Борис Хотимский - Витязь на распутье
Ленин ответил Мехоношину по прямому проводу:
— Я не сомневаюсь, что безумно-истеричная и провокационная авантюра с убийством Мирбаха и мятежом центрального комитета левых эсеров против Советской власти оттолкнет от них не только большинство из рабочих и крестьян, но и многих интеллигентов. Весь мятеж ликвидирован в один день полностью. Арестованных много сотен человек.
Запротоколируйте заявление Муравьева о его выходе из партии левых эсеров, продолжайте бдительный контроль. Я уверен, что при соблюдении этих условий нам вполне удастся использовать его превосходные боевые качества…
А что же левые эсеры в Казани? Их местный комитет не одобрил деятельности своего ЦК. Но и не осудил. Однако немало членов левоэсеровской партии искренне возмутились и заявили о выходе из ее рядов.
В отряде эсеров-максималистов, одной из любимейших частей главкома, началась подозрительная суета. Отряд зачем-то сосредоточился у вокзала и начал продвижение к Проломной улице, более того — выкатил пушки и пулеметы, направив их на город. Зачем-то началась раздача оружия в Казанском кремле. Кому его раздают, кто распорядился? И для чего, спрашивается, вышел со станции Обсерватория и приближается к Казани бронепоезд, которым командует левый эсер? Все это было более чем странно. И пришлось на всякий случай привести в боевую готовность надежные части — бронедивизион, рабочие отряды.
В такой ситуации лучше всего было бы удалить главкома из города. Скажем, под предлогом необходимости его присутствия на позициях. И чуть что не так — незамедлительно сместить и арестовать уже за пределами Казани. Так и порешили. И снова пригласили его на заседание Реввоенсовета.
По настороженным глазам быстро вошедшего Муравьева не так уж трудно было догадаться, что он не на шутку встревожен этим вторичным вызовом. Чует кошка, чье мясо съела? Главное, не спугнуть.
— Михаил Артемьевич! Мы снова потревожили вас, собственно, вот по какому вопросу…
Как натянут главком, вот-вот сорвется!
— …Речь идет о желательности вашей поездки на позиции с целью инспекции и принятия необходимых мер. Положение на фронте, сами знаете…
Благонравов увидел, как при этих словах отлегло у главкома, как он расслабился и на зардевшемся лице появилось выражение спокойно-деловитого внимания. И таким стал трогательно-покладистым:
— Что? Бронепоезд? Немедленно вернется на станцию Обсерватория, нечего ему делать в Казани!.. Что? Максималисты? Сюда движутся? Что за безобразие! Прикажу им сейчас же повернуть оглобли… На фронтовые позиции я, конечно, выеду не мешкая, сам намеревался. Так что, дорогие товарищи, мои намерения и ваши пожелания, как видите, совпадают…
Давно бы так, всегда бы так!
Пока Благонравов вспоминал и снова осмысливал все это, ночь приблизилась к своему исходу. Сегодня утром главком должен отбыть на позиции. Благонравов подавляет зевок, снова трет скулы. Сколько бессонных ночей требует революция! А сколько их может выдержать человеческий организм?
И вдруг шальная мысль в усталой голове: а здесь ли Муравьев, в штабе ли? Или…
Сонливости как не бывало. Надвинув на лоб фуражку и подтянув ремень с кобурой, Благонравов быстро выходит в коридор. И сразу же чует неладное.
Так и есть: Муравьев покинул здание штаба. Зачем? Давно ли? Куда направился?
Кто-то доложил, что автомобиль главкома поехал как будто в сторону пристани. И Благонравов, всем нутром предчувствуя беду, помчался на пристань. Успеть бы…
Поздно! Не успел…
Догнать? Черт, ни одного исправного суденышка! Скорей доложить Старику…
Кобозев со своей семьей занимал вагон на станции Казань-Пассажирская. Опытный путеец, он знал, что в отцепленном вагоне очень даже можно жить и работать. Сегодня он позволил себе недолгий отдых после напряженнейших дней и ночей. При главкоме остался дежурить Благонравов — товарищ бывалый и надежный. А утром главком отправится на позиции. Уже недолго ждать, светает… Но кто это так рано и так спешно взлетает по ступенькам вагона, рвет ручку двери? Что там еще? Благонравов?!
— Так и есть, Благонравов! Что с тобой, Георгий Иванович? Что стряслось?
— Петр Алексеевич! Муравьев сбежал!
— Что-о?!
— На пароходе. Всех наших политработников арестовал, загнал в трюм, увез с собой.
— Куда?
— Вниз по течению. Должно быть, в Симбирск…
28. ВЫЗОВ
Рапорт главкому был составлен. Тухачевский подумал, что получился не просто очередной военный рапорт, а нечто выходящее, так сказать, за рамки. Что ж, пусть выходящее за рамки! В конце концов, пора ставить точки над «и». Он еще раз проверил свой текст:
«Сызрань оставлена. Хотел еще вчера начать наступление всеми силами, но броневому дивизиону было Вами запрещено двигаться, а потому наше наступление на Усолье и Ставрополь велось жидкими пехотными частями. Совершенно невозможно так стеснять мою самостоятельность, как это делаете Вы. Мне лучше видно на месте, как надо дело делать. Давайте мне задачи, и они будут исполнены, но не давайте рецептов — это невыносимо. Неужели всемирная военная история еще недостаточно это доказала?! Вы же командуете за меня и даже за моих начальников дивизий… Я думаю, что нам необходимо свидеться…»
Решил ничего в тексте не менять.
Да, свидеться было необходимо. И Тухачевский надеялся, что, получив подобное послание, Муравьев незамедлительно вызовет его для объяснений. И тогда уж…
Однако главком вызвал его еще прежде. И не в Казань, а в Симбирск, куда прибыл сегодня, десятого июля. Надо полагать, для непосредственного руководства войсками. Тем более необходимо было договориться наконец о прерогативах каждого. Если главком, еще сидя в Казани, то и дело посягал на самостоятельность своего командарма, то чего же ожидать теперь, когда он будет совсем рядом? Нет, откладывать выяснение отношений далее нельзя. И то, что Муравьев сам его вызвал, даже к лучшему: теперь главком не посмеет упрекнуть своего командарма в каком бы то ни было нарушении дисциплины, оставления войск в неподходящий момент и тому подобное. Разговор предстоит не из приятных, а в неприятной полемике такой человек, как Муравьев, наверняка будет выискивать, к чему бы прицепиться, придраться. Здесь, как в боевых действиях, каждый будет искать у противника ахиллесову пяту. Каждый будет стараться предугадать ответный шаг и продумывать по возможности побольше вероятных ходов наперед. Интересно, умеет ли главком играть в шахматы?
Уж лучше бы в данном случае шахматная игра, чем… Воевать надо с противником. А когда — перед лицом общего неприятеля — затевается драка между своими же командирами, между начальником и подчиненным, тогда поражение неминуемо и не спасет никакой солдатский героизм, никакой энтузиазм…
Ладно! Текст он возьмет с собой, а там — по обстоятельствам: либо вручит, либо изложит устно, либо и то и другое. Пора собираться в путь!
Прибыв в Симбирск, Тухачевский прямо со станции отправился на пристань. Вечерело, но жара не ослабевала, и он подумал, что правильно сделал, оставшись в легкой гимнастерке. На улицах его внимание было привлечено необычным оживлением, около пристани — еще суматошнее. Какие-то отряды, множество матросов — надо полагать, прибывших вместе с главкомом. Ничего сверхъестественного в этом не было, но ощущалось нечто лихорадочное, настораживающее.
Главком принял его в своей каюте на верхней палубе быстроходного судна «Межень». В каюте было прохладно, на столике стоял небольшой самовар, тут же — сахар, хлеб, аккуратно нарезанные ломти копченой свинины. Стаканы в надраенных подстаканниках, бокалы, бутылка без этикетки.
Еще с порога Тухачевский козырнул, весь подобрался по давней гвардейской привычке, отчеканил:
— Товарищ главком фронта! Командующий 1-й армией Тухачевский по вашему приказанию явился!
— Чувствую военную косточку! — Муравьев поднялся со стула, пошел навстречу, в летнем белом кителе, радушный, приветливый. Пожал руку, пригласил к столу. И обратился к присутствовавшему нарядному адъютанту: — Вот, Нестор, при случае встань между мною и командармом, задумай любое желание, исполнится непременно. Мы ведь с Тухачевским тезки, он тоже Михаил.
Смуглолицый Нестор улыбнулся шутке начальства, непринужденным движением откинул рукава алой черкески, взялся за бутылку, ловко и расторопно наполнил бокалы, после чего, поймав одному ему понятный взгляд главкома, бесшумно покинул каюту.
— По махонькой, а? — предложил Муравьев. — За сегодняшнюю встречу и завтрашнюю победу!
— Благодарю, — сдержанно ответил Тухачевский, не притрагиваясь к бокалу, который явно не соответствовал понятию о «махонькой».
— Ну, как знаете, — не стал настаивать хозяин. — А я уж, с вашего позволения, приму. Для взбодрения. А то всю ночь не спал, работал. Да еще помитинговали в пути. Пришлось кое-что разъяснить нашим ореликам… Эх, легко пошло! Напрасно отказались… Ну, а от чаю-то, надеюсь, не откажетесь?
