Иосиф Опатошу - 1863
— Пане начальник, — бросилась она к Винницкому, — сжальтесь!
— А где твой муж?
— Он спит.
Ноги у крестьянки подкосились. Страшное лицо Винницкого перепугало ее до смерч и. Она была уже готова отдать куриц, лишь бы солдаты убрались из хаты.
— Как он может спать в таком шуме? — Винницкий подошел к кровати. — Он притворяется! А что у тебя здесь в глиняном горшке?
— Пара яиц, пан начальник!
— Сделай омлет, только быстро! — крикнул он и вытащил из-под крестьянина перину. — Иди, разожги печь.
Крестьянин открыл испуганные глаза, посмотрел на свои голые черные, как земля, ноги, взглянул на Винницкого и, согнувшись в три погибели, спустился с кровати в короткой рубашке до пупа. Он хотел натянуть штаны, сушившиеся на веревке у печи, но Винницкий закричал:
— Мы будем мокнуть под дождем, а ты, свиное ухо, будешь спать с бабой под периной? Пойдешь у меня на улицу вместе с картошкой, не кривись, не кривись, разжигай! Быстро!
У крестьянина дрожали руки и ноги. На лице появилось тупое выражение, как у испуганной овцы, а умные серые глаза наполнились глухой тоской.
Муж и жена, стесняясь, возились вокруг печи, злые и чужие друг другу. Они торопились, но руки, словно деревянные, шевелились с трудом.
Когда Винницкий уже ел омлет, его разобрал смех. Он то и дело поднимал глаза на полуголых супругов и давился от хохота.
Во время еды Винницкий повеселел. Он смеялся про себя и вслух, представляя, как завтра в штабе будет рассказывать эту историю, изображать, как крестьянин ходил, согнувшись, и полуголая парочка, злясь, суетилась вокруг печи. Он даже закашлялся при мысли о том, что завтра товарищи будут хвататься за животы от смеха.
Винницкий велел солдатам забрать кур, оставил пару медных монет и довольный вышел на улицу.
Дождь прекратился, подул сухой ветер и разогнал влажный воздух. Облака поредели и рассеяли темноту. Тут и там поблескивали лужи, словно стекло.
От усталости подкашивались ноги и опускались веки, хотелось выгнать крестьянина из супружеской постели и занять его место.
Винницкий доплелся до подворья, забрел в первый амбар и упал как подкошенный в сено между солдатами.
Утром армия была уже на ногах. Солдаты шли час, два, пока добрались до деревни Гроховиски и там остановились.
Развели костры. С телег Винницкого, где был провиант, раздавали хлеб, колбасу и водку. Измученные солдаты получили возможность отдохнуть, они сушили мокрую одежду и, когда яркое юное солнце осветило поля, забыли обо всех трудностях, повеселели и стали перешучиваться.
— Сейчас поесть бы!
— Вон везут котел с кашей!
— Потом жаркое подадут!
— Откуда ты знаешь?
— Янек говорит, что привезли несколько поросят!
— Толку-то? Несколько поросят на такое количество людей!
— Ты себя тоже человеком считаешь?
— А ты — свинья!
— Так и есть!
— Вот и я говорю!
— Не ссорьтесь, не ссорьтесь!
— Идите лучше за кашей, а не то мы вам ничего не дадим.
Солдаты толкались вокруг котла, забыв о наступлении врага и думая только, как бы побыстрее получить порцию еды. А те, кто уже поел, стояли неподалеку, надеясь на добавку.
Неожиданно примчались уланы, да так стремительно, что у солдат еда застряла в горле. Над полями полетели, словно пули, слова:
— Русские! Русские!
Началась суета, как в улье, когда из него выгоняют пчел. Солдаты надевали мундиры и шапки. Один натянул левый сапог, бросился к лошади, попал босой ногой в грязь и побежал обратно искать правый сапог.
— Где мое ружье?
— Да вот оно лежит!
— Их уже видно?
— Кого?
— Русских!
— Они наступают со всех сторон!
— Одних штыков больше трех тысяч.
— Откуда ты знаешь?
Армия сосредоточилась на опушке, топталась на месте, словно что-то мешало ей идти вперед. Перед ней был старый густой лес. Там, где начинался ельник, опушка сужалась и заканчивалась запрудой.
Все наблюдали, как Бентковский сел на белую лошадь, пересек поле и доехал до запруды, за которой виднелись хата и маленький сарай.
Позиция была выигрышной. Со всех сторон лес, а там, где он становился реже, тянулись болота. «А что, если враг окружит лес? — думал по пути Бентковский. — Все умрут с голоду!»
Он слез с лошади и крикнул крестьянину, стоявшему у двери:
— Лезь на крышу сарая!
— Я боюсь, пане начальник. — Крестьянин низко поклонился.
Бентковский вытащил револьвер и наставил его на крестьянина:
— Лезь!
Крестьянин полез на четвереньках и от страха улегся на крышу.
— Вставай!
Он встал.
— Что ты видишь?
— Вижу, пане начальник, казака.
— Одного?
— Вижу еще одного, еще одного, еще…
Бентковский вскочил на коня и помчался по лесной просеке, которая вела к вспаханным полям. Насколько хватало глаз, вокруг расстилались поля, серели деревеньки. Справа — старый дремучий лес, слева — ельник, и за ними стоял враг и сообщал о своем наступлении, подавая сигналы один за другим.
В долине закончилась суета. Вперед вышли зуавы. Косиньеры и кавалерия заняли свои места. Армия стояла сплоченная, словно в ожидании бури.
Вражеские пули летели с двух сторон и жужжали в окружающей тишине. Воздух внезапно вздрогнул. Ель вывернуло с корнем, и в образовавшейся яме задымилось пушечное ядро. Затем второе, третье, от грохота заложило уши.
Зуавы при первом залпе строем двинулись вверх на холм, разбились на отряды по сорок человек.
Полковник Рошбрюн, который выглядел более худым и сутулым, чем обычно, бежал впереди и размахивал саблей:
— К тиральерам![70]
— Распределитесь среди тиральеров!
Зуавы распределились по всей ширине просеки, в сосновом лесу и ельнике расставили солдат из резерва.
Среди зуавов стоял Мордхе. Он смотрел, как приближаются русские, шеренга за шеренгой, и обстреливают лес из пушек. Ядра взрывались, полыхали красным огнем. Мордхе считал — раз, два, три, четыре, потом перестал считать. Грохот орудий заглушал ружейные залпы и застилал глаза дымом.
Врага больше не было видно. В густом дыму загорались огоньки. Они трещали и проносились мимо с тонким свистом. Приходилось постоянно нагибаться, словно уклоняясь от летящих камней.
Справа и слева вражеский огонь стал сильнее. Зуавы двинулись вперед, туда, где клубился дым, и начали стрелять по огонькам. Вержбицкий вышел на середину просеки с криком:
— Держите ружья ниже, еще ниже, ближе к земле!
— Не расходуйте попусту патроны!
— Цельтесь ближе!
— Ближе!
— Ура!
Вержбицкий, согнувшись, словно пытаясь что-то разглядеть в дыму, устремился в сторону врага. Он шел, наставив ружье и ожидая, пока русские откроют огонь. Поравнявшись с Мордхе, он вдруг отпрянул назад, будто его задела пуля, и сказал:
— Плохо дело, Алтер!
— Что случилось?
— Что делать без ружья?
Ствол ружья Вержбицкого погнулся от вражеской пули. Подбежал высокий мазур. Полы его мундира были заткнуты за пояс, чтобы было легче бежать. Красная феска была залихватски сдвинута на ухо, гордо торчал курносый нос. Вдруг он схватился за живот, загородил Вержбицкому дорогу и рухнул на землю. Ружье упало рядом.
Вержбицкий подскочил к мазуру, поднял его ружье и с виноватым видом, будто что-то украл, посмотрел на Мордхе. Пройдя несколько шагов, он застонал:
— Что с тобой? — спросил Мордхе.
Он показал Мордхе простреленную правую руку и, весь бледный, замер на месте.
— Сильно болит?
— Я не могу сдвинуться с места.
— Ну так стой.
— Но ты иди, Алтер, иди!
Мордхе отстал, шеренги солдат двигались одна за другой. Солнечные блики кружились перед глазами, подталкивая его вперед и шепча, что если он замешкается хоть на мгновение, то все потеряет. И Мордхе побежал. Страх гнал его прочь, будто своим бегством он еще мог спастись. Время от времени ему приходилось останавливаться: дороги были устланы мертвецами, некоторые раненые поднимали головы, стоны летели к голубому небу, по которому юное солнце расстилало свои лучи. А что здесь делает Комаровский?
Мордхе отдал честь.
— Алтер, беги в штаб и передай от имени Рошбрюна, чтобы немедленно высылали подмогу. У нас закончились резервы. Я уже отправил двух солдат, но пока никаких вестей. Видимо, не дошли. Иди, Алтер, и Бог тебе в помощь, иди ельником, так надежнее.
Пока граф говорил с Мордхе, тот решил пойти по короткой дороге. Он оглядел просеку, залитую солнцем, убедился, что в ней больше ста метров, и направился в клубы дыма от вражеских ружей.
Комаровский стоял и бранился, считая храбрость Мордхе безумием, и ждал, что в любую минуту его сразит вражеская пуля.
