Евгений Салиас - Свадебный бунт
— Боюся, Айканушка.
— Чего?
— Не знаю.
— Чего же бояться? Радоваться надо — князь.
— Страшно. Эдакаго я не ждала. Это, почитай, еще хуже, чѣмъ кто изъ нашего состоянія. Въ бѣду бы намъ не влѣзть.
— Ну, я пойду ее въ горницу звать! — рѣшила Айканка повелительно. — А ты вставай.
— Нѣтъ. Ни за какіе тебѣ пряники! А ужъ если нельзя ее прогнать, то ты впусти и сама съ ней обо всемъ и перетолкуй.
— Ну, хорошо. Такъ и быть… Эдакъ, поди, и впрямь будетъ лучше. Лежи себѣ.
Айканка двинулась уходить.
— Стой. А молодецъ зачѣмъ съ ней? — воскликнула Сковородила.
— Тоже сватъ, стало быть.
— Смотри, Айканка. Бѣды бы не вышло какой. Нешто парнямъ пристало въ сватахъ быть!
Айканка впустила въ домъ Платониду Соскину и невѣдомаго молодца и усадила въ первой горницѣ на почетномъ мѣстѣ.
Въ домѣ же, во всѣхъ другихъ горницахъ, казалось, происходило столпотвореніе вавилонское. Или же можно было подумать, что пришелъ день и часъ свѣтопреставленія и что оно, по волѣ Божьей, началось на землѣ, съ Стрѣлецкой слободы и съ дома Сковородили.
Дѣвицы-сестрицы, болѣзныя Машенька и Сашенька, горбатая Пашенька, великанъ Глашенька и красавица вьюнъ-Дашенька, узнавали отъ дѣвки, кто въ домѣ появился и съ какой цѣлью.
— Князь! Князь! Князь! — повторяли и пѣли дѣвицы, и каждая сопровождала свое припѣваніе чѣмъ могла.
Красавица Дашенька прыгала козой и вертѣлась турманомъ. Машенька стащила повязку съ глаза, гдѣ начинался у нея снова большой, быть можетъ, семисотый ячмень, и, помахивая тряпкой, выступала какъ въ хороводѣ.
Горбатая Пашенька только хихикала и, качаясь на лавкѣ, ногами выколачивала на полу дробь.
Огромная Глашенька ураганомъ сновала изъ одной горницы въ другую и полъ стоналъ подъ ея ступнями.
Одна Сашенька радостно растаращила глаза и изъ боязни двинуться, чтобы не сломать себѣ чего въ тѣлѣ, безъ умолку тараторила, разспрашивала сестеръ и, не получая отвѣта, запѣвала на всѣ лады.
— Князь-князинька-князечикъ-князекъ-князюшка-князище!
Между тѣмъ, въ главной горницѣ шла бесѣда важная, чопорная, тихая, причемъ сваха таинственно и многозначительно не отвѣчала на самые необходимые для разъясненія вопросы Айканки. Парень молодецъ тоже не молчалъ, но, не зная обычаевъ сватовства, дѣйствовалъ проще, «безъ подходовъ и отводовъ, безъ киваній и виляній», какъ обыкновенно вели между собой рѣчь свахи и сваты при исполненіи своихъ трудныхъ и щекотливыхъ обязанностей.
— Чего тутъ, Платонида Парамоновна! зачѣмъ скрытничать! — постоянно прибавлялъ молодецъ, франтовато одѣтый, поджигая сваху на большую откровенность.
— Нельзя, сударь, Лукьянъ Партанычъ, — отзывалась сваха.
— Да не Партанычъ… тебѣ говорятъ!.. Не Партанычъ! Святого Партана нѣтъ, — постоянно поправлялъ парень сваху.
Молодецъ, явившійся въ домъ Сковородихи, былъ, конечно, Лучка Партановъ, но на этотъ разъ шибко разодѣтый, примазанный деревяннымъ масломъ и даже съ масляными отъ удовольствія глазами. Точь въ точь Васька-котъ, только-что наѣвшійся до-отвалу мышами.
Лучка и Соскина явились сватать отъ имени князя Бодукчеева одну изъ дочерей стрѣльчихи и собрались сюда не сразу. Партановъ уже три дня совѣщался съ Соскиной по этому дѣлу. Сначала сваха, знавшая порядки, наотрѣзъ отказывалась итти, не переговоривъ съ самимъ княземъ и даже не повидавшись съ нимъ. Но за три дня молодецъ уломалъ и убѣдилъ опытную сваху и своими красными рѣчами, и своей божбой, въ которой перебралъ всѣхъ святыхъ отцовъ и угодниковъ Божіихъ, даже помянулъ младенцевъ, царемъ Иродомъ избіенныхъ, и всѣхъ мучениковъ, въ озерѣ Анаѳунскомъ потопленныхъ…
Онъ говорилъ, что князь Затылъ Иванычъ совѣстился самъ заговорить со свахой; заочно со стыда горитъ, умоляетъ сваху это дѣло обдѣлать и обѣщаетъ ей сто рублей.
На второй день сваха колебалась.
— Какъ же Варюша-то Ананьева? — спросила она Лучку.
— Плевать ему теперь на нее, если она его не хочетъ и срамоту на него напустила, предпочла ему чуть не дно морское, Каспицкое.
На третій день сваха была побѣждена краснорѣчіемъ Партанова и, не видавъ Затыла Иваныча, собралась съ Лучкою вмѣстѣ къ Сковородихѣ.
— Одна не пойду! — заявила она. — А ужъ итти отъ твоего жениха потайного, такъ обоимъ вмѣстѣ.
Лучка ничего противъ этого не имѣлъ и весело собрался, весело вымазался масломъ. Очевидно, на его улицѣ праздникъ былъ! Сваха объясняла его радость привязанностью къ своему хозяину, а то и барышами.
— Можетъ, князь Бодукчеевъ и ему сто рублей обѣщалъ за хлопоты, — думала Соскина.
Одно только обстоятельство продолжало смущать сваху. Лучка увѣрялъ ее, что князю изъ всѣхъ дочерей Сковородихи пуще другихъ полюбилась не красавица Дашенька, не умница Машенька, не кроткая и ласковая Пашенька, хотя бы и горбатая, а верзило, лѣшій-дѣвка Глашенька.
— Какъ же это такъ? — недоумѣвала Соскина.
— Что-жъ?.. Скусъ такой! — отвѣчалъ Лучка.
— Она-жъ хуже всѣхъ!
— На наши глаза. А у него свои — ногайскіе…
— Да и объемиста гораздо…
— Объемистая и по мнѣ лучше худотѣлой!
— Ужъ больно тяжела не въ мѣру!
— Ее ему не носить.
— Сказываютъ, вѣсу въ ней до семи пудовъ.
— Вотъ эвто самое на его скусъ княжескій и пришлось. Говоритъ — мяса много.
— Да вѣдь ему же ее не ѣсть!
— Не наше, Парамоновна, это дѣло! — рѣшалъ Лучка. — Наше дѣло сосватать, запись смастерить, отступное опредѣлить и свадебку чрезъ недѣльки три сыграть, денежки за хлопоты получить… и пьянымъ съ радости напиться.
И вотъ Лучка Партановъ и сваха Соскина появились въ домѣ Сковородихи.
Сначало все пошло на ладъ. Айканка, смотрѣвшая на дѣло замужества дѣвицъ стрѣльчихи совсѣмъ иначе, нежели она сама, рада была нежданному порученію и случаю «втюрить» Авдотью Борисовну въ свадебное дѣло, да такъ, чтобы она ужъ не могла потомъ на попятный дворъ. Айканка, послѣ цѣлаго ряда условныхъ «виляній» свахи, поблагодарила за честь и спросила, кто таковъ этотъ князь.
— Князь Макаръ Ивановичъ Бодукчеевъ.
— За что такая милость къ намъ, то-ись?.. Авдотья Борисовна простая стрѣлецкая вдова…
— Да дыни и арбузы у нея княжескіе, за которые деньги горой отсыпаютъ! — прямо бухнулъ Лучка.
— Ну, какъ же… Нешто изъ-за мошны… заявила сваха, отрицая корыстолюбіе Затыла Ивановича, котораго ни разу близко въ глаза не видала.
— Что-жъ! Это правда — матка! — отвѣтила Айканка. — И я такъ это дѣло смекаю. Онъ князь и съ достаткомъ. А тутъ, все-таки, за невѣстушкой еще приполучить можно… А на которую же изъ нашихъ дѣвицъ онъ доброжелательство свое обратилъ?
— На Глафиру Еремѣевну, — сказала сваха какъ-то все еще неувѣреннымъ голосомъ.
Айканка, дотолѣ улыбавшаяся, вдругъ насупилась, съежилась и выглянула изъ подлобья.
— Что же такъ? — воскликнулъ Лучка, не удержавшись.
— Ну, этого я… На это я вамъ никакого отвѣта дать не могу.
— Почему?
— Да такъ ужъ…
— Такъ подите, спросите Авдотью Борисовну.
— И она тоже въ этомъ затруднится… Еслибъ другую вотъ какую… Любую… Хоть бы вотъ самую молодую и изъ себя видную, Дашеньку. Ну, то-бъ хорошо… Я бы и сама согласье за мать дала… А Глашеньку — иное дѣло. Тутъ и сама Авдотья Борисовна побоится.
— Чего?
— Да такъ ужъ…
— Она же на возрастѣ…
— Да… Извѣстно… Только тутъ… Совсѣмъ дѣло не подходящее! — даже грустно проговорила Айканка, видя, что все дѣло разстроивается.
— Вотъ тебѣ, бабушка, и Юрьевъ день! — воскликнулъ Лучка. — Ну, а если другую какую? — прибавилъ онъ вдругъ. — Тогда бы ничего?..
— Другую съ нашимъ удовольствіемъ.
— Отвѣчаете вы, что другую Авдотья Борисовна отдастъ за князя?
— Вѣстимо. Честь ей великая — дочь княгиней величать.
— Ладно. Я съ нимъ перетолкую и завтра у васъ опять буду.
— Да неужто же онъ за одинъ день перемѣнитъ свои мысли? — спросила сваха.
— Отчего же… Да, можетъ… Можетъ, и я ошибся, ей-Богу! — выговорилъ вдругъ Лучка жалобно, какъ бы прося прощенія. — И тебѣ, Платонида Парамоновна, показалось дѣло неподходящимъ. И вотъ ей тоже, управляющихѣ, кажется дѣло негоднымъ и непокладнымъ. Я лучше справлюсь, и завтра мы опять придемъ.
— Чудно. Ей-Богу, чудно… Чудишь ты, Лукьянъ Партанычъ! — вымолвила сваха подозрительно.
— Да не Партанычъ! Тьфу! Типунъ тебѣ на языкъ… выговорилъ Лучка, но вдругъ сообразилъ и отрѣзалъ:
— Вѣдь вотъ ты, Парамоновна, путаешь. Зовешь меня Партанычемъ. Отчего же было мнѣ не спутаться, когда всѣхъ дѣвицъ Авдотьи Борисовны зовутъ пріятели и сродственники сходственно. Мнѣ князь могъ тоже такъ-то сказать: и Сашенька, и Машенька, и Дашенька… А мнѣ почудилось: Глашенька.
— Это вотъ вѣрно! И отдамъ я руку на отсѣченіе, что ты спуталъ! — воскликнула Соскина.
