Иен Келли - Казанова
Таким образом, в двадцать пять лет Казанова снова покинул Венецию, не имея никаких особых целей, кроме как увидеть знаменитых людей, не испытывая финансовых затруднений и свободный от эмоциональный привязанностей. Он заметил, что его братья Франческо и Джованни пробивались в качестве художников, но не задумывался о том, в чем же состоят его собственные таланты. Стояло 1 июня 1750 года. У него были идеальные попутчики: театральная труппа и друг почти одного с ним возраста, с которым он явно был куда ближе, чем с родными братьями. «Я не мог бы выбрать компанию более приятную и более способную принести мне неоценимую пользу в Париже и такое количество блестящих знакомых», — писал он. И где-то в кругу компании Антонио Балетти и его танцоров Казанова прогнал мрачную тучу, которая висела над ним после отъезда Анриетты, и снова принял на себя роль молодого авантюриста и венецианца под маской, в которой отныне будет воспринимать его окружающий мир.
Его театральные корни вскоре пригодились — Казанова немедленно принял на себя новую роль, вполне в духе импровизаций комедии дель арте. Танцовщица Каттинелла, которую он знал когда-то понаслышке, представляла его теперь всем как своего двоюродного брата, но Джакомо это было не по вкусу. «Я видел, что она заставляет меня играть роль, — писал он, — ради собственных интересов», однако венецианец решил подыграть. Это примечательное место в мемуарах, оно показывает, как легко он импровизировал, даже если еще не видел в том для себя выгоды. Невольно он стал ее сообщником в деле ограбления хозяина гостиницы, который давал ей кредит в ожидании прибытия «матери» Каттинеллы и, соответственно, «тетушки» Казановы. Галантный Казанова даже попытался оплатить за нее счет, но только зря перерыл ее спальню в поисках каких-то денег. Однако, казалось, это его не беспокоило: он наслаждался притворством.
Затем он рассказывает об обычной незатейливой связи с дочерью прачки в своей квартире в Турине. Он запомнил ее за благочестие и застенчивость, неожиданные для профессии, представительницы которой были предметом торговли в трактирах. Возможно, ее напускная скромность могла объясняться, как он рассуждал, той ее особенностью, которая проявилась, когда она поддалась его натиску, от каждого его толчка она с шумом пускала воздух. Она продолжала пукать, подобно «басу из оркестра, отмечающему такты в музыке», и тем самым приводила Казанову в состояние полного бессилия из-за разбиравшего его смеха. «Я просидел там на лестнице более четверти часа, прежде чем смог справиться с хохотом… Это происшествие заставляет меня смеяться даже сейчас каждый раз, когда я вспоминаю его».
Его театрально-комическое путешествие продолжилось в Лионе. Здесь он встретил Анциллу, венецианскую куртизанку и танцовщицу, только что вернувшуюся из Лондона и успешно работавшую в Королевском театре «Хэймаркет». Обладавшие хорошими связями, его театральные товарищи почти гарантировали ему право входа в салон пожилого генерал-лейтенанта города, Франсуаде Ларошфуко маркиза де Рошебарона.
Ларошфуко в 1750 году было семьдесят три года. Ему понравился двадцатипятилетний итальянец, его прекрасные манеры, веселые компаньоны и легкое отношение к жизни, он помог Казанове с посвящением в масоны. Вполне вероятно, что именно попутчики придали особый шарм Казанове, привлекший Ларошфуко и лионских масонов, но, кроме того, Джакомо помогли его знания о каббале — частой теме для разговоров между венецианскими актерами, но не в более широком обществе. Лионская ложа масонов, в которую был введен Казанова, следовала так называемому шотландскому уставу, возникновение которого связано с попавшим в изгнание якобитом, шевалье Эндрю Рамсеем, и входила в Великую ложу Шотландии с девизом «Amitie, Amis Choisis» («Дружба и избранные друзья»). Традиции этой ложи восходили к средневековым розенкрейцерам, которые, в свою очередь, признавали силу каббалы.
Казанова мало об этом пишет, но важность включения в иное полузакрытое и международное братство, теснее сплоченное, чем актерское, нельзя недооценивать. В то время, однако, он думал о Париже и вот-вот грядущем новом приключении, а не о высшем просветлении.
Казанова и Балетти прибыли в Париж в разгар лета 1750 года. Мать Антонио, звезда театра «Комеди Итальен», недалеко от Пале-Рояль, выехала с маленькой сестрой Антонио, Манон, в Фонтенбло, чтобы встретить их, и в итоге забрала сына в Париж, оставив Казанову продолжать путь в низком дил юкансе. Его утешением было приглашение на ужин в тот же вечер, а когда Джакомо добрался до Парижа, Антонио уже достаточно убедительно напел семье Балетти дифирамбы в честь итальянца, и те отправили наемный экипаж, чтобы, забрать Казанову из квартиры на улице Моконсейль.
Акт III, сцена II
Париж мадам Помпадур
1760
В начале моего пребывания в Париже мне показалось, будто я становлюсь самым заслуживающим порицания из людей, и я только и делал, что молил о прощении…
«Нет» — это не парижское словечко. Забудьте его или будьте готовы в любую секунду обнажить свою шлагу в Париже. Говорите «пардон».
Джакомо КазановаВ век рококо центр либертенизма находился в Париже, и Казанова с радостью обнаружил, как много удовольствий и возможностей сулит ему новое отношение к жизни, царящее в Париже. «Париж, — писал он, — несмотря на весь ум французов, всегда был и будет городом, в котором преуспевают обманщики… Эта характеристика проистекает из главенствующей над всем моды». Мода тех времен тяготела к сексуальной свободе и столичному цинизму, а монарх, двор и королевские любовницы поощряли и то и другое, заботясь только о собственном услаждении. Кребийон-младший утверждал в «Заблуждениях ума и сердца» (1736): «Вы три раза говорили женщине, что она прекрасна, и большего не требовалось; с первого раза она начинала верить вам, со второго — благодарила, а после третьего — вознаграждала вас». Герой этой книги, известной и Казанове, — семнадцатилетний юноша, на протяжении сотен страниц он познает мир под влиянием более взрослой женщины, маркизы де Люрсе, которая способствует его моральному растлению, именуемому в тот век изучением науки любви.
Через несколько дней после прибытия Казанова уже был знаком с влиятельными людьми и успел много где побывать. Его учителем французского, после вечера, проведенного в доме у Балетти, стал Проспер Кребийон — автор пьес и отец еще более знаменитого романиста. Чем-то вроде салона под открытым небом оказался парк Пале-Рояль со своими кафе, колкостями и сплетнями, а вскоре Джакомо обрел собственную маркизу де Люрсе в лице очаровательной матери своего друга — актрисы Сильвии Балетти.
В модном кафе парка Пале-Рояль Джакомо свел знакомство с Клодом-Пьером Патю, молодым французским присяжным, которому исполнился двадцать один год. Он чуть ли не первый заметил Казанове, что, тесно общаясь с семейством Балетти, тот хорошо узнает Париж. Балетти были известны в богемной среде Парижа, их называли именами знаменитых комедийных персонажей, которых они играли. За семейным обеденным столом, где Казанова неизменно присутствовал на протяжении первых месяцев своего проживания в городе, с ним сидели Антонио, его родители — Сильвия и Марио, пожилая тетка Фламиния (она была столь же говорливой, сколь и упрямой) и младшая сестра Антонио — Манон. Кроме того, в доме Балетти часто бывали парижские литераторы — Мариво (еще один сочинитель пьес) и Проспер Жолио Кребийон-старший, на которого новый приятель Антонио произвел впечатление, и он предложил Джакомо помощь в улучшении его устного и письменного французского. Трижды в неделю Казанова ходил на уроки к Кребийону-старшему, весьма эксцентричному семидесятишестилетнему старику, — еще один пример того, что венецианец легко сходился с людьми самого разного возраста и социального круга, а также его удивительного обаяния в глазах старшего поколения. Уроки проходили в окружении двадцати дурно воспитанных кошек, принадлежавших писателю, и двоим черезвычайно высоким мужчинам (Кребийон был натри дюйма выше, чем Казанова с его шестью футами и двумя дюймами) с трудом находилось место среди сборников французской поэзии. Джакомо говорит, что именно Кребийон дал ему лучший совет как писателю: «Рассказывайте удивительные истории без смеха, будьте умны, уважайте правила грамматики», добавив, что суть великой книги кроется в том, что отличает любовника от кастрата, — в яйцах.
Описание Парижа середины восемнадцатого века — эпохи обольщения, когда властвовал Людовик XV и достигла вершин могущества мадам де Помпадур — остается одним из самых удачных мест в путевых заметках венецианца. Джакомо повезло быть там в столь подходящее для него время, в компании, которую он сам выбрал, но его взгляды на жизнь и манеры были непривычными для парижан и слишком прямолинейными. Не раз, говоря о себе, он рисует образ неловкого иностранца, ищущего свое место в большом городе. Опыт освоения французской жизни породил нового Казанову, человека, который позднее предпочитал писать на французском и провел большую часть своей карьеры во Франции или же среди франкоговорящей элиты. Он был сыном Венеции, но он стремился освоить все тонкости поведения при французским дворе. Он утратил остатки своей нравственной наивности с актрисами и куртизанками, которые открыто смеялись на церковной моралью. То, о чем венецианцы не говорили вслух и скрывали под масками карнавала, парижане откровенно возвели в ранг новой собственной моральной нормы. Одна из актрис, Мари Ле Фель, весело объяснила Казанове различия во внешности своих детей тем, что они рождены от трех разных любовников. Казанова вспоминал, как он покраснел. В Венеции о таких вещах была широко известно, но о них не говорили. «Вы находитесь во Франции, монсеньор, — поясняла бывшая актриса, — где люди знают, что такое жизнь, и стараются извлечь из нее все». Эту философию Казанова усвоил как в делах сердечных, так и в отношении мира в целом. Париж в 1750 году был прекрасной декорацией для следующей сцены в комедии дель арте Казановы.
