испуганно отпрянул от него, резко развернул коня и ускакал прочь, чтобы не прослыть жалостливым по отношению к врагам. И потом целый день видел перед глазами эту растерзанную семью и думал — за что? Справедливо или нет убивать людей, которые не причастны к развязыванию войны? Да, они рожают и растят воинов, воспитывают их — в этом есть вина матерей и отцов. Да, они и потом питают их хлебом и духом. Конечно, разгром городов и убийство его жителей — акт устрашения, который остаётся в памяти народной и отвращает людей от следующей измены. Но ведь новые и новые войны не они начинают, а те, кто сидят за крепкими стенами, в красивых хоромах и откупятся потом от наказания. А эти страдают...
Красивые ласковые глаза Данилы погрустнели, он был не в духе и скорее увёл свои полки подальше от разгромленной Русы к берегу озера Ильмень. Здесь он приказал разбить лагерь для ночного отдыха, дождался, пока поставили его шатёр, приказал выставить надёжные дозоры и пошёл к себе. Князь Фёдор Давыдович звал его вместе отужинать и мёду попить, но Холмский отказался, не желая никого ни видеть, ни слышать. В ушах его всё стоял предсмертный вопль молодой окровавленной женщины: «За что?!»
Под утро Данила увидел сон. Изящная юная девушка в струящейся одежде зашла в его палату с подносом, на котором дымилась горячая еда — жареный лебедь, пироги с зайчатиной, стакан горячего бульона. «Откуда ты, такая красивая?» — спросил он. «А я узнала, что ты не ел вечером, вот и принесла», — заговорила она нежным ласковым голосом. «Вот хорошо-то, — обрадовался Данила, — я действительно голоден». Он сел на своём тюфяке и предложил: «Садись рядом, вместе поедим!» Едва протянул руки за куском, как раздался страшный грохот, поднос упал, еда рассыпалась, а юная девушка превратилась в ту женщину во дворе и начала кричать: «За что?! За что? Враги, подъём! Измена! К бою!» — голос её вдруг превратился в мужской, затем в тревожный перелив трубы, и Данила, наконец, понял, что это кричит не она, а ещё кто-то с улицы.
Он открыл с усилием глаза, никакой девушки и никакой еды рядом, естественно, не было, а за стеной шатра вопили разными голосами воины, громко призывала к бою труба. Данила вскочил на ноги — он был почти одет, натянул на себя панцирь и сапоги, вставил голову в лежащий наготове золочёный с семейным гербом шлем, схватил в руки пояс с саблей и выскочил из палатки. К нему уже бежал одетый
