Саратовские игрушечники с 18 века по наши дни - Пётр Петрович Африкантов
Это уже была не случайность, как она подумала в начале. Дальше Полинка рассудила так: «До деревни дальше чем до тракта, пойду вперёд». Полинка решила снова обойти зверя и только она сделала шаг в сторону, как хищник поднялся и медленно пошёл по стерне, чтобы снова встать на её пути. «Вперёд он меня не пустит», – подумала Полинка и решила вернуться в деревню.
Ей стало не по себе тогда, когда, возвращаясь в деревню, она миновала стернёвое поле и, войдя на паханое, снова увидела волка. Он серым пятном лежал на чёрной тропинке, вытянув морду в её сторону. Полинка остановилась. Обходить зверя пашней было трудно, ноги утопали в грязи, но она пошла спотыкаясь о борозды и описывая длинную дугу, пытаясь выйти на тропинку позади зверя. Это ей удалось. Она с трудом вытащила ноги из пашни и встала на твёрдую почву дорожки, понимая, что уже больше не сможет сделать такого маневра, сил для таких маневров не осталось. «Кажется, пронесло, – подумала она, – Иш, привязался».
Ей сделалось по настоящему страшно, когда она снова увидела лежащего на своём пути зверя. И если раньше она почему-то не видела его глаз, то теперь глаза хищника горели желтовато-оранжевым огнём, и тут Полинка закричала, то ли от страха, то ли от отчаяния: «Долой! Пошёл прочь!». Но волк не уходил, только глаза его загорелись ещё ярче и злее. И тут Полинка вытащила из ведра глиняную игрушку и запустила ей в волка. Игрушка, матово блеснув, упала где-то рядом со зверем. Она выхватила из ведра вторую игрушку и снова бросила в волка. На этот раз тот отпрянул в сторону и отступил. Видимо блеск игрушек, и красные вкрапления на них испугали зверя. Горящих желтоватых глаз зверя не стало видно. Полинка обрадовалась. «Наверное, ушел», – подумала она. Только радость её была преждевременной, метров через тридцать она снова на тропинке увидела светящиеся волчьи глаза. Подходя к зверю, ещё издали начала бросать в него игрушки и кричать: «Долой! Пошёл прочь! Боже! Спаси и сохрани…А-а-а-а!!!».
Волк нехотя отступал. Вот минуло паханное поле, с левой стороны пошли овражные заросли, тянущиеся до самой деревни. Эти кусты ещё больше страшили Полинку, неизвестно за каким может притаиться зверь, однако последнего всегда выдавали светящиеся глаза и девушка этим пользовалась. Она запускала игрушки в направлении оранжевых точек и кричала: «На! Подавись, зверюга! Ещё хочешь!? На ещё!». Наконец она сунула руку в ведро и не обнаружила там ни одной игрушки. Что она могла ещё сделать – это бросить в волка само ведро. Только этого она делать не стала. «А-а-а!!!» Закричала она изо всех сил, а затем тихо опустилась на землю со словами: «Ну,… иди, жри, чего ждёшь…» Слёзы залили её лицо.
Волк не уходил, он медленно и осторожно приближался. И тут, когда от Полинки до зверя оставалось расстояние в один волчий прыжок, со стороны села раздались два выстрела из охотничьего ружья. Волк повернулся на выстрелы, злобно сверкнул глазами и исчез в зарослях. Только и Полинка не могла дальше сделать ни шагу. Она, обняв пустое ведро, сидела на земле и горько плакала. И было не понять, то ли она оплакивала свою несбывшуюся мечту о розовом платье, то ли это были слёзы радости нечаянного спасения. Здесь, на тропинке, и нашёл её Андриян, идя с ружьём на крик дочери. Он принёс Полинку домой на руках, потому, как она не могла не только идти, но и держаться на ногах. Андриян положил Полинку на печь, сверху накинул полушубок и долго слушал, как в полузабытьи, дрожа и выстукивая зубами дробь, Полинка повторяла: «У меня никогда, никогда не будет ро-зо-во-го платья…».
На следующий день Андриян наточил нож и пошёл в хлев.
– Так для свадьбы же растили, – встряла мачеха, догадавшись о намерениях мужа.
– Молчи,– глухо сказал Андриян и вышел. Через три дня он приехал из города и вручил Полинке розовое платье, а жене сказал: «Перетерпим, не тридцать третий». На свадьбе Полинка была в новом розовом платье с оборками.
На заборе, ухватившись руками за доски, повисла ребятня, свадьба – это всегда интересно. Девочки-подростки, а среди них была и десятилетняя Тонюшка, разглядывали невестино платье. Ах! Как оно ей шло, как шло! Они по-детски завидовали этой малокрюковской красавице и мечтали, как бы скорее вырасти и чтобы у них тоже было такое же красивое розовое платье.
Р.S. Ровно через 57 лет Егорова Антонина Ивановна, вспомнит эту историю и расскажет. Расскажет, чтоб её уже никогда не забыли. Расскажет для того, чтобы её вспомнила и сама Пелагея Андрияновна, потому как в свои 95 лет уже многое в её памяти стёрлось. Когда я ей напомнил о розовом платье, она даже руками всплеснула от удивления:
– Точно! Было такое. Кто же тебе обо всём этом рассказал? Никак Тонька Задашина (уличное прозвище), больше некому. – И, помолчав, спросила: – Зачем это тебе?
– Рассказ хочу написать. Ты же сейчас в роду старейшая игрушечница.
– Была когда-то игрушечница, – сказала Пелагея Андрияновна и добавила. – Ты б лучше о брате Василии написал. У него задатки покрепче чем у меня были. Хорошо? А вот продавать он не умел,– и засмеялась.
Не выполнить просьбу 95-летней игрушечницы было нельзя. О чём писать я не знал, но вскоре услышал о дяде Васе одну интересную историю и она легла на бумагу.
Гуси
Ваське, тщедушному с большими голубыми глазами пареньку, двенадцати лет от роду, скучно. На улицу его не пускают, а дома тоска. И не просто тоска, а тоска смертная. «Толи дело Шурке Рыжему или Вовке Смыслову, поди, уже на пруду в выбивалки играют, а тут вот сиди и сторожи этих проклятых гусей» – подумал он и от безысходности запустил в большого рябушистого гусака старой, отвалившейся от сапога, подмёткой. Подмётка перелетела через гусака (перелёт) и угодила в железный таз. Бу-ум! разнеслось по двору. На звук открылась дверь и в неё выглянула старшая сестра Анюта. Увидев сидящего на крыльце братишку и не обнаружив ничего предосудительного в его поведении, она окинула взглядом двор, и закрыла дверь. Анюта Васю любит и жалеет. Его все жалеют, потому что Вася сирота. Своей матери он совсем не помнит. Она умерла, когда он был совсем маленький. Его выкармливала грудью
