Михаил Иманов - Меч императора Нерона

Короткое время спустя Никий, стоявший чуть в стороне, с удивлением увидел, что изображение страсти перешло в страсть настоящую: Нерон сладостно вскрикивал и все его тело трепетало. Наконец он забился в конвульсиях и затих, свесив руки со стола и прильнув щекой к щеке несчастного всадника, который уже не кричал, но смотрел на своего мучителя обезумевшим взглядом.

— Делайте то же! — приказал Нерон слабым голосом, но с явной угрозой, и женщины, со страхом косясь на него, попытались...

Разумеется, ничего у них не вышло, но это не их вина, они старались, как могли. Несчастные больные никак не могли им соответствовать — никаких признаков мужской страсти заметить было нельзя. К тому же тучный сенатор лежал с закрытыми глазами и, кажется, уже не дышал. Женщина сверху смотрела в его лицо с ужасом.

Нерон сполз с тела всадника на пол и, протянув к Никию руку, жалобно выговорил:

— Я умираю, Никий, спаси меня! — При этом по лицу его, по запекшейся коркой жиже потекли слезы.

Никий бросился к нему, поднял и с помощью слуг вывел из комнаты. Он собственноручно обмыл его тело, быстро вымылся сам, уложил императора в постель и сел рядом.

— Никий! Никий! О-о! — с протяжным стоном, едва слышно выговорил Нерон.— Скажи, ты любишь меня?

И Никий ответил, взяв его руку в свою:

— Люблю!

Однажды Нерон сказал Никию:

— Ты похож на смерть, лишь она любит человека неизменно и постоянно и в конце концов добивается его.

— Но ведь я добился тебя,— с улыбкой отвечал Никий,— и ты не умер.

— Ты так уверен, что я жив? — неожиданно отозвался Нерон, глядя на Никия странным взглядом, в котором были и любовь, и недоверие одновременно.— Значит, ты думаешь, что не похож на смерть? — спросил он некоторое время спустя.

— Нет,— сказал Никий уже без улыбки,— скорее я похож на собаку.

— На собаку? Почему?

— Потому что любовь к хозяину — состояние собаки, а не чувство. Она любит хозяина потому, что он хозяин, а не потому, что он хорош или плох.

Нерон ответил не сразу, отошел к окну, долго вглядывался в даль, затем проговорил не оборачиваясь, словно лишь самому себе:

— Бывали случаи, когда собака бросалась на хозяина.

Никий хотел возразить, но Нерон остановил его движением руки:

— А если я прикажу тебе броситься на другого, ты сделаешь это?

— Да,— кивнул Никий.

Глава третья

Никий чувствовал, что у него появились враги, и самым опасным был актер Салюстий. Внешне он выказывал Никию полное свое расположение и, разговаривая с ним, униженно улыбался. Но улыбка Салюстия порой пугала Никия — блеск в глазах актера казался ему зловещим. А когда тот спросил однажды как бы между прочим: «Что-то давно не видно благородного Аннея Сенеки. Ты не знаешь, он здоров?» — Никий понял, что немедленно нужно предпринять что-то, иначе Салюстий может выдать его Нерону, улучив момент.

Но что можно было предпринять? Припугнуть Салюстия? Но как и чем? Рассказать все Сенеке и попросить у него защиты? В конце концов Сенека придумал всю эту комбинацию с Салюстием, пусть он сам с ним и разберется. Это, казалось, наиболее простой путь и самый надежный, но Никию почему-то меньше всего хотелось прибегать к помощи Сенеки. Тем более что Сенеку он тоже побаивался до сих пор: он знал о Никии значительно больше, чем Салюстий, и в каком-то смысле был даже опаснее последнего. Тем более что теперь император был недоволен своим прежним учителем и не очень скрывал свое недовольство. По крайней мере от Никия. Он говорил, что старик стал дряхлеть и уже не может оставаться настоящим советником.

— Да и вообще,— продолжал он со своей особенной усмешкой,— кажется, наш философ живет слишком долго. Мне жаль его, долгая жизнь предполагает скорбь.

Не нужно было хорошо знать императора, чтобы понять значение таких его речей.

Нет, обращаться к Сенеке стало опасно, и тогда Никий вспомнил о Симоне из Эдессы. Вот кто мог бы прописать Салюстию настоящее лекарство! Симон не думал, что это за лекарство, он знал его. Странным казалось то, что Никий думал об этом спокойно, хотя ему никогда в жизни не приходилось убивать и он не предполагал, что придется. Но ведь сначала учитель послал его сюда именно за этим!

Впрочем, сомневался он недолго, а точнее, не сомневался совсем. Он знал, что Симон торгует у Северных ворот, но сам туда идти не хотел, и тогда позвал к себе Теренция.

Теренций жил в отведенных императором для Никия покоях дворца, но виделись они мало. У Никия даже возникла мысль как-нибудь избавиться от Теренция: порой слуга мешал ему. Никию не нравился его взгляд — не то чтобы осуждающий, но какой-то отстраненный, а иной раз и тоскливый. Жизнь во дворце явно его тяготила, а императорские забавы, в которых участвовал Никий, не нравились. Но, с другой стороны, он, как никто, хорошо исполнял свои обязанности слуги, и Никий чувствовал, что на него можно положиться. Не столько знал это, сколько чувствовал. И сам не понимал почему. Может быть, Теренций напоминал ему отца? Тому достаточно было посмотреть на Никия, чтобы Никий понял, что поступает нехорошо, и уже впредь так не поступал. А может быть, дело в чем-то другом? Но, как бы там ни было, он и хотел расстаться с Теренцием, и боялся расстаться.

Разговор их состоялся поздно ночью, когда Никий возвратился от императора. Теренций вышел навстречу, сказал, что все готово для умывания и отхода ко сну, и уже взялся за ручку кувшина с водой, чтобы полить хозяину. Но Никий остановил его движением руки, кивком приказав следовать за собой. В комнате, служившей ему спальней, он сел на край ложа и указал Теренцию на кресло у окна. Теренций удивленно на него посмотрел, подошел к креслу, но не сел.

— Садись, Теренций,— проговорил Никий с улыбкой,— я хочу говорить с тобой не как со слугой, а как с другом.

Теренций поклонился с благодарностью на лице, но снова не сел. Никий не стал настаивать, некоторое время молча смотрел на Теренция, внутренне подготавливаясь к предстоящему разговору, и наконец сказал:

— Я буду говорить с тобой прямо. Скажи, ты мог бы убить человека, если я прикажу тебе это?

Теренций неопределенно качнул головой и ничего не ответил.

— Хорошо,— сказал Никий,— спрошу иначе: сможешь ли ты защитить меня, если iMHe будет угрожать опасность? Помнишь, как ты вытащил меч, когда по дороге в Рим на тебя неожиданно наскочил Симон из Эдессы? Ты помнишь это?

— Да, господин,— кивнул Теренций,— я хорошо помню тот случай.

— Я еще тогда спросил тебя: неужели ты сможешь убить человека? И ты ответил, что сможешь.

— Я не помню, чтобы отвечал так,— сказал Теренций,— но если ты говоришь, то, значит, так оно и было.

— Вижу, Теренций,— Никий прищурился, подражая императору,— тебе не нравится наш разговор. Скажи откровенно, и я прекращу его.

— Нет, господин,— Теренций смотрел на Никия напряженно,— ты неправильно меня понял. Но ты сказал, что будешь говорить прямо...

— Ты прав,— согласился Никий.— Хорошо, я скажу прямо. Актер Салюстий угрожает мне разоблачением. Он не делает этого явно, как ты понимаешь, но от этого угроза не становится менее опасной. Если он исполнит ее, ты знаешь, чем это может грозить мне и Аннею Сенеке. Ему даже больше, чем мне, потому что он все это придумал и его положение в Риме... Тебе известно, как поступают с заговорщиками.

— Да,— скорбно выговорил Теренций.— Но позволь сказать, разве не лучше...

— Нет,— перебил его Никий.— Я думал об этом и не хочу впутывать Сенеку в такое дело.

— Салюстий трепещет перед ним,— пояснил Теренций,— я знаю.

Никий вздохнул:

— Так было, но теперь это не так. Если бы он, как ты говоришь, трепетал перед Сенекой, то не посмел бы угрожать мне. Ты, наверное, и сам понимаешь, что влияние Сенеки на императора не такое, как прежде. Больше того, я слышал сам, как он отзывался о твоем прежнем господине пренебрежительно. Сенека не только теряет влияние, он может потерять жизнь. Мне даже кажется, что дело не во мне, а в Аннее, и, возможно, Салюстий послан кем-то (у сенатора много врагов и завистников), чтобы свалить его окончательно. Представь себе, что за Салюстием стоят какие-то значительные силы, вряд ли жалкий лицедей осмелился бы идти против сенатора. Так вот, я не хочу обременять этим делом Аннея, я хочу, чтобы мы сделали это сами. Ты согласен со мной?

— Да, господин,— упавшим голосом произнес Теренций и уже едва слышно добавил: — Что сделали?

— Убили Салюстия,— жестко выговорил Никий.— Я хочу, чтобы ты помог мне. Или ты отказываешься?

— Нет, нет,— отрицательно помотал головой Теренций,— но я не умею...

— Что ты не умеешь?

— Убивать,— потерянно проговорил Теренций.— Я могу быть слугой, управляющим, но никогда... Меня не обучали военному делу.

— Однако,— раздраженно заметил Никий,— ты тогда на дороге лихо выхватил свой меч.