Александр Константинович Белов - Мужские рассказы
— Какой-нибудь новоявленный фашист? Горо замялся.
— Нет. Гуманист, либерал.
— Что?
— Вы думаете, что сюда примешалась проблема политики? Нет, это проблема биологии. Великий Чёрный Дракон. Тихий гений сокрушения человеческой цивилизации. Неплохо, а? Жуткая смесь биоэтических составляющих произвела его как продукт искажения и поглощения всего нормального. Он впитывает в себя пагубное, но не изменяется сам, а выбрасывает на поверхность своего сознания новые догмы гуманизма, то есть свободы нравственного выбора, позволяющей человеку жить наперекор его биологической программы. Требующей этого от человека, находящей к тому основание и тотальную зависимость. Он поглощает всё живое: культуру, человеческие чувства и отношения, рассудок и мысль, отравляя всё вокруг ядовитым дыханием собственной природы. Едва достигнув полового созревания он стал гомосексуалистом, но это произошло не по вине случая или в угаре замутнённого рассудка. Здесь властвовала его направленная воля. Противоестественное было для него нравственной основой. Это она внушает, что человек живёт только для самого себя, что у человека ни перед кем нет никаких обязательств. Что человек должен служить только собственным чувствам и ощущениям. Чёрный Дракон стал идейным вдохновителем нескольких молодёжных движений. Но это была только репетиция. Теперь он стоит на пороге невообразимого социального прорыва.
—Да…
Я вздохнул:
— А что если ни во что не вмешиваться? Ведь Природа же обладает мудростью, так неужели она сама не найдёт решения этой проблемы? И кроме того, ведь она зачем-то создала этого Чёрного Дракона?
— Всё верно. Беда только в том, что Природа поставила себя в зависимость от собственных законов, — тихо сказал Горо. — Она, видимо, считает, что ни один рыцарь никогда не проедет в поле мимо своего дракона. Что этим и обусловлено равновесие силы. Только рождаются сейчас всё больше драконы, а не рыцари. А те, что и рождаются рыцарями, давно живут по змеиным законам… И ещё, — Горо произнёс это переходя на шёпот, — я ввёл Знак этого человека в систему координат времени и пространства. Чтобы узнать о его предполагаемом будущем…
— И что? — почему-то занервничал я.
Горо насладился паузой.
— Через двадцать лет эта выдающаяся персона обретёт такое положение в обществе!
Горо снова подразнил моё любопытство.
— Он станет президентом Объединённой Европы… Я присвистнул.
— А вы не могли ошибиться в расчётах?
— Я — нет. Сама система может дать погрешность. Всё-таки двадцать лет! Ничтожная доля расхождения в линейном измерении здесь способна «промазать» мимо ситуации. Однако даже с учётом всех погрешностей вероятность очень высока. Она составляет более пятидесяти процентов. Поверьте, это не гороскоп, это математические измерения.
— Значит, я должен…?
— Вы можете изменить ситуацию, — уточнил Горо.
— Хочу, могу и должен в сознании Стражников Солнца сливаются воедино. Горо посмотрел на меня с удивлением:
— Это древний девиз Дарвера!
— Это мой собственный девиз, я его сам придумал через месяц репортёрского труда. Мы встали и направились к выходу.
На улице расплескался лондонский вечер. Под его сенью ходили наплывы застывшего города. Густела каменная тяжесть особняков, переводя цвет упылённой скалы в свинец, перемешивая терракотовый кирпич с дымной зеленью зачарованных акаций и внезапным кроваво-красным пятном проезжающего мимо автобуса. Мы шли по Бэйзвотэ роуд, должно быть, в сторону дома Горо. Потом повернули на аллеи, застроенные домами в стиле Ридженси, и наконец оказались возле трёхэтажного особнячка с окнами в белых рамах и с горшками ярких цикламенов на подоконниках.
Горо вспомнил пословицу: «An hour in the morning is worth two in the evening». По-русски она звучала бы как «утро вечера мудренее». Этим он завершил все возможные обсуждения предстоящего поединка. — У вас есть ночь, — добавил Горо, — ещё не известно, в какую сторону она повернёт ваши чувства. Если вы будете к этому готовы завтра, мы встретимся ровно в семь на мосту Тауэра. Он попрощался и вошёл в дом.
Вернувшись к себе в гостиницу, я долго без дела шатался по первому этажу, в который раз изучая содержимое киосков и рекламных витрин. Портье спутал меня с датчанином, что жил напротив. Я подумал, что нужно позвонить в Москву. Почему-то это нужно было сделать именно сегодня. Почему? Разница во времени помешала осуществлению этих планов. Но почему-то нужно было звонить именно сегодня. Время в Москве уже перевалило за полночь. И только поднявшись в номер, я понял, что именно заставляло меня подумать о звонке домой. Завтра я буду драться с Драконом! С Черным Драконом из горовского воображения. Чушь какая-то. Сейчас уже, когда его не было рядом, всё стало обретать совершенно иной смысл. Я словно прозрел. Должно быть, Горо обладал даром внушения. И ведь подумать только, в какую чушь можно самозабвенно влезть всеми своими мозгами! Сказать кому — ведь на смех поднимут. Вот ещё тоже Георгий-Победоносец! А материал славный может получиться. Эх, хотя бы одним глазом посмотреть на этого «дракона».
Я прыгнул на кровать в размышлениях о газетной строке. Нужно будет попросить у Горо фотографию. Или самому сфотографировать. Нет, лучше попросить. Так, в колонтитул поставим: «Мастерская судьбы». Годится. Заглавие: «Укротитель драконов"… А? Вроде ничего. Редактор, конечно, переделает. Старая школа. Только для того, чтобы получить свои редакторские за заглавие. Сейчас за это не начисляют… Я представил себе сочный отпечаток „УКРОТИТЕЛЬ…“ на второй полосе. Буквы ложились широко и напористо. Дальше шли плотно набитые колонки. Иногда мне кажется, что я могу прочитать с воображаемого газетного листа ещё не написанный материал. Чем больше я вглядывался в эти строки, тем слабее становились мои глаза, пока, наконец, они совсем не погрузились в слепоту…
Утро развернулось широким разливом света над полем некошеного ячменя. Там, впереди, прорастая ветками в самую ослепь солнечного разлива, стоял тяжёлый дуб. Я повернул коня и поехал к нему, щурясь и ослезясь обоими глазами. Воздух, сухой от нагретого ячменя, дразнил голову воспоминанием о ночном покое, о стёганом подкладе, душно пахнущем соломой. Хорошо спалось, вольно. Теперь же меня ожидал Мерлин.
Дуб вырос во весь небесный охват. Я поехал вокруг, и едва конь переступил через вздыбленное над моховиной корневище, увидел ноги сидящего на земле Мерлина. Ноги были белые, как известняк. Мерлин сидел наклонив голову и что-то разглядывал на своих ладонях.
— Света твоим глазам, Мерлин! Он поднял голову.
— А, это ты, Передор. Долго спишь!
— Почему ж не спать, если глаза просятся переплыть бездну?
— Послушай меня, ещё немного, и Священный источник пересохнет. Дракон не даёт ему дышать. Ты должен успеть до захода солнца. Пока оно светит у тебя за спиной, Дракон не сможет тебя различить. Свет будет жечь ему глаза.
— Я успею.
Мерлин повернул ко мне лицо, и я узнал в нём Горо.
Мы уже пересекли поле, ступив на каменистую дорогу Дикого края, а я всё ещё оборачивался, ища объяснения своему видению. Скоро, однако, коню пришлось совсем трудно ступать, чтобы не оббивать себе копыта. Дорога превратилась в тропу, процарапанную через камневалы. Мне почему-то стало не по себе. Может быть, из-за этих каменных засыпей, приговоривших нас к нашей тропе, с которой ни отвернуть, ни соступить было уже нельзя. Я извлёк Дарвер из самшитовых ножен, и его холодный покой прибавил стали моему сердцу. И тут я понял, что он близко. Кожей почувствовал его приближение. Я смотрел и смотрел вперёд, до рези в глазах, но ничего не видел, кроме камней. Мы катились ему навстречу по камням, на стянутых жилами, упирающихся ногах коня, и пот мелким речным бисером окропил мне лицо. Я вдышался. Нет, это был не пот. Он пах мышиным подшёрстком. Это отошло испариной его дыхание. Вздрогнула земля, зашевелив камни на нашем пути, и показался дракон. Он неуклюже тёрся боком об острый выступ скалы. Конь занервничал, упираясь ещё больше и отказался идти дальше. В этот момент дракон нас заметил, и испуганно шарахнулся в сторону, подняв из-под себя клубы пыли. Дракон смотрел на всадника безобидным, настороженным взглядом.
Я что-то должен был исполнить. Об этом говорил Мерлин. Ах, да, солнце. Его нужно было держать за спиной. Где же солнце? Я вертел головой, пытаясь понять, откуда оно источает свет. Солнце вошло в мои глаза… я вздохнул и проснулся. Свет, ослепительный, как застывший взрыв побелил утренний Лондон.
Я потянулся рукой к часам. Было самое начало седьмого. Что-то пробивалось из памяти. Начало седьмого! Вскочив, я вторгся на ходу в разбросанную одежду. Налетая на стулья и теряя поочерёдно все, без чего и шагу не ступишь, я поздравил себя с тем, что утро начиналось по своему обыкновению. То есть вполне прилично.
