Борис Карсонов - Узник гатчинского сфинкса
— Сеньор, соблаговолите принять и снизойти до просьбы! — с подчеркнутым подобострастием и смирением, с немыслимым жеманством и всепокорностью он, в лучших традициях английских аристократов, не доходя два шага, преклонил колено и затем изящнейшим движением подвернул под белые рученьки литератора конверт на подносике.
— Пьетро, я ей-ей тебя выгоню, если не угомонишься со своими фокусами!
— Ах, ваше сиятельство! Увы, вы не оригинальны. На то и существует наш брат, чтобы на нас срывать досаду за хаос и неустроенность божьего мира.
— И вы еще недовольны? — изумился Коцебу. — Воистину человек — существо юродивое!
В незапечатанном конверте лежала бумага, сложенная пополам.
«Милостивый государь, Федор Карпович, Иуда Никитич и Гликерия Неокталионовна, по случаю дня ангела Иуды Никитича, покорнейше просят вас прибыть к нам сего дня, к двенадцати часам пополудни».
— Пьетро, но ведь Иуда Никитич мне о том же ныне утром сам говаривал?
— То не в счет. Согласно римскому праву, сказанные слова к делу не подошьешь, только бумагу. Вот, к примеру, вы, сеньор, уже вознамерялись игнорировать устное приглашение?
— Тысячу чертей! Откуда тебе известно?
— О, святая мадонна!.. Однако бумагу вам не обойти. Дудки. Или пишите в верхнем углу на ней резолюцию, или через полчаса извольте облачиться в черный фрак с красной розой в петлице и в белые перчатки. На голове цилиндр, панталоны бархатные до колен.
— Что мелешь? Какой фрак, какие розы?
— Согласно этикету при Вестминстерском аббатстве, данный случай попадает под черный фрак с розой и панталонами…
Дом заседателя уездного суда Иуды Никитича стоял на Троицкой улице в непланном месте, стало быть, старинной постройки. Но высокое крыльцо было новым, и у двери не деревянная колотушка висела, а укреплен медный колокольчик с длинным ременным шнуром. Такого колокольца, кажись, более ни у кого в городе не было.
Коцебу на секунду остановился. Его так и подмывало дернуть за бронзовое кольцо, но дверь была распахнута настежь, и он, подавив озорное искушение, смиренно прошел сени и открыл дверь в горницу. И едва он это сделал, как на него опрокинулся шквал, гром, гул, будто швырнули его в трубу иерихонскую.
Малость погодя, оправившись от первоначального шока, увидал он перед собой веселую банду орущих и трубящих молодцев, тем пуще усердствовавших, когда примечали нежданный испуг гостя.
Итак, оглядевшись, он увидал тут весь высший свет города: судью Федора де Грави, уездного исправника Степана Мамеева, секретаря суда Андрея Бурченинова, дворянского заседателя Егора Гартмана, сельского заседателя нижней расправы Григория Голикова, купцов Михайло Смирных и Егора Саматова, бывшего уездного исправника Николая Бошняка. Еще были тут и надворный советник Александр Павлуцкий, титулярный советник Карагаев, врач, мещане, канцеляристы, и напоследок углядел он дьякона Алексея Топоркова. Городничего Василия Чекунова не было, был в отъезде.
Впрочем, пусть сам Коцебу, своими словами расскажет нам о том, как он праздновал именины заседателя уездного суда. Тем более, что записи сделал он, по своему обыкновению, в тот же вечер.
«…И вот сия расхристанная банда, называемая здесь певчими, следила за входившими и, завидя очередную жертву, набрасывалась на нее всей мощью своих луженых глоток. А чтобы усилить звук, они прикладывали руки к губам, и так орали во все горло!
На громадном столе стояло блюд двадцать, но не было ни приборов, ни стульев вокруг. Наверное, это имело вид завтрака или закуски. Преимущественно тут находились пироги, приготовляемые обыкновенно с говядиною, но на этот раз с рыбою по случаю поста.
Кроме этого, стояло множество холодной рыбы и несколько пирожных.
Иуда Никитич с огромной бутылью водки в руках ходил по комнате и торопился угощать своих гостей, которые постоянно пили за его здоровье, но, к величайшему моему изумлению, не пьянели!
Вина не было вовсе. Вообще, во всей Сибири я нигде ни у кого не пил вина, за исключением губернатора в Тобольске. Вино у него было довольно сносное, русское, которое он получал, если я не ошибаюсь, из Крыма. Вместо вина хозяин угостил нас другою редкостью — липецом, или еще называют ее медовухой, желтого цвету, весьма коварным напитком, который очень ценится в Сибири, так как в этой стране нет пчел. Однако все гости, кроме меня, предпочитали водку…»
Коцебу с нетерпением ждал минуты, когда отворят белую дверь в другую комнату и попросят садиться за стол. Но пока он так думал, он вдруг обнаружил, что гости незаметно куда-то исчезают. Вот только что разговаривал с исправником Степаном Осиповичем, а потом едва перекинулся парой слов с Павлуцким, но когда опять захотел сказать что-то Мамееву, того и след простыл. Уходили по-английски. Вот уж он остался тут чуть ли не в одиночестве. В растерянности топтался вокруг обильного стола. С полупустой бутылью ходил за ним во след Иуда Никитич, подстерегая момент, когда бы можно было «дорогому гостю» еще всучить посошок. И тогда он, наконец, понял, что пора и ему убираться отсюда подобру-поздорову, пока совсем не споили.
На выходе столкнулся с судьею Грави.
— Как это понимать, Федор Иванович, конец?
— Ну что вы, Федор Карпыч, это только начало: червячка заморили. Теперя каждый уходит домой спать, а в пять часов снова все соберутся. Так что вы, голубчик, уж не забудьте пожаловать…
«К назначенному часу я опять заявился, — читаем мы у нашего летописца. — Сцена несколько изменилась: большой стол по-прежнему стоял посреди комнаты, но вместо пирогов, рыбы и водки на нем красовались в множестве сладкие пироги, миндаль, изюм и китайские варенья отменного вкуса; из их числа особенно выдавался род желе или компота из яблоков, нарезанных ломтиками.
Теперь появилась хозяйка дома, молодая и привлекательная особа, и вместе с нею вошли жены и дочери гостей.
Подали чай с французскою водкою, пунш, в котором лимон заменяли соком клюквы. Поставили карточные столы и составили бостон, тянувшийся до тех пор, пока спиртные напитки позволяли игрокам отличать дам от королей.
После обильного ужина все, наконец, разошлись…»
В воскресенье, после обедни, по пустынной Береговой улице шествовали два человека. Тот, что впереди, был одет в свободный шелковый халат, с тростью в руке и в широкополой шляпе, а позади него бодро вышагивал не привычный для здешнего края молодец в белой парусиновой морской робе, с длинными волосами, закрученными в пучок и перехваченными ременным шнурком. На ногах — сандалии на деревянной подошве. В руках он нес корзину.
Вы уже догадались, дорогие читатели, что перед вами наши герои.
Росси насвистывал какую-то бодрую песенку про соленый ветер и кливер-шкоты, про то, как смуглянка ждет под пальмой бродягу-моряка.
— Сеньор, а все-таки ваш демарш я расцениваю, как недоверие, что уязвляет мою легкоранимую душу.
— Я исполняю всего лишь предостережение губернатора, — в тон ему отвечал Коцебу. — Мне было недвусмысленно сказано, что ты плут и пройдоха.
— О, святая мадонна! За такую клевету в цивилизованном государстве я бы получил по суду целое состояние в качестве компенсации… Свои мемуары я озаглавлю так: «Благородная жизнь сеньора среди варваров».
— Не болтай. Давай лучше прикинем, чем нам запастись на неделю.
— Сеньор, положитесь на меня. Пьетро Росси не даром ест свой хлеб.
В те времена в Кургане не было магазинов. По воскресным дням за Троицкой площадью, не берегу чигирима, собирался базар. Он привольно заполнял специально построенные торговые ряды, а заполнив, как дикая трава, растекался по лужайкам и ложбинкам аж до самого Тобола. Не только горожане, но и жители близлежащих деревень везли сюда продукты своего труда. А иной раз на базар приезжали из дальних сел и крепостей. Например, в прошлое воскресенье появились тут степные киргизы, пригнавшие на продажу своих коней.
— Петруха, серьгу тебе в ухо!
— А, Степан, как заказ?
— Вчерашнего копчения, подходи, забирай. — Степан сорвал холстинку с плетенки, на которой лежали янтарные шматы сала. Горьковатым, приятным дымком пахнуло от них. Степан взмахнул широким ножом — и длинная тонкая лента очутилась в руках Росси. Взмахнул Степан второй раз — и еще одна лента легла в руки Коцебу.
В меру солоноватое, нашпигованное специями и какими-то дикими травами, как делали еще наши языческие предки, сало приятно холодило и само таяло во рту.
— По две копейки фунт.
— Браво, Степан! Беру три за пятак!
«Ей-богу, этой копейки мне не видать», — подумал Коцебу.
Сбоку у торгового стола топчется некая бабуля.
— Матрена Васильевна, как, голубушка, здоровьицо? Так, так. Ужо спрашивал о вас. Говорят, что, мол, лихорадка у нее. А порошки-то пили? Чай, пользительны, они помогут.
